А Грау и впрямь начал действовать очень просто: посадил в подвал гестапо десять человек, продержал неделю, избил и выпустил, посадив затем новых десять человек. Выбором он не затруднялся: брал и стариков, и женщин, и даже детей. Его задача - нагнать страх. Пусть весь город, весь район трясется от страха. Тогда будет тихо.
Было в самом деле тихо. Настолько тихо, что, когда Грау проезжал по улицам, они мгновенно пустели, калитки, двери закрывались, на окна опускались занавески. Ему это нравилось. Но вот что ему не нравилось: несмотря на аресты, листовки продолжали появляться. Правда, реже. Но все-таки ему доставляли эти крохотные листки, содержащие сводки Совинформбюро или обращение к жителям, угрозы по адресу германской армии. А в последней листовке, писанной от руки, Грау прочитал угрозу даже самому себе.
Очевидно, у сочинителей листовок имеются сообщники в городе. Очевидно и то, что вражеское гнездо находится неподалеку от города. А этот ротозей и тряпка Зумпф умеет только вздыхать и жаловаться. А пустоголовый франт Петреску осмеливается говорить, что он не привык воевать с женщинами и детьми… "Вы у меня ко всему привыкнете или - ко всем чертям!" - думал Грау.
Он перетряхнул полицию, кое-кого предложил выгнать, кое-кого отметил, например, полицая Галагана, который доложил ему о существовании каменоломни на Каменной косе, где удобно прятаться партизанам. Это Грау запомнил. Затем он произвел повальные обыски и посадил сразу двадцать человек. Ничего существенного узнать не удалось. Тогда применили физическое воздействие, иначе говоря - пытки. Лишь после этого Грау вырвал признание у одной женщины, чью пятнадцатилетнюю дочь пытали у нее на глазах.
Женщина показала, что слышала, будто в город приходил какой-то матрос. От кого она слышала? Не помнит? Сейчас она вспомнит. Теперь пришлось дочери смотреть на то, что делают с ее матерью. Девочка не выдержала, закричала: "Не бейте маму! Я знаю… я все скажу…" И она назвала имя соседки, которая говорила им о матросе.
Взялись за соседку. Та заявила, что действительно слышала о матросе, он приходил в город в дырявой соломенной шляпе, а сказала ей о нем старая Галаганиха.
Добрались до старухи. Она держала себя гордо, в полной уверенности, что матери полицая ничего не будет, и подтвердила, что собственными глазами видела этого матроса в соломенной шляпе и даже погналась за ним, потому что шляпа на нем краденая и принадлежит ее покойному мужу. Где она видела матроса? Да на базаре. Куда он девался? То-то и лихо, что будто сквозь землю провалился. А почему она решила, что он матрос?
На это старая Галаганиха дала довольно подробный ответ. Перед самой войной приехал на побывку матрос Семенцов, он захаживал к дочке лоцмана Познахирко, а Познахирко еще в ту войну партизанил против немцев, наверное и сейчас партизанит, хата его пустая стоит, и с тем матросом они, через дочку, одной веревочкой связаны…
Это были ценные сведения. Но дальше старуха начала заговариваться. Она трясла седой взлохмаченной головой, дико поводила глазами и твердила одно: тот матрос - нечистая сила, а не человек, только что был - и нет его. Так и не добился от нее Грау ничего больше. Нить, найденная с таким трудом, обрывалась.
Все-таки Грау приказал искать человека в старой соломенной шляпе (о наблюдении за Каменной косой он распорядился раньше). На другой же день усердный Галаган, напуганный допросом матери, доставил в гестапо сразу двух обладателей злосчастной шляпы. Спустя день еще один полицай задержал человека в такой шляпе. А потом пошло и пошло. К Грау таскали молодых и старых, горожан и селян. Широкополую соломенную шляпу - бриль носили многие в этих местах. Людей допрашивали, били и вынуждены были освобождать за полным отсутствием улик. Однако Грау не терял надежды. Он знал, что в таких делах требуется терпение и настойчивость.
