Привет. Это Демид. Я давно хотел встрять в этот рассказ, но писать не умел. Спасибо брату за грамотность, чего уж там. Вы думаете, что я здорово обрадовался, когда остался в мыслящей субстанции дельфинов ждать. Так вот, ничего я не обрадовался. Я вообще радуюсь редко. Я остался, чтобы эта Астя поскорее подальше умчалась. Она, конечно, хорошая, но разговорчивая. То есть она раз в десять разговорчивее, чем её описывает мой брат Кимка. И как он её терпит? Я бы не вытерпел. Кимка же всех описывает так, как будто все люди одинаковые, а все люди разные. Я вот хмурый. Захар молчаливый. Он на разных языках научился говорить, но скажет два-три слова и молчит полдня. Так что мы не стали на дне оставаться, а дождались, пока Астю не слышно будет, и следом поплыли. А потом в тропиках затерялись среди детей, которые на лианы влезли. И вечером нас повели в какой-то дом и заставили мыть окна.
Мне снилось что-то такое хорошее, светлое, радостное, что я даже обрадовался, когда меня Астя разбудила.
– Спасибо, говорю, Астя, что разбудила, а то снилось мне что-то такое хорошее, светлое, радостное и съесть меня хотело, но теперь я благодаря тебе жив останусь.
А Астя говорит:
– Ты, Кимка, разговаривай, только давай выбираться из этого дома с бугристым полом, а то этот пол нам дорогу загородит, и будем мы только на лианах висеть и дома уборку делать сто лет подряд.
А я ей говорю:
– Но у них же телевизора нет, можем и побыть немножко.
Только Астя меня к двери тащит и приговаривает:
– Ничего ты не понимаешь, Кимка.
– Всё я понимаю, – отвечаю я. – Просто я спросонья. Я, может, не спал до этого года три, а ты меня будишь так неожиданно.
Мы тихонько к открытому окну пробрались, чтобы дверью не скрипеть, а за нами мужчина идёт.
– Я, Кимка и Астя, с вами пойду. Чистые полы я каждый день вижу, а просторы и разные местности – редко. Вот видите, я даже ваши имена выучил.
И смотрит на нас жалобно.
– Нет уж, – говорит Астя. – Взрослым с нами нельзя. Вы или тут оставайтесь, или уменьшитесь как следует, а потом уже в окно лезьте.
– Но если хотите, – говорю я, – то можете в противоположную сторону пойти, только не одни, потому что одному вам не понравится.
Мужчина разбудил всю свою семью, выдал всем по рюкзаку со сгущёнкой. Они вышли через дверь, а мы, как и собирались, через окно вылезли.
– Мы, – говорит Астя, – направо уходим, а вы налево идите. И когда-нибудь все встретимся, а может, и нет.
Мы снова к джунглям пошли, потому что Астя в них вчера неправильно зависла, и толком мы не углубились. Было утро, солнце только-только поднималось, но уже прилично грело. Мы, пока шли, загорать стали, а джунгли приближались и приближались.
– Как-то мы неправильно, – говорит Астя, – в джунгли идём. Мне загорать хочется, а там тень сплошная и деревья загораживающие.
А я говорю:
– Ты, Астя, вчера пол мыла, теперь должна понимать.
А Астя надулась и говорит:
– Все вы, мальчишки, такие, – а сама в джунгли быстрее меня лезет и за первые попавшиеся деревья хватается. – Тут, – говорит Астя, – все животные подо всё подстраиваются. Их поэтому заметить трудно, – и отдирает от дерева змею деревянного цвета, вертит ею передо мной и подальше забрасывает. А потом обезьяну с дерева снимает, но обезьяна понимает, что её увидели все, и сама убегает.
– Здорово, – говорю, – ты, Астя, джунгли знаешь.
Астя так похвале обрадовалась, что повела меня все джунгли показывать, как будто она действительно их знает. И так плохо это у неё получалось, что все животные стали собираться и смотреть, как человек неправильно их джунгли знает. Пауки за нами толпами повалили, потому что любопытными оказались. Они стали друг на друга залезать, чтобы получше разглядеть, чего там Астя рассказывает. А двух самых больших пауков вперёд пустили, чтобы они им паутину плести успевали.
– Больше всего в джунглях надо бояться меня, – говорила Астя, и пауки настороженно останавливались.
А зебры не останавливались, и потому самое интересное пропускали.
– Тут когда-то было болото, – сказала Астя и показала на поляну без деревьев. – Потому что, если бы не было тут раньше болота, меня бы сюда внутренний голос не позвал.
И склепала из всяких веток табличку: "Раньше здесь было болото".
Пауки радостно прыгали на паутине, зебры бежали вперёд, резво перепрыгивая через лианы, а хамелеоны меняли цвета так быстро, что в глазах рябило. А Астя уже прибила табличку: "Раньше здесь пролетал самолёт", а на себя повесила дощечку с надписью: "Раньше я была совсем маленькой".
– Ну а дальше джунгли заканчиваются и начинается пустое пространство, – говорит Астя.
Пауки засмеялись, и даже зебры остановились и посмотрели удивлённо. А мы пролезли через заросли и на пустошь выбрались. Животные джунглей забеспокоились, стали то на пустошь выглядывать, то нырять в джунгли обратно. На пустоши было холодно, а в джунглях жарко.
– Эй, Астя, – сказал кто-то из животных. – А расскажи про джунгли, что там пантеры не водятся.
– Вот ещё, – сказала Астя. – Я всякую ерунду не рассказываю, а только то, что на самом деле бывает. Вы осторожнее, а то через пять минут джунгли совсем закроются и останетесь на холоде.
