- На переправе. Налетел он и давай садить, только держись! Ну, и ему дали.
Раненый рассказал о товарище, который сбил вражеский самолет, и о других бойцах, а о себе - ни слова. Косте это понравилось. Он достал припасенные бумагу, карандаш и принялся писать письмо под диктовку.
В третьем часу Костя и Слава покинули госпиталь, очень довольные новой деятельностью и не подозревая, что больше им не придется увидеть своих новых знакомых.
4
В это время Аносов находился на берегу Казанки. Он приехал сюда вместе с комиссаром пехотной части, оборонявшей ближний участок фронта. Вчера городской комитет обороны обратился к населению с призывом выйти на строительство оборонительного рубежа. Аносов побывал на мельнице, на рыбзаводе, в железнодорожных мастерских, на собрании домохозяек, и теперь горожане, вооруженные кирками, лопатами, ломами, рыли окопы на левом берегу Казанки.
Берег был возвышенным. Отсюда далеко открывалась степь, ровная как стол, кое-где изрезанная оврагами. Комиссар обратил внимание Аносова на эти овраги: они могут послужить укрытием для противника. Комиссар предупредил, что окопы должны быть готовы к вечеру, и уехал.
Аносов обошел линию сооружаемых окопов, поговорил с людьми. Он не скрывал от них серьезности положения: пусть каждый помнит, что и от него зависит судьба родного города. Лицо Аносова и сейчас оставалось спокойным, лишь изредка в его глазах появлялось напряженное выражение, и тогда было видно, чего стоит ему это спокойствие.
Он передал начальнику строительства приказ сразу же по окончании работ отправить людей (большинство из них составляли женщины) обратно в город. Помолчав, Аносов добавил:
- Выделите двух человек для наблюдений за местностью. Вы меня поняли?
Начальник утвердительно кивнул и пошел выполнять распоряжение. А Аносов продолжал смотреть с высоты берега на степь, желтеющую спелой пшеницей, которую некому убирать. Он гнал от себя мысль, что берег Казанки - просто один из оборонительных рубежей, который может быть в случае необходимости сдан.
Между тем солнце клонилось к закату. Его круглый огненный глаз тускнел, холодел. Предвечерний ветер побежал по степи, зашуршал в хлебах, подернул рябью воду в речке. И будто это было сигналом: оттуда, из степи, начали появляться люди и пушки. Спустя полчаса воинская часть переправилась через Казанку и заняла только что отрытые окопы.
На лицах бойцов, запыленных, потных, лежал отпечаток нечеловеческого напряжения, усталости. И все же они с привычной хозяйственной деловитостью принялись устраиваться на новом рубеже, осматривали оружие, нехотя отвечая железнодорожникам из отряда самообороны на обычные в таких случаях вопросы: где немцы, много ли их и т. д.
Солнце село, но вечер еще не наступил. Был тот час, когда все предметы видны с особенной отчетливостью: противоположный пологий и заросший лозняком берег, побитые, затоптанные колосья пшеницы, извилистая, желтеющая глиной щель оврага справа, а впереди ровный, будто проложенный по линейке горизонт, над которым стынет красный закат.
Ветер улегся. Степь затихла. Но бойцы знали, что это обманчивая тишина: скоро начнется новый бой. Он близился уже - там, в вышине вечереющего неба. Гул вражеских самолетов, едва возникнув, сразу заполнил все небо. И вдруг степь, берег и сам воздух дрогнули. Черные столбы вырванной бомбами земли поднялись и обрушились вниз, вода в речке закипела. Еще удар и еще. Пыль и дым скрыли берег плотной завесой. Началось то, что на скупом языке военных донесений называется "обработкой с воздуха переднего края". А затем в атаку пошли танки.
Аносов находился на КП вместе с знакомым ему комиссаром части, который заменил раненого командира. Наружность у комиссара была самая обыкновенная: загорелое скуластое лицо, широкий нос, небольшие голубые глаза под выцветшими бровями. Людей с такой наружностью встречаешь часто.