Но, будто в ответ на его действия или в насмешку над ними, последовали один за другим три удара: взлетел на воздух железнодорожный мост вместе с проходившим по нему воинским поездом, уничтожен румынский караульный пост на мысе Хамелеон, исчез румынский катер, патрулировавший в море.
Если последние два случая Грау объяснял ротозейством капитана Петреску и низким качеством его солдат, то мост охраняли не румыну, а немцы, но как раз здесь был нанесен самый сильный удар. Настолько сильный, что сам Грау едва не слетел с поста. Капитан Петреску был в тот же день смещен и отдан под суд. Обер-лейтенант Зумпф получил строгое взыскание и еще дешево отделался, как заявил ему Грау.
Грау рвал и метал. Выражение его ледяных глаз говорило Зумпфу, что он расправится с ним, как с Петреску, если в ближайшее время не будут пойманы виновники диверсий и не будет раздавлено их осиное гнездо.
Зумпф позеленел от унижения, обиды и злости, но смолчал. Зато, возвратись к себе в комендатуру, он выместил все на подчиненных. Комендантской команде и полицаям приказано было живым или мертвым добыть человека в этой проклятой шляпе. Галагану, который заикнулся было, что и так старается по распоряжению господина зондерфюрера, Зумпф заехал кулаком в зубы, пнул ногой и выгнал вон. Если бы он мог так же расправиться с господином зондерфюрером! Увы, об этом можно было только мечтать.
Зумпф топал сапогами, бегал взад и вперед по комнате, маленький, белобрысый, с красной физиономией, украшенной черными угрями, и ругал Грау, полицаев и паршивый городишко, куда его занесла нелегкая. Он ругался так, как может ругаться старый гитлеровский служака, у которого все, казалось, шло хорошо и вдруг пошло плохо.
И вот произошло чудо, которого Зумпф уже не чаял дождаться. Галаган, получивший от него по морде, выследил-таки еще одну соломенную шляпу, и, больше того, он утверждал, что задержанный им человек - главный местный большевик, секретарь городского комитета партии Аносов.
Зумпф вначале не поверил. Но служивший у него осведомителем Полищук подтвердил это. А Полищуку Зумпф доверял, как бывшему землевладельцу, разоренному большевиками.
Это была удача - заполучить такого важного большевика. Теперь-то Зумпф сумеет утереть нос высокомерному Грау. Но опять ему не повезло. Зумпф слишком погорячился, допрашивая арестованного. Очень уж не терпелось ему добыть сведения, которые восстановят его репутацию в глазах начальства и уронят репутацию всеведущего Грау. Но ничего Зумпф не узнал. Зато Грау узнал, что он прячет у себя важного арестованного. В результате Зумпф опять получил от него нагоняй и должен был расстаться с честолюбивыми надеждами.
Глава девятая
1
Тучи низко висят над морем и берегом. Накрапывает дождь. Время далеко за полдень, а кажется, что только рассвело, - такой тусклый, свинцовый свет лежит на всем: на волнах прибоя, на солончаках, на степной дороге. Дорога и степь пустынны. Но вот из-за поворота показываются два человека: слепец-нищий и мальчик-поводырь. Они пересекают дорогу и осторожно спускаются в размытый дождем овраг, который тянется до самого города.
С наступлением темноты Семенцов и Костя выбираются из оврага в том месте, где он подходит к задам городской окраины. Здесь находится дом Трофима Михайлюка.
Семенцов лежит у покосившегося забора и всматривается в резкие огни окраины: дома ли Михайлюк, один ли и можно ли к нему?
Некоторое время он прислушивается, потом делает знак Косте и начинает бесшумно ползти вдоль забора. Собак у Михайлюка, он знает, нет, за забором - сарай, а за сараем направо, рукой подать - дом. Он приподымается и, невидимый в темноте, легко перепрыгивает через забор. За ним прыгает Костя. Все тихо.
Они огибают сарай, поворачивают направо и спустя минуту стоят в низких темных сенях дома. Семенцов стучит два раза тихо, один раз громче, ждет и опять стучит. Никто не отзывается. Значит, Михайлюка нет. Может быть, его тоже схватили?
