- Ты с ума сошел, за это в тюрьму сажают.
- Не посадят, если сперва постучаться. - Миккель стукнул несколько раз медным кольцом, приделанным под дверной ручкой. - Я, может, давным-давно мечтаю разглядеть поближе слоновью голову, в которой Эббер деньги копит. Видишь - никого. Я мигом.
Дверь оказалась незапертой, и Миккель скользнул внутрь. Ставни были наполовину прикрыты, в фургоне царил полумрак. Миккель никак не мог забыть загадочные слова Якобина: "Стекло на очки для любопытных… Завтра в Грецию…" Что такое затеял Эббер?
А вот и слоновья голова на стене, над столиком Эббера.
Миккель даже вспотел от волнения. Что-то подсказывало ему, что в голове скрывается ответ на все вопросы.
Тонкий солнечный лучик падал из двери на злые глазки слона. Дырка в хоботе была заткнута пробкой.
Миккель взялся за жесткую, щетинистую кожу и дернул. Хобот подался - медленно, неохотно, дюйм за дюймом, точно внешнее колено подзорной трубы.
- Миккель!.. - В двери показалось бледное лицо Туа-Туа. - Идут, Миккель!
Одним ударом он придал хоботу прежнее положение и кубарем выкатился наружу. Издали доносилась ломаная речь Эббера и заискивающий голос Якобина:
- А я виноват, что они правят, как слабоумные!.. Конечно, в котелке. Где же еще?..
"Король Фракке" отчалил от пристани.
- Живо в дубильню, пока не увидели! - выдохнул Миккель.
Они пригнулись и нырнули в темное, душное помещение. Воняло кожами и прогорклым жиром. Неуклюжая лестница вела на крышусушильню, сделанную из остатков шатра Кноппенхафера. Рядом с лестницей стоял длинный шест с огромным железным крюком на конце.
Миккель заслонил спиной дрожащую Туа-Туа.
- Если сюда пойдут, лезь вверх! - Он затаил дыхание и посчитал до десяти. - Мимо, в фургон…
Эббер шагал впереди, сердито размахивая руками; мокрый насквозь Якобин семенил следом. На соломенножелтых волосах акробата красовался спасенный из воды котелок.
- Миккель, милый, уйдем лучше! - шептала перепуганная Туа-Туа.
- Тш-ш-ш, они запирают ставни. Приготовься.
Но тут дверь фургона открылась, и выглянула гладко прилизанная черная голова Эббера.
- Я слышь, я слышь, ты замерзнул. Хочешь мой шерстяной панталон?
Миккель чуть не сбил Туа-Туа с ног:
- Живо наверх, сюда идут!
- Вдруг провалимся, Миккель?..
- Брезент на распорках, и мы за них удержимся. Скорей, сейчас войдут!
Черные чулки Туа-Туа замелькали по перекладинам.
Она скользнула между сушившимися шкурами, ухватилась за левую распорку и прильнула к ней.
Миккель лег на правой распорке, упираясь коленями в брезент. Ну, как увидят снизу бугры на потолке?.. Тогда пропали. Он взялся покрепче правой рукой, втянул живот и затаил дыхание.
Эббер уже вошел в сарай. Шест с крюком стукнул о лестницу.
- Так-так, тебе надо тысяча шкур на тело - ты не будешь зубом цок-цок, самый мерзлый акробатист в мире.
Слышно было, как Якобин, стуча зубами, снимает мокрую одежду.
- Ой, Эббер за шкурами поднимается! - ужаснулась Туа-Туа.
Миккель шикнул:
- Он тяжелый, не полезет. Крюком ловить будет. Берегись, чтобы не зацепил.
Эббер поднялся на первые две перекладины. Они были нарочно сделаны толще, чтобы выдержать вес дубильщика; отсюда он всегда доставал шкурки шестом.
Из отверстия в крыше появился страшный крюк. Он повертелся в разные стороны, словно щупальце спрута, потом решительно двинулся вперед - так близко от Миккелева лба, что Туа-Туа стиснула зубы, чтобы не закричать.
- Знаю, знаю, где вы, мой птички! - хихикал Эббер.
Раз! Крюк проткнул первую шкуру и потащил вниз.
А вот снова вынырнул - прямо на Миккеля! У самого Миккелева лица он поймал следующую "птичку". Шкурка медленно поползла к дыре; вдруг крюк дернулся и зацепил Миккелеву штанину.
