Павлик пожал плечами и принялся перечислять:
- Ну, существительные… числительные… местоимения…
- А якоимений нету? - перебил его Митрофан Ильич.
Павлик осекся. Он понял подвох кока.
- Ну, бывают якоимения? - настаивал Митрофан Ильич. - Говори, не стесняйся. Это для пользы дела…
- Нету, - смущенно ответил Павлик.
- То-то и оно! - воскликнул, торжествуя, Митрофан Ильич. - Я это к чему? Ты вот давеча: я бы да я бы! Зачем это? Человека по делам узнают, Павлуша. А то зачастую так случается: на язык - акула, а на деле - захудалый пескарь. Угу. Зря, Павлуша, не надо якоименничать. Пока еще мал, слезай с рысачка яковой масти, а не то он тебя с правильной дороги унесет, на дремучие тропки затащит… Ты меня понимаешь, Павлуша? Я хочу тебе помочь.
- Я все понял, - прямодушно сказал Павлик.
- Вот и хорошо! - обрадовался Митрофан Ильич.
На корму пришел высокий худой рыбак. Он зажег переносную лампочку, свисавшую со стрелы мачты над самой площадкой, взял ведро и зачерпнул за бортом воды. Павлик и Митрофан Ильич молча за ним наблюдали.
- А переноску ты, Мо́ченый, зря запалил, - сказал кок рыбаку. - Неужто тебе плафона мало, чтобы ноги помыть? Она много тока пожирает, а у механика аккумуляторы чахлые. Мотор нечем будет пустить.
- Я слеповат, ты же знаешь, - ответил рыбак.
- Прости, Ван Ваныч, - извинился Митрофан Ильич. - Я совсем запамятовал.
Рыбак помыл ноги, протер их какой-то пестрой тряпкой, надел шлепанцы, погасил переноску и ушел.
Павлик проводил его взглядом, потом обратился к старому рыбаку:
- Дедушка Митрофан! А почему этого рыбака Мо́ченым называют? У него такая нехорошая фамилия?
- Ну и любопытства у тебя! - усмехнулся кок добродушно. - Ну да хорошее любопытство только на пользу. А фамилия у Ивана Ивановича не Моченый, а Гундера. Гундера - это чисто рыбацкое название.
- А что оно обозначает?
- Гундера - по-нашему столб. Ты, небось, заприметил в поселке среди моря столбы, а на них сетка держится?
- Видел.
- Так вот, сетка как раз на гундерах и держится. Невода ставные без гундер не могут стоять. А Ван Ванычу еще в давние времена фамилию Гундера дали. Он еще малолетним парнишкой к нам попал, беспризорник был, без всякой фамилии проживал. Попервах, пока маленький был, просто Ванюшкой называли, а подрос, вытянулся, ему и присвоили эту Гундеру за высокий рост.
- А Вы что же его Моченым прозвали?
- Как раз якоименничал много. Правда, на другой манер, чем ты, но было. Угу. Помнишь, я тебе случай обещал рассказать? Так вот, это про нашего Ван Паныча. Слухай же. Только наперед тебя хочу предупредить: теперешний Ван Ваныч на прежнего ничуть не смахивает. Чтобы ты на него не того, не поглядывал кособоко… Ладно?
- Хорошо.
Митрофан Ильич крякнул и начал:
- Было это давненько-давно. Доверили мы тогда Ван Ванычу пойманную рыбеху сдавать, деньжонки за нее получать. Уполномочили. Так он наше доверие возьми да на свой манер и перекувырни: загордился. Только и слышно: "Я - уполномоченный! Я - уполномоченный!" До того дошел, что перед нами, своими товарищами по работе, стал гусаком ходить. Голову по-начальнически задрал и сорочит: мо́ченый да мо́ченый. Что-либо спроси у него, так он губы скривит: "Некогда, мол, мне советничать, дел у меня много, потому как я уполномоченный". Решили мы тогда все сообща норов ему остудить. Угу. Собрали бригадное собрание и ну его чехвостить. А покойный Руковеров, прямой души человек был, говорит: "Эх, Ванюха! Подмочил ты свою репутацию дальше некуда. Сам твердишь, что моченый. Так вот я и предлагаю: посуши ты эту мокроту в рядовых рыбаках, а там поглядим-увидим…" После разжалования Ван Ваныч сперва дичился всех, переживал. Потом постепенно привыкать стал. Пригляделись мы - совсем другой человек: скромности набрался, не якает и советы наши во внимание берет. Года через четыре после разжалования мы его опять уполномоченным назначили. Теперь худого слова о нем не скажешь. А вот кличка так и осталась за ним навечно.