В это время с улицы слышится скрип отворяемой калитки. Кто-то со стуком направляется к дому. Ага, это Михайлюк со своими костылями. В самый раз!
- Здравствуй, Трофим…
В темноте слышно, как идущий резко останавливается:
- Кто тут?
- Это я, - сказал Семенцов.
- Тьфу ты, пропасть! То один, то другой… - Михайлюк увидел Костю, нагнулся к нему и, узнав, проворчал: - И ты? Носит тебя нелегкая.
Он отпер дверь, пропустил гостей в дом, завесил окно дерюжкой, потом зажег лампочку, прислонил костыли к стене, опустил свое короткое грузное тело на табурет у стола и лишь после этого обернулся лицом к Семенцову.
Лицо у Михайлюка было крупное, красное, с частыми прожилками на носу и на отвислых щеках, глаза маленькие, угрюмые.
Семенцов снял с головы соломенную шляпу, которую нашел на хуторе, положил на стол и пристально посмотрел на Михайлюка.
- Где комиссар?
- Пропал комиссар, - сказал Михайлюк.
Наступило молчание.
- А ты? - спросил Семенцов.
Михайлюк устало махнул рукой:
- Ты сидай, слухай. За тем ведь притопал. А ты, пацан, - обернулся он к Косте, - рот на замок, будто нет тебя!
Несмотря на увечье, а может быть - благодаря ему, Михайлюк всюду свободно бывал, все видел и слышал. Это был именно такой человек, какой требовался партизанам. На днях Михайлюк разузнал, что в город доставлены строительные материалы, а возле бывшего амбара Рыбаксоюза поставлен караул. С чего бы? Михайлюк хотел дать знать об этом на Каменную косу, но Семенцов перестал являться. Может, с ним что-то случилось, а может, отряд сменил свое местопребывание?
Спустя день после ухода Познахирко на зорьке кто-то постучался. Михайлюк выглянул в окно и разглядел соломенную шляпу, которую носил Семенцов. Но это был не Семенцов, а комиссар отряда Аносов. Первым делом он потребовал взрывчатку, хранившуюся у Михайлюка, затем выслушал его сообщение и особенно заинтересовался амбаром Рыбаксоюза.
- Я ему: "Дайте срок, узнаю". А он: "Срок один, война!" - рассказывал Михайлюк. - Вышел я последить, не шляется ли кто возле хаты: мост как шарахнули, гестаповцы совсем осатанели, а полицаи ровно собаки рыщут. Вхожу обратно, вижу - комиссар уже собирается. Говорю ему: "Погодили бы до вечера, неспокойно у нас", а он: "Некогда годить!" И ушел.
Днем Михайлюк был в городе и услышал, что какого-то человека арестовали возле амбара Рыбаксоюза. Он сразу догадался - кого. До самого вечера он кружил неподалеку от здания горсовета, где теперь помещалось гестапо. Михайлюк знал, что обыкновенных арестованных оставляют в комендатуре, а политических переводят в гестапо. Если комиссара опознали, его обязательно отправят сюда.
День кончался. Михайлюк уже надеялся, что этого не случится. Но в сумерки он увидел Аносова под усиленным конвоем. И Аносов его, кажется, увидел. Он ступал через силу, видно, очень мучили его на допросе. Вдруг он сорвал с головы соломенную шляпу, ударил ею по лицу конвоира и выронил ее. На него накинулись и поволокли. И шляпу подобрали…
- Что-то я не пойму, - произнес Семенцов, медленно, с трудом выговаривая слова. - Прямо в лапы к ним шел он, что ли?
- Зачем - прямо? Шел по делу, а попал к ним.
- Нет, - покачал головой Семенцов. - Комиссар не такой человек, его голыми руками не возьмешь… Что-то здесь не так.
- Может, и не так, - неопределенно согласился Михайлюк и, поворотясь к Семенцову спиной, объявил, что выйдет поглядеть, как и что. - А то пропадать с вами вместе мне неохота.
Семенцов внимательно смотрел на него.
- Та-ак… - протянул он. - Так-так, Трофим…
Михайлюк вдруг тяжело задышал, глаза его налились коровью, даже волосы в бороде, казалось, зашевелились. Но он пересилил себя, сказал просто:
- Что я? Костылями разве отобьешь его?