Туа-Туа сжала кулаки так, что ногти впились в ладони.
Эббер сердито рычал:
- Проклят крюк! Брезент зацепился! Лезь отцепить, Якобино!
Миккель, покраснев от натуги, достал из кармана нож и полоснул штанину.
- Стой. Сам отстал, проклят крюк!
Шкура исчезла. Миккель тронул коленку - кровь.
- Царапина. Молчи… - успокоил он бледную Туа-Туа, потом зажал "царапину" рукой, осторожно перегнулся через край и поглядел.
В ярком луче солнца, среди пляшущих пылинок, стоял Якобин и обматывал свою тощую грудь шкурами.
- Раньше, раньше!.. - ворчал он. - Как я мог раньше приехать, если ленсман день и ночь возле сторожки шныряет?
- Весь приход на тебя смотрел, да? - Эббер щелкнул языком. - Когда ты шел на церковь, с красивый черный котелок на твой голова?
Якобин бросил ему котелок:
- Ладно уж! Главное, теперь можно в путь.
Дрожащими пальцами Эббер достал из-за подкладки котелка кожаный мешочек.
- Николай-угодник тебя благословит! - тихо сказал он и поднес руку к свету; его могучее тело трепетало от волнения. - Все восемь?
- Все во-о-семь. - Якобин заикался от холода. - Ко-когда трогаемся?
Эббер сунул мешочек в голенище.
- Когда мясной бочка полный, друзь мой, - усмехнулся он, выталкивая Якобина за дверь.
- Но, Эббер, я же…
- "Я же, я же"!.. Ты думай, самый жирный человек мира можно стать от воздуха, да?.. - Голос дубильщика удалился по направлению к фургону.
Наступила тишина.
Миккель сидел неподвижно, зажав колено, и смотрел вниз, на черный котелок на полу. Он даже не заметил, как к нему подползла Туа-Туа.
- Больно, да, Миккель?
Она осторожно стерла кровь подолом. Миккель прикусил губу и улыбнулся ей.
- Когда ты так делаешь, мне ничего не больно, Туа-Туа.
Глава двадцать шестая
Южноамериканские ламы
Прокрасться мимо запертого фургона, в котором храпят два циркача, - самое простое дело на свете.
Миккель зашел к паромщику, договорился о перевозе, а теперь сидел за перевернутой лодкой и кривился: Туа-Туа перевязывала ему колено лоскутом от нижней юбки.
- Подумай как следует, Туа-Туа! - Он поморщился и загнул два пальца, осталось восемь.
- Сперва звал бежать, теперь говоришь - домой. Что ж тут думать…
- Потому что я умею считать до восьми, ясно? Слыхала, что Эббер сказал?..
- Если у меня свалятся чулки, то это из-за тебя! - сердито ответила Туа-Туа, отстегивая булавку.
- Вспомни, Туа-Туа: "Все восемь!.." Восемь, понимаешь? Чего восемь?
- Вязов на кладбище! - отрезала Туа-Туа и натянула лоскут так, что раздался треск.
- Ладно, пусть вязов, коли ничего другого не можешь придумать. - Миккель опять скривился. - Теперь представь, что идешь мимо вязов, вдоль кладбищенской ограды. Так? Пришла к двери в ризницу. Что пропало оттуда?
Туа-Туа ахнула и отпустила Миккелеву ногу:
- Рубины? С Каролинской шпаги!..
- Тш-ш-ш! Идет, после поговорим.
Хлопнула дверь, и на откосе появился паромщик. Он был старый, но греб хорошо - коли хорошо заплатить.
- Что, детишки, сидите, ждете дедушку-паромщика?.. По пятаку с носа, за вещи отдельно.
Туа-Туа достала из узелка пятнадцать эре:
- Вот, сдачи не надо.
Паромщик зашагал к лодке, проверяя на ходу каждую монету на зуб:
- Сдача плачет, в чужой карман не хочет, - сказал он, отвязывая веревку. - Чай, у Эббера были, зверей глядели?
- Каких зверей? - Миккель прыгнул в лодку.
- Али бывает цирк без зверей? - Паромщик презрительно сплюнул. - На корму, мокроносые, да не лотошитесь - вон какая морока.
На юге громоздились черные тучи, по воде протянулись морщинистые полосы. Старик взялся за весла. Он греб часто и сильно.