Комиссар стоял, чуть ссутулясь, приложив руку козырьком к глазам, и наблюдал за танками, приказав не открывать огня без его команды. Он был совершенно спокоен, заметил Аносов, хотя наступил решающий момент боя.
Танки шли на большой скорости. Видно было, как они развернулись на противоположном берегу, словно на параде, и один за другим ринулись в воду. Казанка сильно мелела к лету и не могла служить серьезным препятствием. Вот головной танк, надсадно ревя мотором, начал взбираться на этот берег. Берег молчал. Слышно было, как скрипели, скрежетали стальные гусеницы, в лицо пахнуло жаром отработанных газов. А комиссар все еще не подавал команды. Аносов не выдержал, обернулся к нему. Но комиссар выждал, пока танк не повернулся боком. Тогда по команде разом выстрелили обе замаскированные зеленью противотанковые пушки.
- Есть, готов! - коротко сказал комиссар.
Танк задымил. Сквозь дым прорвались языки пламени, осветив, как факелом, изрытый бомбами берег, окопы и бойцов в них.
Еще один танк попытался взобраться на берег и тоже был подбит. Три машины повернули в обход, а пять оставшихся на том берегу открыли с места огонь по окопам. Наспех сооруженные, полуразрушенные бомбежкой, они были слабой защитой от снарядов, которые перепахивали землю, подобно гигантскому плугу. Казалось немыслимым устоять под таким страшным огнем. Еще несколько минут - и танки форсируют водный рубеж, не встретив сопротивления.
Очевидно, на это фашисты и рассчитывали. Но они ошиблись. Несколько бойцов и два железнодорожника (одного из них Аносов узнал) под огнем спустились к воде, вброд начали перебираться на противоположный берег. Один не дошел, его накрыло разрывом снаряда, еще один был убит, едва ступил на берег. Зато остальные в упор забросали танки связками гранат и бутылками с горючей смесью.
Никто из них не вернулся живым. Но три танка пылали, озаряя дымно-багровым заревом место неравного поединка. Две вражеские машины повернули вспять.
Оставалось еще три танка, стремившихся выйти в тыл обороняемому рубежу. Они вырвались из степи, справа, как раз с той стороны, где пролегал овраг, и на полном газу мчались теперь к линии окопов, поливая их огнем из всех пушек и пулеметов.
Защитников рубежа оставалось мало: часть убита, многие ранены. Из противотанковых пушек уцелела одна, но и у той прислуга перебита. Опасность казалась неотвратимой.
В эту минуту комиссар, до сих пор сохранявший полное спокойствие, крикнул что-то стоявшему рядом с ним лейтенанту и ползком добрался до умолкшей пушки. Танки были уже близко. Сквозь тучи поднятой ими пыли, освещаемые вспышками выстрелов, они походили на чудовищ, которые вот-вот испепелят, превратят в прах человека. Но нет! Маленькая противотанковая пушчонка ожила. Первый же снаряд сбил гусеницу у одного танка, второй пробил броню у следующей машины. Она с ходу раздавила пушку и принялась утюжить окопы, пока не подорвалась на связке гранат. Последний танк, не вступая в бой, пострелял издали и ушел в степь.
Атака была отбита.
Еще горели на том берегу три вражеские машины, еще чадили два танка на этом берегу. Мертвый комиссар лежал возле расплющенной пушки на черной, обугленной земле, которую он защищал до последнего вздоха и не отдал врагу.
Так закончился бой.
Аносову казалось, что он длился очень долго, а на самом деле прошло всего полчаса. В небе еще светила вечерняя заря, и степь была видна до самого горизонта.
