- В войну… - протянул Антон. И вдруг подумал, что они сейчас в настоящей военной обстановке. Враг отрезал их от своих, завалил все выходы, ждет, когда запросят пощады. А они не сдадутся! Ни за что! Как ленинградцы. - В войну, - еще раз сказал Антон, но уже иным голосом. - В войну знаешь как действовали? Или - или! И мы должны рисковать.
Какому еще риску он собирался подвергать себя и своих товарищей? Во имя чего? Конечно же, во имя спасения, во имя свободы, жизни.
- Лучше умереть стоя!
Знаменитые эти слова Антон произнес с пафосом.
Но их ведь никто и ничто не заставляло опускаться на колени. Они могли умереть здесь, в подземелье, стоя, сидя, лежа. Умереть от голода, от жажды, от нехватки кислорода.
Странно, но дышалось совсем не трудно. Сырая затхлость, но дышать есть чем. Значит, откуда-то воздух все-таки проникает сюда!
- Где-то есть щель, - как заклинание произнес Ростик.
Вообще-то и Антон полагал так. Хотя, с другой стороны, выдышать весь кислород в таком громадном помещении сразу невозможно.
- Давайте еще раз осмотрим.
Осмотрели. Сожгли огарок и почти целую свечу. Неприступные стены, непробиваемый пол, несокрушимый потолок - и ящики, ящики, ящики.
- Придется взрывать, - принял окончательное решение Антон. - Возражения есть?
Возражений не было. Не было и детонаторов.
- Переложим все штабеля, до последнего ящика, а найдем. Не может быть, чтобы ничего не было.
- За такую некомплектность под трибунал отдать мало! - сурово сказал Ростик.
Ему не перечили. Трибунал так трибунал. Где он только?
- Дядя Армен Осипов нас наверняка ищет, - сказал Антон.
Имя старшего лейтенанта милиции заключало в себе больше надежды, чем слово "трибунал".
- Нас вся милиция ищет, - уверенно заявила Алена.
- С собаками, не иначе, - не смолчал и Ростик.
- А может быть, им уже Барбос все выболтал? - не без основания предположил Антон.
Алена развила его мысль:
- По радио объявили. Всем-всем! Если кто знает что-нибудь, немедленно явиться в милицию.
- Так тебе Барбос и придет сам в милицию! - усомнился Ростик.
- Приведут!
- А кто знает, что он знает про нас?
Ростик такой умный, что с ним просто трудно разговаривать!
- Может быть, проберемся назад, к тоннелю? - неуверенно предложила Алена. - Вдруг там уже докопались?
Решили, что не стоит: слишком уж путь тяжелый.
Разлеглись на ящиках - еще поразмыслить - и незаметно для себя задремали…
Странно: они много времени отдыхали, а силы убавлялись. Растаскивать тяжеленные ящики с минами становилось все труднее и труднее. Работали с большими перерывами, но работали. Другого дела не было, и не было другого способа вырваться из заточения.
Перерывы все удлинялись. Совершенно исчезло представление о времени, даже первобытное; лишь непроницаемая темень и желтый светлячок стеариновой свечи.
Свечи таяли на глазах. Таяла и надежда. Они еще стыдились признаваться в этом, но бодриться уже не могли.
Голод не ощущался, только очень хотелось горячего: ненавистной с детства каши, опостылевшего дома супа. И - пить. Само сознание, что воды почти не осталось, вызывало жажду. Недоступного всегда хочется сильнее всего на свете!
Экономили еду, воду, огонь. Свечи зажигали для работы и когда делили паек. Ели в темноте. И отдыхали, конечно, в темноте.
…Антон лежал на спине, подложив под голову заскорузлые от грязи руки. Их теперь неделю отмачивать. Или в бензине мыть. После него, правда, кожа белеет и трескается. Впрочем, теперь это уже вряд ли играет роль…
Можно не показывать вида перед Аленой и Ростиком, но себя не обманешь! Нет выхода. Нет…
Неужели нет никакого выхода? Не может быть…
Как же не просто отдавать свою жизнь, оказывается! Никак умирать не хочется…
А герои, сложившие головы за товарищей, за народ, за Родину? Чапаев, Саша Чекалин, Зоя, Матросов - все они без сожаления отдали свою прекрасную жизнь.
