И, будто эти слова обдали неодолимой властью, темнота вдруг распахнулась. Отчетливо ярко, как нарисованный черной тушью на красной бумаге, возник мост, на нем поезд и поднятый страшной силой на дыбы паровоз. И сразу все это начало распадаться на куски. Как будто и мост и поезд действительно были не настоящие, а только нарисованные на хрупкой бумаге, которую разорвали в клочья.
Тяжеловесные фермы моста, скрученные взрывом, опрокинутые, разбитые и горящие вагоны рушились, казалось, беззвучно. Человеческий слух, оглушенный взрывом страшной силы, еще не воспринимал других звуков. Уши словно заложило ватой. Глазам было больно от слепящего света, воздух горячими толчками бил в лицо. Но для шести человек не было более приятного зрелища, чем это.
Федя Подгайцов только что не пустился в пляс. Его легкое тело так и ходило ходуном по земле.
- Вот так сыпанул… ох, и сыпанул! - повторял он понравившееся ему словечко.
Аносов выпрямился. Что-то могучее, грозное, огненное было в его лице, озаренном пожаром. Словно уже видели его глаза иной день - день общей великой расплаты с врагом, день всенародного торжества нашей победы… Комиссар протянул товарищам руки, как бы желая всех их заключить в свои объятия.
Обратный путь, налегке, совершался гораздо скорее, но все-таки утро догнало их. Пришлось укрыться в глубокой балке и дожидаться вечера.
Аносов очень устал, сердце давало чувствовать себя неприятными перебоями. Но не это занимало мысли комиссара. Операция поглотила весь запас взрывчатки, имевшейся в отряде. Некоторое количество тола хранилось у Михайлюка. Что, если воспользоваться случаем и пробраться к Михайлюку? Из шести человек только он знает, где живет старик, да и не откроется Михайлюк никому, кроме него.
Пока день тянулся в вынужденном безделье, Аносов все чаще возвращался к этой мысли. Связь с Михайлюком поддерживал до сих пор один Семенцов. По соображениям конспирации о Михайлюке знали лишь три человека в отряде: Аносов, Теляковский и моряк Семенцов. Но Семенцов захворал. А взрывчатка крайне нужна. Притом Михайлюк мог бы раздобыть у знакомого аптекаря кислоты, необходимой для новой мины…
Посоветоваться с товарищами о таком деле Аносов не считал возможным: он сам должен решить. И он решил пойти.
На нем была старая заплатанная свитка, стоптанные порыжелые сапоги и дырявая соломенная шляпа, в которой прежде хаживал в город Семенцов. "В этом наряде меня трудно узнать, а дорога знакома, к дому Михайлюка можно добраться оврагом, так что риск невелик", - говорил себе Аносов, хотя знал, что риск очень велик: в городе действует гестапо, и после ночной операции (о ней, конечно, уже стало известно) начнутся новые обыски, аресты, строгая слежка. Но он знал и то, что некому сейчас, кроме него, получить взрывчатку.
Так случилось, что следующей ночью в отряд вернулись пять человек вместо шести. Они доставили Теляковскому шифрованную записку, из которой командир узнал, куда ушел комиссар.
Это было в тот самый день, когда Познахирко вернулся из города на хутор.
2
Попав к партизанам, Костя и Слава поняли, что жизнь под землей много трудней, чем на хуторе: темень, затхлый и сырой воздух, продвигаться приходится ощупью и надо хорошо знать все ходы-выходы, иначе тотчас заблудишься, как случилось с ними.
Помещались партизаны в просторном каменном коридоре-штольне, озаренном тусклым светом каганцов. По стенам развешана одежда, в одном углу мешки с картошкой, мукой, вяленой рыбой, доставленной Семенцовым, в другом - оружие, в третьем - кое-какая утварь, посуда и очаг с вытяжной трубой. А посередине несколько составленных вместе ящиков изображают стол. Здесь собираются, обсуждают и решают дела.
