"Все-таки это он - тот бас", - подумал он, но тут же вспомнил, что таким же точно густым голосом разговаривают еще двое рыбаков. Нет, похожий голос - еще не доказательство.
Радист заглянул в посерьезневшее лицо Павлика и весело сказал:
- Не тужи, малец! Не всякая тучка дождем поливает. Авось какая-нибудь случайность клюнет на наше счастье, и ты останешься на сейнере. Ну, подними нос, держи его по ходу судна!
- Ты ему тетрадку дай, - напомнил Митрофан Ильич.
- Дам, дам, а то как же! - пообещал радист. - Правда, тетрадки, как таковой, у меня лишней нет, но мы ее организуем. Верно, малец? - И сам себе ответил: - Верно, а то как же!
Мыркин порылся в ящичке стола, вынул из него тонкую стопку синих листков и подал мальчугану. "Не нужна мне теперь тетрадь", - подумал Павлик, но листки все-таки взял.
- Побудь здесь, - сказал Мыркин, - а я за иголкой махну.
Он вышел из рубки и вскоре вернулся. Митрофан Ильич ушел в камбуз, а Мыркин и Павлик принялись прокалывать листки иголкой. Через пять минут тетрадь была готова. Радист заточил карандаш и дал его Павлику.
- Теперь у тебя все необходимое есть, - улыбнулся он, - лезь на спардек и начинай творчество.
Павлик встал и нерешительно затоптался у комингса.
- A-а! Тебя смущает слово спардек? - догадался Мыркин. - Спардек - это крыша палубной надстройки. - Он ткнул пальцем вверх. - Понял? Ну и добре. У нас таких словец много, привыкай.
Новая неприятность
Павлик взбежал на крышу палубной надстройки по короткому трапу, натертому ногами до блеска. Спардек со всех сторон был огражден железными поручнями, с которых свисали серебристые гирлянды вяленой кефали. У большой скошенной к корме трубы, опоясанной широкой красной полосой, стоял пожарный ящик. За ним на возвышении мальчуган увидел колесо с множеством рукояток. Колесо, будто живое, вращалось то вправо, то влево. Рядом поблескивала бронзой неуклюжая тумба с колпаком, похожим на водолазный скафандр. Павлик поднялся на капитанский мостик, любовно потрогал штурвал - мечту всех мальчишек, и в груди его сладко заныло. Забыв обо всем на свете, он устремил горячий взгляд вперед, к манящему и никогда не досягаемому горизонту. Он перестал ощущать себя, стал легким, невесомым, точно мгновенно превратился в облачко или вон в ту чайку, зависшую над сияющей морской бирюзой.
Это длилось несколько мгновений. Вдруг с обеих сторон "Альбатроса" раздались шумные всплески, вслед за этим протяжное, гулкое чих-пах, чих-пах… и Павлик вернулся к действительности. Он ухватился руками за поручень и принялся внимательно вглядываться в нежно-голубую, с солнечными прожилками воду. Под самым бортом сейнера, пузыря глубину, метались три черные продолговатые тени. Тени скользили так стремительно, что за ними трудно было уследить. Но вот они начали разрастаться, выходить из глубины, и в воздухе блеснули смолистые спины огромных рыбин. "Ухх!" - невольно вырвалось у Павлика. Он наклонился, чтобы лучше рассмотреть морских акробатов, но успел лишь заметить хвосты, мелькнувшие в пенных султанах.
Кто-то крикнул снизу, с палубы:
- Пашок! Беги сюда, тут лучше видно!
За спасательной шлюпкой Павлик заметил рослого рыбака, который махал ему книгой. Рыбак был крепкий, жилистый, может быть, только чуть слабее Глыбина. На его добродушном открытом лице лучились большие глаза.
Павлик бросился к трапу и… с ходу оседлал чью-то шею. Карандаш и тетрадь выпали из рук и остались лежать на спардеке.
Брага в горячке просеменил по палубе, неся съехавшего ему на спину мальчика. Потом опомнился, затряс плечами. Павлик оказался у ног боцмана и не успел подняться, как его ухо стиснули цепкие пальцы.
- Ой, больно! - застонал Павлик, дернул головой и почувствовал, что ухо свободно. Хотел юркнуть в сторону, но споткнулся о мичманку и растянулся у борта.