- А приметишь шерсти клок, не бреши после, будто дед зверей перевозил! - Он сердито фыркнул и пнул ногой осмоленную решетку.
Туа-Туа отодвинула свой башмак.
У Миккеля на виске забилась жилка.
- Каких зверей? - настойчиво повторил он.
Старик придержал весла и сощурился на фургон, высунувший над кустами свою красную крышу.
- Карликовых лам, вот каких, мокроносый! - прошептал он. - Южноамериканской породы. "Секретно, секретно"!.. - Паромщик оттопырил нижнюю губу, совсем как Эббер: - "Какой от циркус есть, если все знать, что есть внутри?.." Понятно, щенята?
- Ой, он Эббера передразнивает! - воскликнула ТуаТуа.
- Значит… значит, их перевозили на лодке? - вставил Миккель.
Но старик насторожился. Воспаленные глазки сердито сверкнули в сторону Туа-Туа:
- Получил я в придачу по полтиннику с головы? Получил. А за что получил? Чтобы держать язык за зубами. Так-то!.. Тихо сидите, мокроносые! Начинается…
Ветер нес из-за мыса стену дождя и соленых брызг.
Лодка запрыгала с волны на волну; паромщик швырнул ребятам клеенчатый плащ, дырявый, как сито.
- Дай ему полтинник, - может, заговорит, - шепнул Миккель. - Не сейчас, на пристани.
Вот и Льюнгская пристань за сеткой дождя. Туа-Туа выбралась на скользкие доски и достала из узелка полтинник.
- Какой он был из себя? - решительно спросил Миккель.
- Кто? - Паромщик хитро усмехнулся.
- Который отсюда лам отправлял.
Старик покосился на полтинник в руке Туа-Туа. Потом обернулся и поглядел во влажную мглу, словно вдруг ощутил на затылке колючий взгляд Эббера. Потом взял монету и попробовал на зуб.
- Широкополую шляпу видали когда? - пробурчал он. - А красные перья? Составьте вместе, и вот вам ответ.
Паромщик оттолкнулся веслом, и тяжелая лодка исчезла в густой мгле.
Глава двадцать седьмая
Мельница Уттера
Целый час шли они под проливным дождем; наконец Миккель приметил в зелени под горой крышу Уттеровой мельницы.
Мельник давно умер, но в половодье, когда в желобе бесновался бурный поток, сломанные колеса оживали и стремительно вращались.
Миккель остановился и взял Туа-Туа за руку:
- Мельница Уттера! Зайдем обсохнем.
Рыжие локоны Туа-Туа прилипли к ее измученному лицу.
- Уттера? Который повесился на балке? Ни за что на свете!
- По-твоему, лучше чахоткой заболеть?
- Но ведь люди говорят: там его призрак ходит!
- Не там, а на кладбище. И вообще, все это враки. Миккель на всякий случай плюнул три раза через левое плечо. - К тому же сейчас еще даже четырех нет. Где ты слыхала, чтобы призраки появлялись раньше одиннадцати ночи?.. - Он прижал мокрую, дрожащую Туа-Туа к себе: - Только дождь переждем, ладно?
Они медленно поднялись на бугор. Ливень исхлестал глину, выбил в ней множество скользких ямок.
- И вообще, мертвецов нечего бояться, - сказал Миккель. - Я вот о чем думаю: что паромщик сказал про лам? Помнишь картинку в "Естествознании"? "Карликовые ламы".. Враки для стариков! - Миккель вытащил из кармана клок шерсти. - Вот я в лодке нашел, к дегтю прилипло. Как по-твоему, на что это похоже?
- Но… но это же овечья шерсть, Миккель!
Миккель кивнул:
- Добавь человека в широкополой шляпе с красными перьями, и…
Туа-Туа круто остановилась:
- Ой, слышишь? Что это, Миккель?
Миккель настороженно посмотрел на мельницу. Северный конек торчал, словно клык, над развалившейся стеной.
Слышно было, как ветер свистит в щелях и хлопает ставней.
- Похоже на… А может, это ветер, Туа-Туа?
- Нет. Слышишь - опять! Как же быть, Миккель? - Туа-Туа семенила за ним, прижимая к груди узелок с "самыми заветными вещами". - Что это, Миккель?
- А вот сейчас проверю. Иди за мной.