Та же заря светила над городом. Два мальчика стояли на крыше дома, занимая свой наблюдательный пост. Они смотрели в сторону степи, откуда едва слышно доносились звуки выстрелов, и пытались угадать, что там происходит. Они знали, что сегодня на Казанке рыли окопы и что туда ушел отряд самообороны. Если бы они могли быть там!
Стрельба затихла, потом возникла в другом месте, правее. Вдруг тройка "мессеров" с ревом пронеслась над городом. Сильный взрыв потряс дом. Костя упал, больно ушиб скулу. За деревьями бульвара поднялся черно-желтый дым.
- В кино угодил! - крикнул Слава.
- Гляди! Гляди! - Костя уже поднялся на ноги и показал на небо.
Там опять кружили немецкие самолеты, и прямо на них стремительно шел наш истребитель. "Мессеры" уклонялись от боя, норовя зайти "ястребку" в тыл, оттеснить в море. А он снова и снова кидался в атаку, молниеносно меняя направление, успешно отбиваясь от наседающего с трех сторон противника. Отчетливо слышались короткие пулеметные очереди. Еще один заход, еще и еще…
- Попал! - торжествующе закричал Слава. У него зрение было острее, чем у Кости.
- Кто? В кого?
- Попал! Срезал! - не слушая товарища, повторял в полном восторге Слава.
И точно: один из "мессеров" задымил, качнулся, перевернулся и, штопором сверля воздух, рухнул в море. Остальные два повернули назад. Но не тут-то было! "Ястребок" погнался за ними, продолжая вести огонь.
- Назад! Назад! - кричали ребята и отчаянно махали руками, словно надеялись, что летчик увидит или услышит их. Сами они хорошо видели, как в тыл ему выскочила из-за облаков новая тройка "мессеров", находившаяся, очевидно, в засаде.
Теперь и первые два повернули. Впятером они набросились на советский истребитель. Пятеро на одного! Ребята были уверены, что он уйдет. Но нет, "ястребок" не уходил. Он искусно уклонялся от пулеметного огня, забираясь по спирали все выше, и с вышины сызнова ринулся на врагов.
- Один против пятерых! Понимаешь? Ты понимаешь? - в возбуждении спрашивал Костя, не сводя глаз с неба. - Вот это да… Это герой!
Воздушная схватка продолжалась. У немцев уже было свыше десяти машин, наших тоже прибавилось, но значительно меньше. И все-таки противник не мог прорваться к городу, вернее - к дороге за городом, по которой двигались войска. Советские летчики как бы прикрыли своей грудью бойцов на земле.
Еще один "мессер" свалился в море, еще один задымил и, волоча за собой черный хвост, потянул прочь. В ту же минуту загорелся советский истребитель. Уже охваченный пламенем, он повернул на врага, врезался в крыло "мессеру" и вместе с ним, словно сжимая его в смертельных объятиях, рухнул вниз.
Слава опустил голову и заплакал. У Кости глаза тоже влажно блестели. Он пересилил себя, произнес дрожащими губами:
- Ему памятник нужно поставить… здесь… на этом самом месте!
Глава четвертая
1
Ночью, возвратясь в город, Аносов узнал, что эвакуация неизбежна. Вражеские танки, остановленные на рубеже Казанки, прорвались на другом участке, и наши войска вынуждены отойти.
Получив это известие, Аносов несколько минут сидел неподвижно. Третью ночь он не спал. Глаза его покраснели, полные щеки опали. Полжизни отдал он этому городу. Да, война, надо быть ко всему готовым. Но все-таки тяжело…
Аносов провел рукой по лицу, словно отстраняя эти, сейчас неуместные, мысли, и встал из-за стола. Нужно немедленно созвать городской комитет обороны. План эвакуации был намечен в предвидении возможных неожиданностей, требуется его уточнить, распределить обязанности и приступить к отправлению людей и ценностей.