Семенцов с ожесточением заскреб бородку.
- Какого человека загубили! А?
Несколько минут оба молчали.
- Говорил я ему: дай срок, не суйся. Так нет же, мало ему меня, сам полез.
- Знал, куда лез, - перебил Семенцов, - а вот ты не знал!
- Я-то?
- Молчи уж. Шляпу почему не подобрал? Комиссар тебе ее кинул.
- Попробуй подбери… еле ноги унес. Еще в шею надавали.
- Мало надавали… - Семенцов говорил со злостью. - Вот она!
Он показал на шляпу, удивляясь, что Михайлюк до сих пор не спросил, откуда она у него. Но Михайлюк и сейчас не спросил.
Он шагнул к двери, открыл ее, обернулся, тяжело опершись на костыли.
- Куда уж мне… А вот слушай. Когда повели комиссара, он слово такое крикнул: "Берегитесь белявого!" А там хошь верь, хошь не верь.
- Это он! - выкрикнул Костя.
- Кто такой Полищук?
- Полищук? - На угрюмом лице Михайлюка впервые отразилось удивление. - Постой… не тот ли, что с хутора? Неужто вернулся? Что-то я его не видел.
- И не увидишь, - сказал Семенцов.
Михайлюк повернул ухо к двери, прислушался и, стуча костылями, быстро вышел.
Семенцов и Костя остались одни. Семенцов сидел, крепко обхватив руками колени, и что-то соображал. Костя с надеждой смотрел на него. В глазах Кости этот человек способен был на все, даже спасти комиссара.
Вдруг с улицы донесся громкий окрик:
- С кем разговариваешь!
- Да бог с вами, - степенно отвечал Михайлюк.
- Я за тобой давно присматриваю, - продолжал первый голос. - Думаешь, не знаю, что ты за птица? А ну поворачивай оглобли!
Послышались шаги возле калитки, потом во дворе. Не оставалось сомнений: кто-то задержал Михайлюка и шел сюда. Семенцов сдвинул в сторону сундук, под которым был ход в подпол, погасил лампочку, столкнул Костю в подпол, а сам шагнул к двери, нащупывая в кармане наган. Шаги приближались. Он приоткрыл дверь в сени, недоумевая, почему сцепился Михайлюк с этим крикуном. Или тот караулил под домом?
- Пожалуйте, окажите уважение, - говорил между тем Михайлюк, все повышая голос, очевидно, чтобы предупредить Семенцова. - Погода собачья, и служба ваша, правду сказать, тоже… собачья.
- Что-о? В морду захотел? Отворяй, хромой черт!
- Так смотрите… не оступитесь, - уже не скрывая насмешки, ответил Михайлюк и толкнул костылем дверь.
Семенцов отступил за дверь, готовый встретить неизвестного, с которым, видимо, не без умысла так дерзко разговаривал Михайлюк.
Дверь шумно распахнулась. В комнату вошли двое. Михайлюк, чуть задев Семенцова плечом, но не подав виду, принялся шарить по столу, разыскивая спички и бормоча: "Сей момент… извиняюсь". Неожиданно он повернулся, костыль скрипнул в его руках, послышался удар.
- Хватай его! - крикнул Михайлюк, зная, что Семенцов здесь.
И не успел спутник Михайлюка опомниться от удара костылем, как железные руки Семенцова нашли его в темноте и сдавили его горло, а Михайлюк забил ему рот тряпкой.
После этого Семенцов повалил его на пол и связал, а Михайлюк, прыгая на одном костыле, отыскал спички и зажег лампу. Теперь Семенцов и Костя, высунувший голову из подпола, могли разглядеть, кого послал им бог. Это был Данила Галаган, полицай, собственной персоной.