Старый рыбак умолк. А у Павлика, находившегося под впечатлением его рассказа, перед глазами встал высокий мокрый столб, на котором четко выделялась большая буква "Я".
На баке вдруг разразился хохот. Тишина мгновенно отпрянула в сумрак моря. Кто-то из рыбаков, перекрывая всех, вывел фальшивым тенором слова веселой песенки. Незадачливому певцу не дали закончить. Вскинулся насмешливый свист, и вслед за этим раздался сердитый окрик. Шум моментально схлынул.
- Кто свистел? - услышал Павлик знакомый бас Глыбина.
Молчание.
- Кто свистел? - повторил кэп-бриг еще строже.
В ответ виноватое:
- Я-а.
"Чернобровый", - узнал по голосу Павлик.
- Печерица? - пренебрежительно удивился кэп-бриг. - Ты разве не знаешь, что на катере свистеть не полагается?
- Забыл.
- Смотри у меня! Я тебе не Крабов.
Рыбаки зашумели, вступаясь за товарища.
- Почему на судне свистеть нельзя? - спросил недоуменно Павлик у Митрофана Ильича.
- Гм, - помялся старый рыбак, - ну, толки такие есть… Издавна толки эти. Ну, чтобы яснее, свистеть - значит ветер вызывать… А кому он нужен, ветер? Кто ему рад?
Этого объяснения Павлику было мало. Он снова спросил:
- А почему тогда боцманам разрешается в дудки свистеть?
- Так то в дудки, не губами. И у них получается не свистение, а свиристение. Угу.
- Какая разница? - пожал плечами Павлик. Ему действительно было трудно понять: как это может быть, чтобы в наше время, в пору космических полетов, на советском судне могли верить в какие-то древние приметы?
- Это же просто выдумки, - после короткой паузы сказал Павлик.
- Выдумки? Гм, - нахмурился кок. - Ну, выдумки или не выдумки, а оно лучше, конечно, не свистеть. Нехорошо это, некультурно.
В проходе появилась темная фигура. Вблизи Павлик узнал Мыркина.
- Айда к трюму! - сказал радист. - Сейчас кое-что увидишь. Между прочим, твой земляк, - шепнул он в самое ухо Павлику. - Какой "земляк"?
- Узнаешь. Беги!
Земляком оказался телевизор. Павлик только взглянул на коричневый квадратный ящик с рукоятками и светло-голубым окошком, сразу узнал: "Енисей". Правда, земляк! Вот здорово! Посреди моря - и вдруг телевизор.
Аппарат стоял возле трюмной горловины, совершенно новый, сверкающий полировкой. Его недавно приобрели на бригадные деньги. Мыркин не мог дождаться минуты, когда вспыхнет голубой экран. Как только телевизор перенесли на сейнер, радист сразу же начал мастерить антенну: паял, пилил, гнул медную трубку в петлю. И только сегодня утром он закончил монтаж антенны, которую приспособил на высокой носовой мачте. Испытать телевизор и антенну в работе Мыркин не успел, так как бригада собиралась в долгий и далекий путь и дела были более срочные и необходимые. Радист решил испытать телевизор во время движения сейнера.
Мыркин долго возился около "Енисея", крутил ручки, поглядывая на экран. Изображение было, но его перекрывала широкая пляшущая помеха, звук прерывался. Сколько ни бился Мыркин, ничего не получалось. Наконец, Лобогрей подсказал ему: помеха, очевидно, возникла от электрогенераторов машины.
- Ладно, на стоянке где-нибудь передачу посмотрим, - пообещал радист, выключая телевизор. А механика упрекнул: - Коллекторы тебе надо почистить, искрят.
На том и разошлись, не солоно хлебавши.