Собрались здесь же, в кабинете Аносова. Это были его товарищи по работе, которых он знал много лет. Некоторых он воспитал, выдвинул, например председателя исполкома, и радовался их успехам. Теперь придется расстаться. Он, Аносов, останется в городе для организации борьбы в тылу врага. Так было решено. Он сам этого хотел.
Совещание закончилось на рассвете. Все торопливо разошлись по своим местам. Город, казалось, спал - темный, затихший, хотя вряд ли кто-нибудь мог уснуть этой ночью.
Эвакуация возможна была только морем - в Крым, Новороссийск. Важно было соблюдать полный порядок и пресекать панику. В первую очередь отправили раненых бойцов из госпиталя и тех, кого доставили прямо с передовой, затем - женщин с детьми, стариков. Пароход ушел.
Ожидался еще один пароход и самоходная баржа. Но линия фронта угрожающе быстро приближалась к городу. Основные силы командование уже отводило на новые позиции, к востоку от города.
Часть жителей, не дожидаясь парохода, начала укладывать вещи, запрягать лошадей, кто имел лодку повместительнее, собрался уходить морем, а кто не имел ни лодки, ни лошадей, нагружал пожитки в ручные тележки, сажал в них детей, а сам впрягался в тележку. Были и такие, что не хотели покидать родной город, надеялись еще, что его отстоят.
Костя, во всяком случае, был уверен, что город не сдадут, и слышать не желал об отъезде.
Неужели здесь будут фашисты? На этой улице, на бульваре, в его собственной комнате? Это не укладывалось в голове Кости. Мрачный, злой, он не хотел никого видеть, сидел нахохлившись на морском берегу.
В таком положении нашел товарища Слава. Была получена телеграмма от доктора Шумилина. Он извещал, что зачислен на госпитальное судно, и просил жену немедленно ехать с детьми в Одессу, к его сестре.
- Папа не знает, что дорога отрезана, - грустно сказал Слава.
Костя не ответил.
- Наша школа тоже эвакуируется.
Костя молчал.
- Завуч передал, чтобы все пришли помогать…
Костя поднялся на ноги, нехотя произнес:
- Пошли.
Сам-то он не поедет, это он твердо решил, но помочь нужно.
На школьном дворе, обсаженном молодыми деревцами (их посадили в прошлом году), они увидели несколько соучеников. Были и школьники из других классов. Распоряжалась заведующая учебной частью Зоя Павловна, худощавая строгого вида женщина в больших роговых очках. Костя ее недолюбливал: это она преподавала в его классе русский язык и поставила ему "пос".
- А, - сказала Зоя Павловна, - нашего полку прибыло!
По ее указанию Костя и Слава принялись упаковывать и выносить из физкабинета электрофорную машину, лейденские банки, магдебургские полушария. Школа выглядела запущенной после пребывания в ней госпиталя. Но это была их школа, здесь они провели целых пять лет. И вот все кончилось: не будет ни занятий, ни экскурсий, ни пионерского отряда…
Косте вдруг сделалось так тяжело, что он готов был убежать. Выполнив порученную работу, он вместе со Славой прошелся по опустевшим комнатам, постоял в своем классе. Здесь недавно лежали раненые. Где они теперь? Где тот боец, которому Костя написал письмо? Если бы он знал, что здесь скоро будут фашисты!
Костя повернулся и быстро пошел прочь. Он снова уселся в одиночестве на берегу моря, думая все о том же: как попасть на фронт? Он согласен быть даже санитаром, кашеваром, лишь бы его взяли…
Костя вспомнил о старике Познахирко. Неужели и он уедет? Ведь когда-то он воевал с немцами, партизанил вместе с матросом Бакланом. Может, он посоветует, что делать?
Познахирко не оказалось дома. И Борьки не было, что удивило Костю: куда он потащился с раненой ногой? На вопрос, где Борька, его сестра Настя не пожелала ответить. Костя вышел на улицу, опять не зная, что делать.