Пока он приходил в себя, Михайлюк рассказал, как все случилось:
- Только я вышел за калитку, вижу - кто-то под окнами стоит. "Ага, думаю, вон ты где!" Его в чине повысили, он и старается. "Стой! - кричит. - Я за тобой давно присматриваю, тля безногая!" Это он мне. А я, конечно, шапку долой и поздравляю с чином, все как положено. Куда там! С кулаками лезет: "Кого прячешь! Сусмайнилэ!" Это по-румынски "руки вверх!" Ну, я иду, конечно, а сам прикидываю: стоящее это дело или не стоящее? Может, самого спросим? - кивнул Михайлюк на Галагана, который уже пришел в себя и дико смотрел то на хозяина, то на Семенцова.
Костя вылез из подпола и встал у стены. Семенцов приказал ему завесить окно поплотнее и, предупредив Галагана, что прострелит его паршивую башку, если тот пикнет, приступил к допросу. Кляп был вынут. Галаган увидел направленный на него наган и начал послушно выкладывать все, что знал об интересовавшем Семенцова складе: там, в амбаре Рыбаксоюза, хранится большой запас тола, потому и поставлен караул.
В надежде задобрить Семенцова Галаган, сверх того, признался, что слышал от офицеров, квартирующих в его доме: за городом спешно возводится новая пристань, здесь будет перевалочный пункт, отсюда боеприпасы, техника, продовольствие должны следовать к фронту морем…
"Так вот что имел в виду комиссар своей запиской: пристань и склад!" Но Семенцов ничем не выдал своих мыслей.
- А товарища Аносова кто выдал? - спросил Михайлюк, делавшийся все мрачнее, по мере того как выяснилось значение показаний Галагана. "Проглядел я… а еще уговаривал комиссара: дай срок, узнаю. Сам прозевал и его не удержал… Эх, Трофим!" Эта мысль точила его, не давала покоя. Но голос его звучал ровно, когда он вторично спросил: - Аносова кто выдал?
- Не знаю, святой крест, не знаю!
- А Шевелевича и его жинку? А старого Гриценко, его сын на фронте… Вспомни, вспомни, Данила Тимофеевич, - продолжал Михайлюк с невозмутимостью, казавшейся теперь ужасной.
- Не я, не я, - затрясся Галаган. - Мое дело сполнять…
- А нашего товарища Аносова кто выдал? - допытывался тем же ровным, невыразимо страшным голосом Михайлюк. - Он твою дочку учил, сына учил, в люди их вывел…
- То… то Полищук, - пролепетал через силу Галаган.
- Аносов в подвале гестапо?
- В подвале.
- Скоро?
Галаган от страха не сразу понял, о чем его спрашивают, а поняв, сказал:
- Завтра.
Семенцов молчал во время этого диалога. При последних словах Галагана он быстро приставил наган к его голове:
- Врешь, чертов сын!
Галаган побожился, что сегодня был отдан приказ поставить наутро виселицу на площади.
Теперь замолчали все.
Михайлюк тяжело опустился на табурет. Семенцов не сводил с Галагана ястребиных бешеных глаз. Костя ежился у стены, его била лихорадка.
Некоторое время никто не произносил ни слова. Потом Семенцов спросил, видел ли Галаган, кто подобрал шляпу Аносова, и услышал ответ: "Полищук". Семенцов переглянулся с Михайлюком. Больше Галаган не был им нужен. Ему опять забили рот кляпом, впихнули в мешок, который нашелся у Михайлюка, и вытащили во двор, а со двора, оврагом, вниз, к берегу моря.
Было темно, тихо, лишь издали доносились звуки губной гармоники, на которой играл по вечерам румынский ветеринар, живший у старухи просвирни.
Галаган завертелся в мешке, как кот, услышав плеск прибоя. Михайлюк, не обращая на него внимания, словно он был уже не человек, а просто лишний предмет, отыскал на берегу увесистый камень. Семенцов привязал камень к мешку, взвалил мешок на плечи и вошел в море. Мешок бесшумно опустился на дно.
Так непредвиденно для Данилы Галагана было отмечено его производство в старший полицейский чин.
Задерживаться в городе было теперь не к чему. Следовало поскорее вернуться либо к морякам, либо в отряд… нет, к морякам он быстрее доберется - и попытаться спасти комиссара. Семенцов и сейчас еще не верил, что казнь назначена на завтра.