На лову
Утром чуть свет бригада была на ногах. К восходу солнца сейнер пришел к месту. Наспех позавтракав, рыбаки выстроились шеренгой вдоль правого борта и принялись смотреть вперед, на едва видимую мутно-желтую полоску берега. Павлик привалился спиной к палубной надстройке и поглядел в ту же сторону.
Ночью, очевидно, прошел дождь: палуба была мокрая, прохладная. Кое-где к густо-синему небосводу клочьями ваты прилипли одинокие рыжие тучки. Море ярко искрилось под лучами большого оранжевого солнца. Вода была синяя, гладкая, без единой морщинки.
"Альбатрос" стоял. Мотор работал глухо, но палуба вздрагивала крупно, как в ознобе. От этой тряски воздух казался еще прохладнее. Павлик зябко кутался в пиджак Митрофана Ильича.
Рыбаки всем своим видом выказывали нетерпение. Митрофан Ильич молча, настороженно глядел вдаль. Мыркин, запахнувшись в матросский бушлат, умостился на неводе, свесив с площадки босые ноги с широкими ступнями. Чернобровый Печерица сидел на столбике кнехта рядом с Лобогреем, завернувшись в прорезиненную куртку. Брага, полосатый, как зебра, стоял около борта, держась рукой за стальной трос, идущий к макушке мачты. Боцман то и дело бросал выжидающие взгляды на капитанский мостик, где с биноклем у глаз замер огромный, неуклюжий Глыбин.
- Вот это косячок! - восторгался Печерица, азартно потирая смуглые ладони. - Центнеров на полсотни, не меньше! Смотри, смотри, какая густота! - толкал он локтем Лобогрея.
Мыркин скептически усмехнулся:
- Подумать только, уже на весах умудрился прикинуть! Курочка, как говорится, еще в гнезде, а он яички считает…
Павлик напрягал зрение, но ничего не видел, кроме гладкой водной поверхности, пересеченной полоской далекого берега. В одном месте кружились птицы.
"О какой рыбе они говорят? - недоумевал Павлик. - Где же она? Что они, сквозь воду видят?"
О борт "Альбатроса" тихо, как жеребенок, терся остроносый баркас. Павлик до этого видел его бегущим за кормой сейнера на длинном пеньковом буксире. В баркасе находились двое рыбаков: Гундера и Тягун. Иван Иванович недовольно морщился, кусал губы. А Тягун стискивал руками вальки весел и был напряжен так, словно готовился к прыжку.
- Тянет резину, тянет, - басовито ворчал Иван Иванович, поглядывая на Глыбина. - Чего тянет?
- Ждет, чтобы рыбешка села, - в тон ему вторил Тягун.
Начали роптать и остальные рыбаки. Только Глыбин был невозмутимо спокоен и неподвижен.
- Хватит уж волынкой заниматься! - крикнул Лобогрей.
Крик рыбака будто пробудил Глыбина. Он отнял от глаз бинокль и что-то сказал в переговорную трубу. Сощурился, глянул вперед и скомандовал:
- Приготовиться к замету!
Брага вмиг оказался на корме "Альбатроса" и проворно взлетел на площадку, словно его подбросила пружина. Мыркин метнулся за надстройку, а Митрофан Ильич, Лобогрей и Печерица схватили по увесистому булыжнику и замерли у борта. Иван Иванович, с виду спокойный, но с разгоряченным лицом, крикнул на палубу:
- Печерица! Эй, Печерица! Что ты камни хватаешь? Тащи пеламидные чучела! Да живее, живее! Вот рохля!
Павлика будто кто толкнул в плечо: "Рохля"! Печерица - тот самый Рохля?! Но, охваченному общей суетой и волненьем, ему некогда было сейчас ломать над этим голову. Мысль, молнией вспыхнувшая в мозгу, так же мгновенно пропала. Павлик бросился к трапу и замер на спардеке. Теперь и он заметил рыбий косяк. Правее форштевня вода была покрыта легкими всплесками, будто в том месте капал невидимый дождь. Над косяком кружилось великое множество чаек. Птицы, складывая крылья, камнем падали вниз. Те, которым посчастливилось схватить неосторожную рыбешку, смешно дергали длинноклювыми головами, проглатывая добычу. Воздух дрожал от суматошных, голодных криков чаек.