- Ну постой же, - зашипел боцман, протягивая волосатую руку.
Но из-за надстройки выскочил рыбак, на лету перехватил руку боцмана и отвел ее за спину.
- Не смей! - выкрикнул он запальчиво.
На шум прибежали Митрофан Ильич, радист и смуглый, как араб, механик Чернобров. Старый рыбак и радист подхватили Павлика под мышки, поставили на ноги, а механик забегал перед Брагой, повторяя:
- В чем дело? В чем дело? В чем дело?
Павлик приложил к горящему уху ладонь и опустил голову. "Как же это я, раззява? - ругнул он себя. - Боцман подумает, что нарочно… Теперь он мне проходу не даст…"
- В чем дело? - еще раз повторил механик.
Брага поднял мичманку, хлопнул по ней рукой, стряхивая пыль.
- Растяпа! - процедил он сквозь зубы, бросил фуражку на голову и ушел за угол надстройки.
Когда боцман скрылся, Чернобров строго поглядел на Павлика и сказал:
- Извинился бы, раз так получилось.
Брагу Павлик нашел в штурвальной рубке. Он сидел на раскладном табурете, вытирая большим клетчатым платком красную лысину. Боцман, видимо, немного "отошел", потому что при виде Павлика только с укором покачал головой. Впереди него, держась обеими руками за штурвал, стоял молоденький, может, лет на пять старше Павлика, чернобровый рыбак. Глыбин облокотился на треугольный столик у противоположной двери и шагал циркулем по карте, разбитой на квадраты. Он мельком поглядел на Павлика, ухмыльнулся чему-то и снова углубился в вычисления.
Павлику было стыдно при всех обращаться с извинениями к Браге, и он робким голоском попросил его выйти "на минуточку".
Боцман поднялся с табурета, ворча и охая. На палубе, около брашпиля (якорной лебедки), остановился и принялся молча созерцать морскую даль. Клетчатый платок выглядывал уголком из кармана темно-синих брюк, будто дразнящий язычок.
Павлик, вспотевший не столько от жары, сколько от волнения, тоже молча смотрел на море.
Брага нетерпеливо поморщился:
- Это и все? Постояли, помолчали и разошлись добрыми друзьями?
Еще помявшись, Павлик наконец сказал:
- Простите, Фрол Антонович, я не нарочно… Так получилось. Хотел дельфинов посмотреть…
Слова прозвучали настолько жалобно, что способны, кажется, были растопить айсберг. Брага подобрел, глазки его заулыбались.
- Ладно, что так обошлось, - сказал он и ушел в рубку.
У Павлика будто гора с плеч свалилась.
Курс остается прежним
Павлик вспомнил о своей самодельной тетради и карандаше, оброненных на спардеке. "Сегодняшние события нужно записать", - решил он и направился к трапу. Однако наверху ни карандаша, ни тетради не оказалось. А под площадкой он увидал листки, изорванные в мелкие клочья; тут же, у кнехта, валялся изгрызенный карандаш. Павлик сообразил, что его "журналистские принадлежности" сдуло со спардека и они угодили в зубы маленькому злодею с черной метелочкой на самом кончике остриженного хвоста. Он нашел щенка под площадкой. Малек кончал терзать последний листок и продолжал это занятие даже тогда, когда Павлик схватил его за заднюю лапу. Щенок виновато зажмурил глаза, ласкаясь, потянулся сиреневатым язычком к Павликову носу.
- Три злодейства в один день - это чересчур! - сказал Павлик нарочито строго. Засмеялся и принялся почесывать шею песика. - Но ты не бойся, - продолжал он ласково. - Разве стану я обижать кроху? А дневник… Все равно завтра меня высадят на берег.
Малек почувствовал в Павлике друга и стал играть с ним, притворно рыча и хватая мелкими белыми зубами майку, трусы. Павлик охотно принимал участие в веселой возне. За этим занятием и застал их чернобровый рыбак, которого Павлик видел в штурманской рубке.
- Иди, кэп-бриг зовет, - с хорошей улыбкой сказал посыльный.
Павлик абсолютно ничего не понял. Что за кэп-бриг?