Костя и Слава сразу узнали Теляковского. Он и теперь ходил в коричневых сапогах и кавалерийских рейтузах, правда, потертых и кое-где продранных и заплатанных, но еще не потерявших щеголеватого вида. И сам Теляковский, чисто выбритый, с лихо подкрученными усами, сохранял воинственный и щеголеватый вид.
Известие, что моряки живы-здоровы и даже начали успешно действовать, обрадовало его.
- Славно! - сказал Теляковский своим громыхающим голосом. - Куда вас теперь, мальцы?
- Мы не мальцы, - ответил Костя.
- А кто?
- Мы моряки. С моряками живем, к ним и вернемся. Они нас ждут.
- Вот оно что! - Теляковский покрутил пальцами правый ус, который задирался у него выше левого. - А разведчиками быть не хотите? - Он хитро подмигнул светлыми, в упор глядящими глазами.
- Хотим! - разом ответили Костя и Слава. - Только вместе с моряками.
- Вот заладили! А чем мы хуже? Я, скажем, чем хуже моряка?
На такой каверзный вопрос у мальчиков не нашлось ответа. Однако выражение их лиц говорило, что даже сам командир партизанского отряда не может сравниться в их глазах с моряками. Костя бросил взгляд на Славу, Слава - на него, оба вздохнули.
- Быть по-вашему! - объявил Теляковский, услышав этот красноречивый вздох. - За верную службу назначаю вас в моряки! А теперь кругом марш.
- Да, молодежь… - сказал он, когда обрадованные ребята удалились. Заметив улыбку на сумрачном лице Семенцова, который присутствовал при разговоре, Теляковский спросил: - Ты что?
- Ничего. Нашего брата от моря не оторвешь, - с удовольствием произнес Семенцов. - На море выросли, на море и помрем!
- Помирать рано. Лучше глаза побереги.
Командир не случайно напомнил Семенцову о глазах: в последнее время Семенцов почему-то стал плохо видеть, почти ослеп. Рана у него на голове зажила, но, возможно, при ранении был задет зрительный нерв.
Целых две недели Семенцов вынужден был оставаться в бездействии. Потому-то связь с моряками и с Михайлюком была прервана. Лишь теперь зрение Семенцова начало улучшаться. Сегодня он впервые облачился в свой наряд нищего и сделал пробный выход. Но едва он выбрался из каменоломни, как заметил моторную лодку, подозрительно настойчиво курсирующую возле Каменной косы, и вернулся предупредить Теляковского.
Новость была не из приятных. Рано или поздно этого следовало ждать, особенно теперь, после взрыва моста. Все-таки командир отряда предпочел бы, чтобы это произошло возможно позже, во всяком случае после соединения партизан с моряками. Поэтому он хотел отправить ребят сегодня же ночью обратно на хутор.
Однако не только это заботило Теляковского. Он был далеко не так спокоен, как могло показаться, вернее, как желал бы он показать.
Оба - он и Семенцов - знали, куда и зачем ушел комиссар, но каждый из них думал об этом по-разному. Аносову давно пора было вернуться (он отсутствовал уже пятый день). Теляковский не верил, что он попал в беду, по крайней мере делал вид, что не верит, чтобы не вызывать тревоги в отряде. А Семенцов тревожился. И тревожился Федя Подгайцов.
Оба разведчики, они понимали, что значит не вернуться вовремя после такого задания. Гестапо, конечно, переворачивает город вверх дном. Особенно тяжело было Семенцову: ему казалось, будто он повинен в том, что комиссару пришлось в такое опасное время отправиться к Михайлюку. Доставить взрывчатку обязан был он, Семенцов, для него это привычное дело. Семенцов хотел сегодня в ночь побывать у Михайлюка, узнать о комиссаре.
Теляковский слушал его, недовольно крутил усы. Ему почудился упрек в словах моряка. Но он отвечал за судьбу всего отряда, в отсутствие комиссара вдвойне отвечал, и, сколь не заботила его судьба Аносова, он считал необходимым прежде всего думать о деле. А дело требовало скорейшего соединения с моряками.