В овраге бушевал подхлестнутый ливнем поток. Миккель остановился и нащупал в кармане нож. Неподалеку от водоската стояла между кривыми яблонями конюшня.
- Я пойду вперед, - тихо сказал Миккель. - Махну тебе рукой, если можно.
Не успела Туа-Туа ответить, как он уже исчез в мокрых зарослях. С бешено колотящимся сердцем она смотрела, как он снова появляется из кустов внизу, перешагивает упавшую балку и входит в конюшню.
Минута… две… три… четыре… Чья-то рука высунулась из двери и помахала ей.
- Отче наш, иже еси на небесех… Лучше спустись сюда, - прошептала Туа-Туа. - Вдруг это Уттер!
Она спустилась к сараю, хлюпая башмаками. Ее встретил запах навоза и гнилого дерева.
- Миккель, где ты?
Туа-Туа заглянула внутрь. На полу, между досками, выросли длинные стебли сорной травы. Посередине на перевернутом ведре сидел Миккель.
- Это не ветер шумел, Туа-Туа, - сурово сказал он и кивнул в темный угол. - Она там, коли хочешь взглянуть. Прикована цепью. Не иначе, опоили ее - совсем меня не признает.
- Да кто же там? - вымолвила Туа-Туа.
- Белая Чайка!.. - ответил Миккель.
Глава двадцать восьмая
Сирокко
Каждый знает, что значит потерять друга. Но еще хуже, найдя его вновь, обнаружить, что друг и смотреть-то на тебя не хочет. Не мудрено, что сразу падаешь духом и чувствуешь себя жалким и ничтожным.
Заячья лапа росла и росла в башмаке; казалось, еще немного - и башмак лопнет. Не помогло даже то, что Туа-Туа села рядом и обняла его за шею. Горло сжалось, но тут Миккель решительно сплюнул и почувствовал, что зол на весь мир.
Конюшню осветила молния, в душе Туа-Туа снова проснулся страх.
- Миккель, а ты думал, кто бы это мог…
- …цепь на нее надеть? Думал!
Миккель встал, полный решимости:
- Ты останься здесь, Туа-Туа…
- Что ты хочешь делать?
- Достану ключ, цепь снять. Лошадь-то моя или нет?
Из темного угла донеслось ржание Белой Чайки. Туа-Туа увидела, как Миккель с сердитым видом перешагнул балку и вышел наружу.
- Постой, Миккель! Ты не…
Он прошел прямо к мельнице, точно и не слышал ее оклика.
Дверь висела на одной петле, качаясь на ветру. Миккель был уже в сенях, когда Туа-Туа догнала его и схватила за руку.
- Погоди, Туа-Туа. - Он осторожно отодвинул ее в сторонку. - Лучше жди здесь.
- Я пойду с тобой, Миккель.
- Ладно.
Миккель собрался с духом и толкнул следующую дверь.
В узкую щель было видно, как качается от ветра паутина на потолке. Справа виднелся скелет водяного колеса, прикрытого истлевшим кожухом. По ржавым болтам барабанил дождь.
Дверь заскрипела сильнее - показался старый очаг.
В нем тлели угли, а рядом… рядом стояли на кирпиче башмаки.
Туа-Туа стиснула руку Миккеля. На каменной лавке за очагом лежал Цыган.
- Он… он спит, Туа-Туа! - Миккель хотел успокоить ее, но не сумел скрыть дрожь в собственном голосе.
Грудь Цыгана прикрывала драная куртка; ноги были босые, с мозолями от башмаков. Подушку заменял обломок кирпича.
Глаза Туа-Туа расширились от ужаса. Миккель шагнул вперед, к неподвижному телу.
Куртка? Брюки? Где искать? Сталь мексиканского ножа блестела во мраке, словно злой глаз.
- Может, в башмаках? - услышал он шепот Туа Туа.
Миккель присел, не сводя глаз со спящего. Правый башмак… пусто! Левый… Пальцы пошарили внутри и нащупали что-то твердое, холодное…
Молодец, Туа-Туа! Миккель обернулся с торжествующей улыбкой: в руке у него поблескивал ключ.
Он махнул Туа-Туа, чтобы выходила первая:
- Иди, я за тобой.
Несколько шагов - и лошадь будет твоя, Миккель Миккельсон!