Чернобровый пояснил:
- Кэп-бриг - это сокращенно капитан-бригадир. Так мы привыкли называть Егора Ивановича, твоего дядю. А теперь этого приходится.
Павлик опустил щенка на палубу. "Кажется, гроза только начинается", - подумал он.
На этот раз ему пришлось удивиться.
Глыбин встретил Павлика улыбкой. В огромном, точно боксерская перчатка, кулаке синели два точно таких листка, из каких была сшита Павликова тетрадка. Он усадил его на табурет, на котором недавно сидел боцман. Сейчас Брага отсутствовал.
- Можешь радоваться! - сказал Глыбин и пошуршал перед носом у Павлика бланками радиограмм. - Тут про твою милость написано. Скоро матушку увидишь. Мда-а. Покатался по морю, а теперь и домой можно вертаться. Ну, чего молчишь? Или тебя это не трогает?
Глыбин взял Павлика за плечо и наклонился, заглядывая, ему в лицо. Павлик опасливо отпрянул. Чернобровый рыбак, который позвал его сюда, заговорщицки подмигнул.
- Струхнул? А почему струхнул? - заметив пугливое движение мальчугана, прогудел Глыбин. - Понимаешь, что виноват, вот почему. Напрасно, не такой я человек, чтобы… Ты - дитя, а ради вашего брата я могу на стомильную прогулку катер сгонять… Вот тебя сейчас катаю. Верно, что ли, я говорю?
Павлик промолчал. Он старался понять: что нужно от него Глыбину?
- Почему молчишь? Может, его стесняешься? - кивнул кэп-бриг на рыбака, который стоял перед штурвалом.
Павлик опять ничего не ответил.
- Ступай, Никита! - сказал Глыбин рыбаку. - Пока без тебя обойдемся. Я потом позову.
Чернобровый, пожав плечами, вышел из рубки. Глыбин прикрыл дверь и занял его место.
- Ну, теперь нас двое, - сказал он. - Давай спокойно покалякаем. Видишь, какое дело… - Глыбин передохнул и продолжал, тыча поочередно указательным пальцем в бланки, которые рядышком разложил на столике. - Вот тут написано, чтобы я твою милость домой отправил, так как от твоей родительницы никому там покоя нету. А эта радиограмма от самолета рыбразведки… В общем, скажу короче: одна бумажка прямым курсом идти предлагает к рыбе, а другая вправо тянет, от рыбы. Какую же из них во внимание взять, а какую отбросить? Как бы ты поступил на моем месте? Пока еще мы прежним курсом идем, на рыбу. Как по-твоему, правильное у нас направление?
- Правильное! - убежденно сказал Павлик.
Глыбин, не ожидавший, видимо, такого ответа, резко поднял голову.
- Правильное, говоришь? Ишь ты! Почему же правильное?
- Из-за меня вам незачем время терять, - поспешно ответил Павлик. - Лучше по пути высадите в каком-нибудь порту, а оттуда я и сам доберусь до поселка. Маманя потерпит…
Глыбин взглянул на компас, крутнул штурвал вправо, влево и неуверенно проговорил:
- А по-моему, курс надо менять. Нет по пути таких портов, куда нужные теплоходы заходили бы.
Павлик продолжал горячо возражать:
- Не надо менять курс. Из-за меня курс менять! Я же виноват, а не вы…
- Вина то твоя, - согласился Глыбин, - а взгреют меня, если что.
- А вы скажите… - пролепетал Павлик и запнулся: кто его знает, что же сказать Глыбину в свое оправдание?
- Что говорить?
Павлик молчал, напряженно думая.
- Нечем будет оправдываться.
Павлик вдруг выпалил:
- Да вы к тому времени что-нибудь придумаете!
- Вот как! - изумился Глыбин. - Тебе охота по морю покататься, а я за тебя должен мозгами ворочать. Хитрован ты, как я на тебя погляжу!
- И ничуть не хитрован. Я же для пользы дела.
- Для пользы дела… - задумчиво повторил Глыбин. Он немного помолчал, вздохнул и спросил: - А что я рыбакам скажу? Радиограммы все читали. Будут настаивать.
- Рыбаков я сам уговорю, - сказал Павлик.
Глыбин посмотрел на него внимательно, качнул головой:
- Ну уж ладно… Ладно… Уговаривай.