Тут прибежал Сема Шевелевич с новостью: в горсовете формируется отряд самообороны. Это сразу изменило настроение Кости. По пути они прихватили с собой Славу и поспешили к горсовету. Но там, у подъезда, по-прежнему стоял часовой и пропускал лишь по документам. Костя вертелся вокруг него, надеясь как-нибудь прошмыгнуть. Но часовой стоял как скала.
Вдруг Костя разглядел в окне второго этажа знакомое, оливково-смуглое лицо. Семенцов! Он хотел окликнуть его - и не решился. Что он ему скажет? Семенцов его даже в лицо не знает. Сема заявил, что нечего попусту торчать здесь, и ушел; Слава колебался, а Костя все еще не терял надежды. Может быть, ему опять повезет и он встретит Аносова. Аносов поможет… Увы, вместо Аносова явилась тетя Даша.
- Где ты был? - сказала она. - Столько хлопот - и еще тебя ищи. Собирайся: едем!
- Куда? - разом спросили Костя и Слава.
- Детский сад эвакуируется, и мы с ним.
- Я не поеду, - мрачно ответил Костя. - Пусть они едут! - Он пренебрежительно махнул рукой в сторону улицы, по которой двигались повозки, брички с домашним скарбом.
- Вот как! - Тетя Даша внимательно посмотрела на Костю, так что ему стало не по себе. - А ты? - обратилась она к Славе.
- И я… мы вместе.
- Вместе так вместе. Помогите нам собраться, иначе не успеем.
На это товарищи согласились. Они были заняты почти до вечера и, наконец, усталые, голодные, отправились по домам.
Костя прошелся по комнатам и в нерешительности остановился. Хотя он заявил, что не поедет, но собрать кое-какие вещи, не свои, конечно, а теткины, нужно. Он достал рюкзак, живо нагрузил его всякой всячиной и вышел во двор.
Со двора, через низкую ограду, ему видно было все, что делалось у Познахирко. Епифан Кондратьевич уже был дома, складывал в лодку вещи и покрикивал на Настю, которая и без того ветром носилась из дома к берегу и обратно. Костя понял, что раненого Борьку отец отвез куда-то, а теперь сам вместе с дочерью собирается в дорогу. Этого Костя не ждал от бывшего партизана.
Направо, во дворе Шумилиных, тоже готовились к отъезду: выносили чемоданы, корзины, картонки.
"Куда им столько? - удивился Костя и с беспокойством подумал: - Значит, и Славка?"
Действительно, Слава прибежал в полном дорожном снаряжении, оживленный, шумный, и пригласил Костю ехать с ними. Мать Славы достала вместительную повозку, места хватит, а скоро, говорят, придет пароход и заберет всех.
- Ну как… ну как, Костя? - спрашивал Слава, поправляя на голове морскую фуражку и пытаясь заглянуть товарищу в глаза.
Зеленоватые глаза Кости сузились, круглые маленькие ноздри затрепетали. Он нахлобучил тюбетейку низко на лоб, засунул руки глубоко в карманы и отвернулся.
- Постой, Костя… ведь все… ведь Дарья Степановна…
- Езжай, езжай, морская фуражечка!
Круглое лицо Славы начало краснеть.
- Значит, не поедешь?
Костя, не отвечая, пошел со двора.
Слава догнал его:
- Тогда и я… вместе… я тоже не боюсь! - Он с трудом перевел дыхание и, не оглядываясь, последовал за Костей.
Делать им, в сущности, было нечего. Но Костя шагал с таким решительным видом, словно очень важное дело ждало его.
Между тем улицы заметно пустели. С бульвара видно было, как двигались внизу, по прибрежной дороге, повозки и люди. Над дорогой кружила белая пыль, которую относило ветром в сторону степи. А в степи на западе висела черная туча дыма. Она росла, наползала, заслоняя собой небо, дневной свет, и казалось, что там, в степи, уже наступила ночь.