- Внимание-е! - прогудел Глыбин. Сказал он это так, как будто пятерней выковырнул слово из самой груди. Занес над головой растопыренную руку, подержал ее немного возле уха, а потом резко бросил к бедру: - Отдавай!
Павлик оглянулся. Баркас сразу оторвался от сейнера и закачался на зыбкой кильватерной дороге. С площадки бурой струей потек в воду невод.
Когда "Альбатрос", замкнув вокруг косяка кольцо невода, сошелся нос к носу с баркасом, на судне поднялся такой тарарам, какого Павлик в представить не мог. Рыбаки закричали, застучали чем попало по чему попало, лишь бы сильней нашуметь, чтобы отпугнуть рыбу в глубь невода, к пробковым поплавкам. В воду градом посыпались камни. Печерица орудовал серебристыми деревяшками, похожими на зубастую пеламиду. Митрофан Ильич тоже принес из камбуза такие фигурки и, бросая их поочередно под корпус сейнера, все время приговаривал:
- А-тю-тю! А-тю-тю! На тебе! На тебе!
Павлик скатился со спардека и принялся швырять за борт булыжники. Он видел в глубине золотистые молнийки скумбрии и старался изо всех сил. Рыба упрямо стремилась под гудящий корпус судна.
- Радист! Где радист, черт подери! - орал сверху Глыбин.
И тут за спиной у Павлика раздалось озорное:
- Полундра-а-а!
Вслед за этим выкриком из-за надстройки выскочил радист в маске аквалангиста. На спине у него краснели два маленьких баллончика с надписью "Кислород", а на ногах были надеты неуклюжие, разлапистые ласты. Мыркин взобрался на борт судна, крикнул: "Даешь!" и бросился в воду. Рыба пугливо отпрянула в глубь невода, заметалась в кольце желтых пробок.
Суматоха длилась минут десять. Когда лебедка вытянула из воды нижнюю часть невода - нижнюю подбору, рыбаки принялись отдуваться и утирать со щек липкий пот. Потом неторопливо, деловито растянули по борту сейнера сети и взобрались на опустевшую площадку.
Павлик, разгоряченный, охваченный азартом, тыкался в разные стороны, не зная, куда себя девать. С площадки его позвал Мыркин, который уже успел снять маску и очутиться рядом с товарищами:
- Лезай сюда, малец! Поглядишь на обитателей дна морского! Давай, давай, не стесняйся!
Ячея в нижней части невода была залеплена сизым тягучим илом. Попадались фиолетово-бурые пучки водорослей, корявые двустворчатые ракушки - мидии холодцеватые дымчато-сизые парашютики медуз. От всего этого струился острый до тошноты запах йода и соли.
Павлик с радостью помогал рыбакам очищать от "мусора" дель - так рыбаки называли сети. Водоросли и мидий бросал на палубу, чтобы потом более интересные отобрать для коллекции. "Вот позавидуют!" - думал он об ильичевских сверстниках. Павлик представил себя окруженным горластой ватагой ребят, слышал восхищенное: "Вот это да!" и видел завистливые любопытные глаза. "Ух и шуму наделаю!" - пело мальчишеское сердце.
Увлекшись, Павлик не замечал, как растет куча морских сувениров. Однако на это обратил внимание боцман. Встряхивая дель, Брага нравоучительно сказал:
- Ты бы сразу кидал за борт.
- Почему?
- А то только грязь размажешь…
- Я уберу, - пообещал Павлик.
- Ну-ну, посмотрим. А то пока носом не ткнешь…
- Да уберет он, - сказал Мыркин, толкая боцмана плечом, и тихонько добавил: - Парнишка все это для дела собирает, я знаю.
- Мне все равно. Лишь бы после себя убрал.
- Уберет. Ясное дело, уберет! - сказал Мыркин и весело подмигнул Павлику: дескать, не оплошай.
Сети принесли множество грязно-зеленых крабов. Крабы копошились, шевелили волосатыми лапками, выставленными из ячеи. Начала попадаться и скумбрия. Павлик схватил первую попавшуюся рыбину и принялся ее разглядывать.