Павлик хотел уйти, думая, что разговор окончен.
- Погоди, - остановил его Глыбин. - А ты знаешь, сколько времени тебе придется обходиться без мамаши? Думал об этом?
- А чего тут думать? Я не маленький, по два месяца в тайге бывал. Тут хоть людей полно, а там…
- Ишь ты! Людей полно. Взрослые - это тебе не пацаны, быстро наскучат. Ваш брат любит побегать, а тут - палуба: не разгуляешься. Потом ныть начнешь. Самая работа пойдет, а тебе вдруг домой приспичит.
- Не беспокойтесь!
- Я нытья не люблю. Сорвешь нам путину…
- Не сорву! Я вам слово даю.
- А что мне твое слово - так, пустой звук.
- Не сомневайтесь. Я вас очень прошу, очень! Вы увидите, какой я…
- Вот положение, - развел руками Глыбин. - С берега приказ есть…
- А вы пообещайте, что, как только можно будет, отправите…
- От мамаши обещаниями не отделаешься.
- Вы дяде Егору. А он…
- Разве что с ним? - повел бровями Глыбин. - Ладно, попробую. - Он посидел немного в раздумье, усмехнулся и мотнул головой: - Ну и настойчивый ты! Никому еще не удавалось уломать меня, а ты… а вот ты… - Кэп-бриг опять помолчал и добавил уже строгим тоном: - Теперь заруби у себя на носу вот что: поскольку вся ответственность за твою милость легла на меня, ты должен подчиняться мне беспрекословно. Словом, делать все только с моего ведома и согласия. Ясно? И когда бываешь на палубе, не разевай рот. Не ротозейничай! - намекнул он на случай с боцманом. - Можешь шагать.
Павлик не знал - то ли ему радоваться, то ли горевать. Жаль, конечно, маманю… А впрочем, сам же на это шел, когда забирался в спасательную шлюпку. Он даже почувствовал какую-то гордость: один, без помощи дяди не только проник на "Альбатрос", но и будет участвовать в путине. Хорошо, что все так кончилось!
Павлик весело оглядел палубу и наткнулся глазами на прикрытую тентом шлюпку. Вот тебе раз! С этими переживаниями он совсем забыл о заговорщиках! Но теперь у него будет достаточно времени выследить их. Все идет как надо.
"Якоимение"
Вечерело. С наступлением сумерек стало прохладней. Митрофан Ильич дал Павлику свой пиджак, и, запахнувшись в него, мальчик стоял около борта, глядя на вечернее море. Такого заката Павлик еще никогда не видел.
Солнце нырнуло в море, оставив на поверхности веер живых, двигающихся лучей, переливающихся всеми цветами. Водную ширь пересекали черные складки вперемежку с серебристыми бликами. В синих сумерках сонно перекликались чайки. Крики птиц, замирая, как бы торопили темноту. Медленно затягивала она небосвод, гася последние отблески на одинокой далекой тучке.
Где-то там, может быть, под той тучкой, - твердая земля. Так дорога́ вдруг стала она Павлику сейчас, когда вокруг него - шуршащие солоноватые сумерки и вода, вода без конца и края. Недаром дядя Егор говорил: "Если ты настоящий моряк, не можешь, любя море, не мечтать о береге". Но вспомнились и другие его слова: для настоящего моряка стоянка в порту не Что иное, как нудное времяпрепровождение, гнетущее безделье. Сердце, наполненное ветром, рвется на простор!
Задумавшись, Павлик не заметил, как кто-то остановился позади него. Это был Митрофан Ильич. Старый рыбак не хотел мешать, он понимал состояние мальчугана. Однако Павлик скоро почувствовал присутствие человека.
- Помешал? - тихо спросил Митрофан Ильич.
- Нет, что вы!
- О береге затосковал, Павлуша?
- Да… с непривычки. Но я скоро привыкну, вот посмотрите! - добавил Павлик, спохватясь. - Я… Мне… Знаете, мне эта бунация не нравится.
- Чего-чего?
- Бунация, - повторил тихо Павлик и запоздало подумал: "Зря я ляпнул про бунацию. Митрофан Ильич, кажется, этого слова не знает, а рыбак ведь. Игорь, наверно, подшутил надо мной".
Старый рыбак заглянул Павлику в лицо.