Нет, не без сожаления. Родиться второй раз невозможно - у каждого только одна жизнь, и умирать никому не охота, но герои не о себе думают, не для себя совершают подвиги.
Марь Петровна объясняла, что подвиг - это совсем не обязательно когда кто-нибудь гибнет. Вообще подвиги бывают не только на войне и, конечно же, человек не может сказать себе: "Стану-ка я бессмертным героем!" И стать, другим на зависть. Такого не бывает.
Настоящие герои не считают, что свершили нечто необыкновенное. Да, трудно было, опасно, но - работа, долг. Герой тот, кто выполняет свой долг до конца.
Как бы поступил на его, Антона, месте геройский человек? Наверняка не стал бы уповать на чужую помощь, рассчитывать, что другие за него долг выполнят!
Антон спустил ноги, поднялся и, шаркая, на ощупь подошел к последнему, неразобранному штабелю с минами.
Он взялся за планки верхнего ящика и потянул его на себя.
Красные ракеты
Злая память у людей недобрых. Обыкновенно люди хранят в себе воспоминания о приятном или смешном. Наверное, поэтому, слушая ветеранов войны, можно подумать, что на фронте приключались лишь веселые истории, похожие на благополучные похождения бравого солдата Швейка.
Добрая память вызывает не только желание рассказать о прошлом, но и побуждает хоть ненадолго "тряхнуть стариной". Отставные солдаты любят, как дети, пострелять из духового ружья в городском тире, бывшие водители - поменяться местами с шоферами, прорабы - взять в руки мастерок каменщика.
Обычно прораб Градов Павел Кириллович, заслышав дальние взрывы, тайно завидовал молодому офицеру Январеву. До мурашек в ладонях хотелось крутнуть разок подрывную машинку или, прижав серную головку спички к черному свежему срезу огневого шнура, резко провести коробком, услышать тонкий свист горящего пороха, бережно отпустить шнур - и стремглав прочь.
Прыгнуть в ровик, залечь за камень, нырнуть в крытую траншею и, жадно глотая воздух, с волнением ждать взрыва. Сколько тонн взрывчатки вздыбил над землей Градов за четыре года войны!
Он знал, что сегодня Январев должен подрывать развалины в центре Иришей. И его потянуло к саперам. Только в этот раз стремления еще раз вдохнуть горький запах взрывчатки не было.
Дело саперов предстояло довершить строителям. И не до "потряхивания стариной" было сейчас Градову.
Пропал сын, пропал, как солдат, без вести.
- В общем, Павел Кириллович, сделаем все в лучшем виде, - сказал Январев и улыбнулся, застенчиво и светло.
Они стояли у входа в штольню, беседовали и смотрели, как окружают место подрыва солдаты и милиция. Извлеченные из земли смертоносные трофеи обычно уничтожали за городом. В этот раз все происходило на виду у всех, и от любопытных не было отбоя. Не каждый день в центре города поднимают навоздух железобетонные холмы!
- Товарищи, граждане! - упрашивал через мегафон милиционер. - Не напирайте, отойдите подальше!
Старший лейтенант Январев мог считать себя по праву опытным и бывалым разминирователем, но к Градову испытывал неподдельное почтение и чувствовал себя перед ним, заслуженным боевым офицером запаса, курсантом-стажером.
- Да я и не сомневаюсь, - отвечал Градов. - Ни одно стеклышко в окне не треснет, думаю. Другое заботит: как нам дальше с этим "добром" быть? Вывозить? Сколько машин понадобится. И попробуй такие громоздкие штуки погрузить, мертвой хваткой сцепились.
- Неудобные плиты можно потом, дополнительно расколоть. Две-три шашки на плиту - и порядок.