Поэтому Теляковский решил послать Семенцова вместе с ребятами на хутор. Посылать ребят одних после известия о появлении вражеской моторки было рискованно, к тому же они помогут Семенцову, если опять что-нибудь случится с его глазами. А если все обойдется, он проберется потом в город, к Михайлюку.
- Пойдешь с мальцами! - объявил командир свое решение.
Семенцов нахмурился, однако ничего не сказал.
Этой же ночью он, Костя и Слава отправились в путь. До Каменной косы они добрались тем же способом, то есть вплавь. К радости мальчиков, лодка была в полной сохранности. Каменная коса оказалась действительно чудесным местом для скрытной якорной стоянки.
Обратный путь был короче: Семенцов ориентировался лучше ребят. Но и на этот раз их ловил своей длинной рукой прожектор с мыса Хамелеон. Часу во втором ночи лодка вошла в устье Казанки, поднялась вверх по течению и повернула к берегу возле старого осокоря. Семенцов собрался причалить, когда услышал окрик:
- Кто идет?
- Ишь ты… - усмехнулся Семенцов. - Моряцкая республика, не подходи!
- Свои, свои, - ответил он на повторный окрик, сопровождаемый щелканьем винтовочного затвора. - Это я, Семенцов. Принимай гостей!
Раздвигая веслами камыши, он подвел лодку к берегу.
Встретил его Микешин, стоявший здесь на вахте. Они поздоровались, пытаясь разглядеть друг друга в темноте. В дороге мысли Семенцова были заняты комиссаром. У него возникла слабая надежда, что, может быть, он у моряков, если до сих пор не вернулся в отряд. Об этом Семенцов сразу и спросил Микешина. Увы, его вопрос только удивил Микешина.
- А ребята где? - в свою очередь, спросил обеспокоенный Микешин.
- Здесь, целехоньки! - Семенцов указал на лодку, откуда доносилось сонное дыхание.
Еще в пути он приказал мальчикам улечься на дне лодки, видя, что они дружно клюют носами. После всех передряг они спали так крепко, что не слышали ни окриков Микешина, ни того, как причалила лодка. С трудом удалось их разбудить. Слава сразу повалился, едва ступил на берег, а Костя пробормотал спросонья что-то вроде: "Бей… на абордаж", - и тоже уснул, уткнувшись Славе в плечо.
- Набедовали… - сказал Микешин.
- Не говори! И как они, бесенята, добрались? Ведь у нас там чертова мышеловка!
Они разговаривали, осторожно и жадно попыхивая цигарками, пряча огонь в рукав. Семенцов больше не упоминал о комиссаре, а расспрашивал о делах на хуторе, о том, как поймали Полищука и что он показал на допросе. Микешин отвечал. Потом Семенцов рассказал о последней операции партизан, взорвавших железнодорожный мост. Так шло время, пока не наступило утро.
Проснулись Костя и Слава. Вид у них был сконфуженный. Впрочем, скоро они приободрились. Да и как иначе? Этот день был днем их торжества. Все население хутора вышло их встречать. Моряки хвалили ребят, старый Познахирко одобрительно похлопал по плечу и сказал доктору Шумилину: "Что, сосед, не подкачали?" На что Николай Евгеньевич ничего не ответил и тоже похлопал ребят по плечу. Зозуля подарил им по широкому румынскому тесаку. Костя и Слава тут же нацепили тесаки на пояс, хотя они были длинноваты и били по ногам. Мальчики были горды и счастливы, как могут быть счастливы в их возрасте ребята, успешно выполнившие первое боевое задание.
День начался в радостных сборах в дорогу, но закончился он совсем не радостно. Проходя по хуторскому двору, Семенцов увидел соломенную дырявую шляпу Полищука, валявшуюся на траве. Семенцов поднял ее, осмотрел и пошел с ней в хату.
Там, в одиночестве, он опять внимательно осмотрел шляпу, потом высунулся из окна и поманил пробегавшего по двору Костю. Радостно, возбужденный, с взъерошенным чубом, Костя вошел и остановился, удивленный переменой в лице Семенцова. Оно было необычайно мрачно, мохнатые брови сошлись над переносьем, глаза недобро щурились.