Под полом бушевал поток. Сквозь щели проникал сырой запах ила и грязи, гнилые доски прогибались и скрипели так, что…
Тр-р-рах! Правая нога Миккеля провалилась. Он услышал крик Туа-Туа и почувствовал, как острые щепки впиваются в кожу. Словно пила прошлась по колену - тому самому, которое Эббер крюком зацепил.
Из тумана перед его глазами вынырнула рука Туа-Туа:
- Скорей, Миккель! Он просыпается!
Миккель оперся ладонью и рванулся. Есть! Колено горело, как ошпаренное, и он сильно прихрамывал, догоняя Туа-Туа.
- Ах вы, крысы проклятые!..
Огромный башмак пролетел возле самой головы Миккеля и грохнул о стену. Ба-ам-м! Туа-Туа захлопнула дверь.
Миккель подтолкнул задвижку.
Цыган заколотил кулаками по доскам:
- Откройте, козявки, не то я… не то!..
Но голос его звучал очень жалобно. А Миккель уже бежал через двор, через балку - в конюшню!
- Ну, ну, Белая Чайка… - бормотал он, возясь с цепью. - Узнаешь меня теперь?.. Славная моя!.. Все в порядке, Туа-Туа?
- Да, да, живей, он ломает дверь!
- Приготовься, Туа-Туа, сейчас!
Миккель вскочил на спину лошади - будь что будет! прильнул к ее дрожащей шее и крикнул:
- Но-о!
Одним прыжком Белая Чайка перелетела через балку.
Дождь хлестнул Миккеля по лицу - ничего, зато Чайка с ним и слушается его, как прежде. Он схватил Туа-Туа за руку и помог взобраться на лошадь.
- Дверь… сломал… - выдохнула она ему в затылок. Гони, Миккель!
Миккель рывком повернул лошадь, и они помчались к мосту. Цыган бежал к реке.
- Скорей, Белая Чайка, скорей!..
Старые доски на мосту жалобно застонали под копытами. Новый возглас Туа-Туа заставил Миккеля еще сильнее сжать каблуками потные лошадиные бока.
- Ой, Миккель! Он чуть не упал…
Но Цыган в последний момент удержался. Взмахнув руками для равновесия, он прыгнул вниз к бурлящему потоку. Еще прыжок - босые ноги Цыгана уверенно несли его вперед по камням, через реку.
Миккель обмер: Цыган бежит напрямик, хочет перехватить их!
- Белая Чайка, милая, хорошая… Скорее, скорее!..
И тут Цыган поскользнулся. Они увидели, как он ударился о гальку лицом и грудью. Течение потащило его за собой к водоскату, но он встал на колени и успел схватить корни на берегу.
А Чайка уже вбежала в лесок. Молодец, Белая Чайка!
Вдруг от реки донесся пронзительный, резкий крик:
- Сирокко!
Чайка вздрогнула всем телом.
Миккель нагнулся к лошадиному уху:
- Не бойся, Белая Чайка. Скачи скорей!
Но лошадь уже замедлила бег. Она трясла головой, точно невидимая рука держала ее за гриву.
- Сирокко, Сирокко!.. - звал голос с реки, уверенно, властно.
Передние копыта взлетели вверх, грива белым пламенем окутала лицо Миккеля. Лошадь сделала полный оборот и пошла, наклонив голову, к человеку, который лежал на прибрежной траве.
- Сирокко, Сирокко!
Миккель бессильно съехал с лошадиной спины на землю. Бежать! Но ноги точно отнялись. Цыган по-прежнему лежал на траве. Смуглое лицо исказилось от гнева, на щеках блестели капли… но не дождя и не пота.
- Кыш, букашки! - Он угрожающе похлопал ладонью по ножнам. - Али ножа захотелось отведать?
И тут раздался голос Туа-Туа, такой уверенный и спокойный, что Миккель даже удивился:
- Где ты ушибся?
- А тебе что! - Лицо Цыгана скривилось в гримасе. - Забыла, что я детей ем?
- Ногу, да?
Видно, было что-то такое в ясных зеленых глазах под мокрым рыжим вихром, отчего у Цыгана пропала охота огрызаться.
- Вывихнул! - буркнул он. - И нога, и сам - все не так…
Туа-Туа присела на корточки и осторожно коснулась распухшей ступни.
- Надо вправить ее, - сказала она.
Белая Чайка стояла неподвижно, над гривой поднимался пар.
Цыган сердито отвернулся:
- Не прикидывайся, что смелая! Небось сердце в пятки ушло.