- Этак неделю бабахать придется. И что за производительность? Каждый ведь раз оцепление ставить, разгонять всех. Вот если удастся перекрытие обрушить, другой коленкор. Тогда мы бульдозерами весь хлам под землю сбросим. Все равно от тех подвалов проку никакого, а так еще одну, последнюю добрую службу сослужат. Потом чернозема подбросим, озеленим. Тут же Дом пионеров и школьников запланирован.
- Знаю, Павел Кириллович. Постараемся. Не в один, так в два, три захода пробьем перекрытия. Хотите взглянуть, как заряды разместили?
- Давай, если надо.
Саперы поработали на совесть. Градов на собственном опыте знал, чего стоит пробиться через пятиметровый железобетонный завал. Саперы добрались до крыши подвала, расширили внизу штольню так, что она похожа была теперь на колбу с длинным горлышком, но объемом - в многоместный дот.
Внизу довольно свободно помещались двое.
- Боковые шурфы, - пояснил Январев, сидя на корточках и посвечивая в радиальные каналы для взрывчатки, - по восемьдесят сантиметров, так что, по расчету, должны выломать круг диаметром метра четыре-пять.
- Да, пожалуй, этак и получится, - поразмыслив, согласился Градов.
Вспомнился наган, после стольких лет увиденный в кабинете милицейского инспектора. Градов тогда не удержался, покрутил барабан с пустыми патронниками. Потому, очевидно, он и вспомнил о нагане, что стоял сейчас в центре огромного барабана с гнездами, заполненными толом. И сработают толовые заряды не одновременно, а один за другим, как револьверные выстрелы.
- Машинкой безопаснее, - сказал Градов, и Январев понял его без разъяснений.
- Это точно, Павел Кириллович. Но боюсь, что после первого взрыва обвалится что-нибудь и запросто даже пересечет провод, а то и все остальные подводы. Шнуром в данном случае надежнее.
- Я шнуром работать тоже любил, - признался Градов, и по ладоням забегали мурашки. - Ладно, - закончил он со вздохом, - полезли.
Они выбрались на поверхность. Там ждали начальник милиции и лейтенант-пехотинец, командир взвода оцепления.
- Старая гвардия инспектирует? - без улыбки пошутил начальник.
Градов молча кивнул и поздоровался с ним за руку.
- Пока ничего, - тихо, сочувственным голосом сказал начальник.
Градов все так же молча кивнул еще раз.
- Район оцеплен! - доложил лейтенант.
- Добро. - Январев огляделся, подтянул ремень, засунул под него большие пальцы и отвел руки за спину, гимнастерку расправил. - Будем начинать. Сирену!
Низко и хрипло, затем все выше и громче взвыла сирена. Все, в том числе и Градов, заспешили прочь.
У шурфа остались Январев и сержант с мотком бикфордова шнура и жестянкой с детонаторами. Потом и они исчезли, скрылись под землей.
Январев, сверяясь с таблицей, резал огневой шнур на куски разной длины. Желтые змейки с косыми угольно-черными срезами становились короче и короче.
Сержант всовывал один конец шнура в свободную часть детонаторной трубки и обжимал, скрепляя их воедино.
Внешне работа шла медленно и осторожно, но дело подвигалось быстро.
Детонаторы с желтыми хвостами Январев сам вкладывал в гнезда зарядов. В той же последовательности, в какой нарезал шнур, от самого длинного до последнего коротыша, рассчитанного на пять минут - столько требовалось, чтобы выбраться из начиненной толом колбы и добежать до укрытия. С запасом, конечно.
Укрытие для себя Январев выбрал под нависающей плитой в окраинной части развалин. Близко и вполне безопасно.
- Нормально, - сказал Январев, удовлетворенный работой, и подмигнул, улыбнулся сержанту, но тотчас согнал с лица улыбку. Неуместна она сейчас, а подмигивать подчиненному и вовсе не положено.
Первым вылез сержант. Январев тоже выбрался на поверхность, убедиться еще раз, что все в порядке, отдать последние распоряжения.
Он забрался на сваленную утром колонну, прошел по ней, как по наклонному бревну, и огляделся вокруг.