Семенцов показал на шляпу, спросил:
- Чья она?
- Полищука, - ответил Костя, озадаченный вопросом и тоном, каким он был задан.
- Ты почем знаешь?
- Так я же сам видел ее на нем, и Слава видел, и Микешин…
- Много вы знаете! - Семенцов уже не слушал Костю.
- А чья она? - осторожно спросил Костя.
- Ладно, гуляй себе… - Семенцов махнул рукой, а когда Костя вышел, поднес шляпу к свету, снова и снова разглядывая ее со всех сторон. Вдруг он нагнулся, просунул палец под стертую подкладку шляпы. Что он там искал?
Открытие, сделанное Семенцовым, было невеселым. Он утверждал, что шляпа принадлежит ему. Он подобрал ее на пристани среди брошенных во время эвакуации вещей и пользовался первое время, когда ходил в разведку. Потом он нашел старую баранью шапку и решил, что в ней ему сподручней. А шляпа осталась. Когда комиссар отряда Аносов собирался в операцию, он примерил ее и сказал, что она ему в самый раз. Так и ушел в этой шляпе. А теперь она очутилась здесь…
Но каким образом попала шляпа к Полищуку? Может быть, Семенцов ошибся? Мало ли старых соломенных шляп! Это соображение должно было, естественно, возникнуть. Но, во-первых, Семенцов нашел в шляпе седой волос, который не мог принадлежать Полищуку. Во-вторых, и самое важное, за подкладкой шляпы Семенцов обнаружил клочок папиросной бумаги с какими-то буквами.
В то время как он ломал себе голову, пытаясь понять, что означают эти буквы, мимо хаты проходил доктор Шумилин. Семенцов окликнул его, показал ему находку. Прежде Николай Евгеньевич любил и умел быстро разбирать викторины, кроссворды и прочие журнальные головоломки. Но при взгляде на непонятное сочетание букв он заподозрил, что это шифрованное сообщение.
- Пользуются ли у вас шифром? - спросил он Семенцова.
- Командир и комиссар, - тотчас ответил Семенцов. - Комиссар прислал Теляковскому шифрованную записку, когда уходил в город. Это я точно знаю.
Теперь требовалось найти ключ к шифру. Шумилин потратил целых три часа, исписал буквы множество раз в различных сочетаниях между собой, пока, наконец, не расшифровал записку. Вот что она гласила: "Склад тола пристань срочно бороду".
- Одно мне неясно, - сказал Николай Евгеньевич. - Что значит слово "бороду"?
- Это уж у меня спросите, - усмехнулся Семенцов, не покидавший его ни на минуту, и показал на свою бородку. - Комиссар в шутку прозвал меня "бородой". Так и пошло: "борода" и "борода". Стало быть, понадобился я ему.
Лицо Семенцова снова сделалось мрачным. Было ясно, что комиссар попал в беду, раз его шляпа очутилась у Полищука. Вероятно, комиссар решил задержаться в городе ради дела, о котором сообщал в шифровке, и хотел вызвать на помощь его, Семенцова. Передать шифровку Михайлюку он не успел и спрятал ее за подкладку шляпы. А может, заметив грозящую ему опасность, сунул ее туда? Кто знает…
- Но как все-таки попала шляпа к Полищуку? - недоумевал доктор Шумилин. - Вряд ли он знал о спрятанной в ней записке.
Семенцов повертел шляпу в коротких сильных пальцах, недобро прищурил свои ястребиные глаза:
- Видать, этот хлюст… его работа! Ему, черту, для его "рыбальства" шляпа занадобилась…
Шумилин быстро взглянул на Семенцова. Похоже, что он прав. Шляпу Полищук отобрал у Аносова при аресте, к которому сам же, возможно, приложил руку… Да, да, именно так!