Скумбрия была гладкая, без единой чешуинки и вся исполосована, как зебра. Полоски, густо-синие, почти фиолетовые на спинке, переходили в золотисто-серебряные под брюшком.
Рыба кончилась, а на смену ей пришло еще больше крабов. Они усеяли полотно живыми зелеными пятаками.
Глыбин недовольно крикнул сверху:
- Лучше дель очищайте! Вон сколько клещуков пропустили! Начнем опять сетку сыпать, только треск пойдет. Самим же потом штопать…
Наконец невод выбрали из воды. Рыбу по полотну выкатили на палубу, расстелили тонким слоем около шлюпки и накрыли брезентом. Улов был невелик - с полтонны. А для Павлика это было целым богатством. Ведь он впервые видел такое множество разной морской живности.
Мыркин посмотрел на добычу, потом перевел невеселый взгляд на Печерицу:
- Эй, предсказатель! Весы подремонтируй, а то барахлят.
С баркаса раздался ворчливый голос Гундеры:
- Каркала ворона - сто одна тонна, а вышло - хомут да дышло.
Но его голос заглушил глыбинский бас:
- По местам! Приготовиться к замету!
Плавучий холодильник
Второй улов оказался "симпатичней", как выразился Мыркин. А после третьего вся палуба по левому борту была завалена скумбрией. Павлик просто обалдел от счастья. Такая масса рыбы ему и во сне не снилась. Он совсем забыл о "диверсантах". И даже сварливый Брага казался не таким неприятным.
Глыбин обнаружил в море среди густых солнечных блесток черный утюжок какого-то судна и сказал радисту:
- Запроси по рации. Может, рефрижератор.
Митрофан Ильич хлопотал в камбузе. Приятный запах жареной рыбы витал над "Альбатросом", от него у Павлика в животе булькало, квакало.
Рыбаки принялись готовить немного рыбы для засола. Из трюма достали пузатую кадушку, поставили ее под надстройкой около трапа и налили забортной водой. Иван Иванович сделал тузлук: всыпал в кадушку два ведра соли, бросил картофелину и мешал палкой до тех пор, пока картофелина не всплыла. Лобогрей, Тягун и Печерица жабровали скумбрию, обмывали ее от крови. Ловчее всех жабровал Лобогрей. Он точным движением просовывал указательный палец под жаберную крышку и быстро вырывал жабры вместе с внутренностями. Руки его просто мелькали.
Павлик помогал жабровщикам. Но, по правде сказать, он сейчас больше думал о еде. Уж больно аппетитно пахло из камбуза! Нос так сам и поворачивался на запах, точно флюгер.
Пришел радист, заметил голодный блеск в глазах Павлика и крикнул Митрофану Ильичу:
- Кок Кокич! Мальца бы насытил!
Но тут появился боцман. Брага молча оттеснил радиста, хмурясь, взял за плечо Павлика и повел за собой. У капитанской каюты он указал глазами на кучу ракушек и водорослей:
- Это что?
Павлик сразу весь зарделся, как мак.
- Я сейчас, - виновато сказал он.
- Ты мне что говорил?
- Я сейчас, - засуетился Павлик. - Я быстро…
- Стой! - строго сказал боцман. - Поздно! Ну-ка… - И он указал глазами за борт.
- Фрол Антонович!
- За борт! - твердо повторил Брага. - В следующий раз будешь памятливее.
Павлик принялся убеждать его, что все подарки дна морского он собрал для коллекции, для школьной коллекции, что сейчас он унесет их… ну, скажем, на время положит в каюте.
- Что-о? - округлил глаза Брага. - Там еще не хватало всякой дряни! За борт!
Павлику стало ясно, что упрашивать боцмана бесполезно. В данном случае он, конечно, прав. Виноват лишь сам Павлик. Но все равно было нехорошо на душе. Павлик сгреб свои сокровища и бережно высыпал в море. Теперь он знал твердо, что они с Брагой - враги на всю жизнь.
Когда Павлик вернулся на корму сейнера, здесь, кроме радиста, никого уже не было. По удрученному виду мальчугана Мыркин понял, что того обидели. Павлик рассказал, что произошло.