По часам - ночь, по небу - заря утренняя. Нежно-зеленый майский лес острова Люкки, опрокинувшись, купался в сине-розовом Волхове. По песчаным отмелям пустынных берегов бродили речные чайки. Вдали, у красных кирпичных стен очистной, ярко выделялся желтый "газик" милиции.
"Осипов, - понял Январев и на какой-то миг засомневался в своей убежденности. - А что, если… Нет, такого не может быть. Не могли туда дети проникнуть. И вода же там, в подвалах".
И опять лес, веселый кустарник, одинокие фигуры солдат оцепления. Ближе к домам цепь плотнее, милиционеры и солдаты через каждые двадцать, десять метров.
На площадке перед Домом Советов густая толпа. Молчаливая, настороженная, ждущая. В открытом окне третьего этажа женщина в белой кофточке облокотилась на подоконник, смотрит сюда.
Январев узнал ее. "Что она делает там, в горкоме партии?… Вызвали, очевидно. В школе как в армии: рядовой набедокурил, забот и неприятностей из-за него от взводного до генерала".
Январев поднял руку до груди и помахал. Светлана Васильевна ответила. И от ее приветствия стало еще светлее вокруг, захотелось скорее разделаться с сегодняшней работой, освободиться, встретиться.
"Скорее бы кончился трудный месяц май!"
- Ракеты! - во всю силу легких крикнул Январев, и со всех сторон запретной зоны взлетели красные искрящиеся комья.
Спрыгнув вниз, Январев молниеносно расстегнул и сбросил ремень с портупеей и стремительно направился к штольне. Филимонову он еще издали жестом приказал уходить в укрытие.
Аккумуляторный фонарик Январев повесил на грудь. Светло, и руки свободны. Он придирчиво оглядел новый коробок, зажег, раз и другой, спички для проверки. Все нормально.
Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул воздух, как на вышке перед прыжком в воду, и быстро, сноровисто, точно поджег все пороховые фитили. Со всех сторон засипели тонкие дымные струи.
Глава восьмая. Конец третьих суток
Небытие
В двенадцати штабелях не оказалось ни одного ящика с взрывателями. Осталось переложить последний, у стены. Но на него надежды мало было, хотя Антон и бормотал изредка: "Не может такого быть…"
Взрывателей не было. Ростику вспомнился "газик", который давно уже торчит на приколе возле кинотеатра. Машина как машина: кузов, сиденья, под капотом с жаберными щелями двигатель. И руль есть, и фары, и колеса. Недостает до полного комплекта одной-разъединственной штучки - резинового манжетика. Цена ему пятачок, а нету. И стоит-простаивает хорошая машина!
А в жизни? Все, кажется, есть. Есть прекрасное Каспийское море, замечательный город Баку, дом, где ждут тебя на каникулы. Но нет одной трубочки, взрывателя, - и не видеть моря в этом году.
В этом ли только? Может быть, никогда?…
Опять всплыла запавшая в память прочитанная непонятная фраза: "Не смерть - небытие страшит".
Что значит небытие? Когда нет тебя? Все есть, а тебя нет. Как сейчас. Там, наверху, есть город, завод, люди, а ты - в земле. Нет тебя. И не было будто.
Был! Был и не стало. Что с бабушкой сделается, когда узнает! Сердце разорвется. Оно у нее такое больное, как у Марь Петровны было.
Три сына бабушки, три дяди Ростика, погибли на войне. Вместо них пришли три извещения, три "похоронки". Теперь вот единственный внук, сын единственного оставшегося в живых сына, тоже уходит в небытие… Бабушка всегда предчувствовала: "Ты меня когда-нибудь в могилу сведешь, внук мой. Аллах свидетель".
Ни в какого она бога не верит, нет его, а и был бы…
Ростик насторожился.
Кто-то зашаркал по цементному полу. Кто?
Он хотел спросить, крикнуть: "Кто?" И не смог. Оперло дыхание.
Алене все чудилось, что она не впервые здесь. Была. Давно. Во время войны, когда ее и на свете не было. Но здесь она уже была. Ее никто не замечал, а она все видела и запоминала.