Семенцов встал и быстро вышел из хаты. Он уже решил, что нужно делать. Он помнил не только о комиссаре, но и о складе, о котором сообщала шифровка. Таким образом, эта находка повела ко многим серьезным последствиям.
3
Обер-лейтенант Зумпф, новый комендант города, прибыл сюда, чтобы навести порядок и показать румынам, как должны победители управлять побежденными. Первым делом он выселил своего предшественника, румынского капитана Петреску из лучшего дома в городе (это было здание горсовета) и поселился в нем сам. До сих пор этот "красавчик с дамской талией" (как называл Зумпф Петреску) занимался тем, что пил вино и ухаживал за женщинами. Новый комендант предложил ему подтянуть своих солдат, которые тоже слишком любили вино и не любили караульной службы. Для того и назначили сюда его, Зумпфа, чтобы румыны поняли, кто здесь настоящий хозяин.
После этого новый комендант занялся населением. И население города скоро почувствовало тяжелую руку маленького угреватого гитлеровского офицера. Начал он с того, что произвел обложение жителей в пользу "фатерлянда", затем были взяты на учет сами жители, точнее - молодежь, и объявлен призыв ехать в Германию на работу. По городу были расклеены красочные плакаты, изображавшие добродушного немца и его фрау, которые приветствуют улыбающуюся девицу в чистеньком фартучке и с подойником в руке. Надпись гласила: "Вас ждут друзья, вас ждет интересная жизнь!"
Какая жизнь ждала в гитлеровском "райхе", разъясняли маленькие листовки, наклеенные неведомо кем прямо на физиономию толстой фрау. За это Зумпф дал нагоняй полицаям. Они усердно уничтожали листовки. Но те держались удивительно крепко, так что приходилось отдирать их вместе с головой фрау, что вызывало смех той самой молодежи, о которой хотел позаботиться обер-лейтенант Зумпф. Впрочем, смеялись недолго. Комендант не замедлил употребить более энергичные средства: юношей и девушек начали вызывать на биржу труда, подвергали медосмотру, и первая партия была посажена под конвоем в товарные вагоны и отправлена туда, куда напрасно звали плакаты.
Но это было не все. Для устрашения жителей и тех, кто осмелился сочинять листовки, в городе появилось гестапо и вместе с ним - зондерфюрер войск СС Ганс Гейнц Грау, который и стал фактическим хозяином города. Он ознаменовал это тем, что поступил с Зумпфом точно так, как тот поступил с капитаном Петреску: выселил его из здания горсовета и вселился туда вместе с гестапо.
Наружность Грау соответствовала его фамилии: узкое, вытянутое к костлявому подбородку лицо с серой, дряблой кожей, серые (не седые, а именно серые) жидкие волосы, прилизанные и разделенные пробором от крохотного лба до затылка, серые, холодные, безжизненные глаза. И голос у него был безжизненный. Таким голосом мог бы говорить манекен, если бы обрел дар речи.
Начальник гестапо Грау считал, что управлять людьми можно только при помощи страха. Страх должен сопровождать человека всегда и всюду: на работе и дома, когда он говорит и молчит, даже когда он спит. Бояться должны все: жители города и румынские солдаты, полицаи и немцы из комендантской команды, - исключений не должно быть.
Это был своего рода символ веры или основной принцип Ганса Гейнса Грау, если только этот человек способен был иметь принципы или верить во что-нибудь, кроме того, что он, Грау, должен повелевать, а другие подчиняться. Слушая доклад коменданта Зумпфа, он презрительно кривил тонкие губы:
- Вы тряпка, дорогой обер-лейтенант. Все очень просто.
А когда к нему явился по вызову капитан Петреску, Грау не дал ему раскрыть рта, сказал своим безжизненным голосом, что отдаст его под суд, если повторится еще один случай нападения партизан.
Испуганный Петреску обратился к Зумпфу, но Зумпф не имел желания заступаться за него. Напротив, он был доволен. И в то же время он подумал о Грау: "Посмотрим, дорогой зондерфюрер, кто из нас тряпка и так ли все просто, как вам кажется".