- Ты не тушуйся, - добродушно сказал кок. Правильно, есть у нас такое словечко - бунация. И к этой погоде оно впопад. Так почему тебе бунация не по душе? Никакой тебе качки, тихо, приятно…
- В сон клонит, - вяло потянулся Павлик.
- А ты иди и спи.
- Я не то хотел сказать. От этой тишины как-то, знаете… Вот если бы шторм! - вдруг выпалил он.
- Хм. Шторм… Это еще успеется.
- Как успеется? На этом море, говорят, летом шторма не бывает.
- Бывает, - заверил Митрофан Ильич. - Реже, чем зимой или осенью, но бывает.
- Эх, меня бы застал! - мечтательно произнес Павлик.
- Не приведи-помилуй! - замахал руками Митрофан Ильич. - Ты не знаешь, что это такое. Все нутро наизнанку воротит. В голове гул, как в котле.
- Неужели вы не привыкли? Столько лет на море, - разочарованно произнес Павлик.
- Я не о себе беспокоюсь. Я привыкший. Мои внутренности уже устоялись. Угу. А тебе не дай бог в крутоверти очутиться!
- Не-ет, дедушка! - возразил Павлик. - Я очень хочу! Очень! А знаете, почему? Вот я с вами буду рыбу ловить, плавать. Так по тихому морю любой поплывет. Что тут такого? Как в автобусе по асфальту. Еще хуже - не трясет, не качает…
- Хм.
- А что, не так? Точно! - убежденно воскликнул Павлик и продолжал: - Конечно, не плохо, что я настоящую морскую путину увижу. Еще никому из наших ребят не было такого счастья. Хотя нет, - признался Павлик, - там у нас один Тарас появился, с Байкала он, этот Тарас… У него отец рыбак. Ох и чудес он нам нарассказал! Знаете, как все Тараса слушали?!
- Ну-ну. Продолжай.
- Только он про Байкал рассказывал, про озеро. А я вот с моря вернусь, с настоящего моря. Меня тоже будут расспрашивать: как да что? Ну, про путину я расскажу, об этом и Тарас рассказывал, ну, про морских чаек еще… Может, теплоходы большущие увижу…
- Увидишь, - заверил Митрофан Ильич. - Много их по нашему морю сновает.
- Это не плохо, - согласился Павлик. - Только меня сразу вот о чем спросят: "Ты в открытом море плавал? Плавал. А скажи: как себя во время шторма чувствовал? Как себя вел?". Что я отвечу? Извините, мол, на том море летом штормов не бывает. Кто мне поверит? Засмеют! Море - и вдруг без штормов? А я ведь председатель отряда. Меня ребята уважать перестанут…
- Стоп! - остановил Павлика Митрофан Ильич. - Ишь куда понесло! У тебя, оказывается, хвастливая струнка бренчит. За авторитет беспокоишься. Ради этого и шторм тебе подавай, и всякие страхи… Эге-ге! Все это, Павлуша, словечки, а словечки не конях, далеко не ускачешь. Угу. - Он секунду помолчал и спросил с лукавинкой в голосе: - Ты мне вот что окажи: как по-школьному "я" называется?
- "Я"? - переспросил Павлик недоуменно. - Так и называется - "Я". Буква "я".
- Эге, да я не о том речь веду, - усмехнулся Митрофан Ильич. - Мне и самому ведомо, что "я" - это буква. А как она, эта буква, еще называется? Ну, к показу, есть там у вас глаголы, подставки, предлагательные всяческие…
Павлик едва не расхохотался, но сдержался, чтобы не обидеть старика.
- Вы неправильно выражаетесь, - сказал он. - Подставок в грамматике нет, есть приставки. Это части слов, стоящие перед корнями. Предлагательные - тоже неверно. Прилагательные. При-ла-га-тель-ны-е! - произнес он значительно. - А еще есть существительные, числительные, местоимения… А вам зачем все это? Вы разве русский язык изучаете?
- Ух ты ж, куда хватил! - покачал головой Митрофан Ильич. - С моими мозгами стариковскими - да в грамматику! - Он хитро прищурился. - А ты на мой вопрос так толком и не ответил, вокруг да около крутишься… Про какие штуки ты только что говорил? Еще разок повтори.