Сумрачный подвал с черными тенями вооруженных солдат, лампу из сплющенной гильзы, хмурое лицо командира саперной роты Градова. Он рассматривает немецкую карту и все время прислушивается.
Вокруг фашисты. Не выбраться, не вырваться из блокадного кольца!
"Не может быть, чтобы ничего не было", - твердит Градов, а выхода нет и нет. Но он - командир и должен найти выход.
"Ораз, - зовет ординарца Градов, - дай ракетницу. И красную ракету".
"Красных ракет нет", - отвечает Халитов О. С.
"Почему? Не может быть такого. За такое под военный трибунал отдать мало!" - грозно говорит старший лейтенант.
Халитов О. С. соглашается со своим командиром, но красных ракет нет. Ни одной.
"Хорошо, - говорит тогда командир. - Заряди мое сердце".
И начинает расстегивать полушубок на груди, чтобы вырвать сердце, как Данко из прекрасной легенды Максима Горького.
Но тут появляются разведчики, которые могут пройти где угодно.
Старший разведчиков отводит руки Градова от распахнутой груди.
"Погоди, сапер, не спеши умирать. Умереть - не самое хитрое дело. Победить надо".
И с этими словами достает из кожаного портфеля большой, как пушка, пистолет. Он такой большой, что волочится по полу, когда разведчик идет к штабелю с минами.
Из-за широкой спины в полушубке Алена не видит, но слышит, как разведчик с шумом сдвигает тяжелый ящик. И сразу же гремят взрывы-выстрелы.
Эхо заполняет подвал тугим громом.
- Что это? Кто?! - почти разом закричали Антон, Ростик и Алена.
Наверху грохотали взрывы, и все в подвале вздрагивало, как при землетрясении.
Ребята сбились в кучу. Вместе не так было страшно.
Вскоре все опять затихло, словно гроза пронеслась. Но солнце не выглянуло из черных туч. Казалось, стало еще темнее. И тише.
- Что это? - дрожащим шепотом спросила Алена.
- Это, это… - Ростик никак не мог совладать с собой.
- Нас ищут.
Антон думал, что он крикнул громко и радостно, на самом же деле сказал он эти слова тише Алены. Но мысль, что их ищут, пробиваются к ним на помощь, возвратила ему силы и волю.
- Это нас ищут. Это к нам идут, - уверенно сказал Антон и потребовал зажечь последнюю свечу: - Огня! И - работать. За дело, ребята!
И когда они опять взялись за дело, исчезли и страхи, и странные видения, и пагубное ощущение безысходности.
Алена подсвечивала Антону и Ростику. Тени их и неподвижные тени от ящиков лежали на стене за штабелем. Вдруг Алена обратила внимание на то, что в одном месте тени обрывались по прямой. Не обрывались, а сливались с таким же черным прямоугольником.
За последним штабелем скрывался ход в следующее помещение или выход на волю.
Ребята лихорадочно снимали и откладывали в сторону ящики, пока не появилась возможность перелезть через последнюю преграду.
На этот раз они ничего не взяли с собой, лишь Антон, скорее машинально, чем преднамеренно, сунул за пояс сигнальный пистолет с инициалами Ораза Халитова.
Они торопились и шли вперед, не оглядываясь по сторонам. Да там ничего и не было заслуживающего внимания. Они шли по длинному ходу. Шли и - в какой раз! - опять уперлись в преграду.
Антон посветил во все стороны. Неприступные железобетонные стены. Вверху и внизу - тот же серый камень.
Спасение казалось таким близким, таким неоспоримым, что было вдвойне обидно и, как еще ни разу не было, страшно.
- Конец… - удивленно прошептала Алена.
- Теперь все, - тихим безразличным голосом приговоренного к смерти сказал Ростик, и плечи его сдвинулись.
- Не хныкать!
Антон оборвал их: ему еще мнилось, что не все потеряно, выход есть, еще чуточку - и спасены. Оборвал и сам опустился на пол, будто всю кровь из него сразу выпустили.
Так они и сидели, молчащие, подавленные, обреченные, не способные даже на слезы.