Животные джунглей тут же нырнули в заросли, и заросли мигом исчезли. И остались только мы с Астей, а вокруг ветер, камни, трава и горизонт. Смотрим, а к нам один из пауков ползёт – маленький такой, мохнатый.
– Я с вами, – говорит. – Я молчаливый, вот и всё.
Мне за штанину уцепился и говорит:
– Я тебе, Кимка, мух ловить буду. Если тебе не надо, то себе буду мух ловить.
И глаза закрыл – уснул, наверное.
А мы с Астей на камни повыше забрались и на горизонт смотрим. И ветер дует такой сильный, что полететь можно.
– Здорово! – кричу я Асте.
– Чего? – громко спрашивает Астя, и я ей на ухо кричу, что здорово.
Астя достаёт из кармана две туго свернутые куртки и мне одну даёт.
– Они с капюшонами! – говорит. – Здорово, когда ветер в капюшоны задувает!
Мы долго на камне простояли. Мы раскидывали руки и смотрели, как горизонт меняется. А он волнами плывёт – то лесом станет хвойным, то лиственным, то лес исчезнет, и человечки начинают пробегать по одному и по несколько. И тут я вдруг подумал, что мы взрослые с Астей, на камне стоим и на горизонт смотрим, и в капюшоны нам ветер дует, что я сразу про это решил не думать и говорю:
– Хочется чего-то сюжетного, чтобы не сразу всё, а по очереди.
Астя тут же надулась, и не от ветра, а сама по себе.
– Всё сразу, – говорит она, – это быстро, а по очереди – долго очень.
Но сама с камня слезает и говорит недовольно:
– Жили-были Кимка и Астя, и однажды они слезли с камня.
– На камне-то я ещё немного постою, – говорю я.
Но Астя так на меня посмотрела, что с камня спрыгивать пришлось.
– Ну ладно, – говорю, – жили-были так жили-были.
– Ты сам попросил, – говорит Астя. – Значит, жили-были Кимка и Астя, но Астя была нормальная, а Кимка с камня слезать не умел и только спрыгивал.
– Хорошо у тебя получается, – похвалил я её.
– Отправились они в путь, – сказала Астя, – и шли три дня и три ночи.
Ей потом самой эти слова не понравились, на второй день, когда уже прийти можно было, а мы всё шли и шли. И на третий день увидели яму, а в ней человек сидит.
– Спасите! – кричит. – Помогите выбраться.
– Ну прямо не знаю, – говорю я. – Я бы в яме посидел, потому что идти надоело, а вы зачем-то выбираться собрались.
– Второй год уж тут сижу, – говорит человек. – Надоело. Хотя иногда нравится, когда дни солнечные. Я тогда из ямы выбираюсь, хожу вокруг, а потом обратно залезаю, потому что темно становится. Вы сейчас будете спрашивать, чего это я тогда в яме сижу и у вас прошу о помощи, так на мне заклятие висит, что пока я паука на штанине у кого-то не увижу, так и буду в яму возвращаться.
– Вот, – показываю я ему паука, – любуйтесь.
– Ничего, – говорит человек, – симпатичный.
А паук наш глаза расширил и крыло мухи в лапе держит, как будто боится, что отберём.
– Ну всё, – говорит Астя. – Мы дальше пошли, а вы уж сами вылезайте, раз мы заклятие сняли.
Человек вылез из ямы и говорит:
– Нет уж, по сюжету полагается со мной пойти и победить того, кто на меня заклятие наложил.
– Вот ещё, – говорю я. – Может, он не зря заклятие накладывал? Вдруг так и надо было.
– Но ведь по сюжету надо… – грустно говорит человек. – Что же я, зря в яме сидел и вас высматривал? У нас же в книге предсказаний записано, что "и придут Кимка и Астя, и станет всем хорошо, хоть раньше было тоже неплохо".
– Ладно, – говорю. – Пойдёмте, раз надо.
– Только чтобы не три дня и три ночи, – говорит Астя.
– Да нет… – говорит человек. – С недельку будет.
И идём мы семь дней и семь ночей, Астя молчит, а человек этот ноет, что долго из-за нас в яме сидел. Ерунда, думаю я, вся эта сюжетность, потому что из-за неё Астя молчит, а человек ноет, а так бы мы одним махом всё решили. Но, думаю, надо терпеть, раз сам придумал, чтобы так было.
– Как ты думаешь, Кимка, – говорит Астя, – если я усну, я тоже буду продолжать идти?
– Я думаю, – говорю я, – что собаки – дружелюбные создания, а люди тоже хороши.
И вдруг останавливаемся прямо на тропинке. Справа от нас лес, слева от нас поле, и никаких людей вокруг.
– Пришли, наверное, – говорит человек. – Что-то мне это подсказывает.
– А мы не устали, – говорит Астя. – Мы дальше пойдём.
– Ну и идите, – говорит человек, – раз вы такие.
А сам грустный стоит и затылок чешет.
– Грустный вы какой-то, задумчивый, – говорю я.
– Конечно, – говорит человек. – Как только надо урожай убирать, так все сразу дальше идут, не замечают, что вокруг творится.
Мы смотрим – а на поле действительно людей множество, и все с вёдрами, и все картошку собирают.
– Это такая избирательность внимания, – говорит Астя. – Никто нас не настраивал, чтобы мы картошку замечали, но теперь у нас обзор отличный.
– А давай, – говорю я Асте, – совсем эту избирательность выключим и посмотрим, что будет.
Выключил я избирательность, смотрю – рядом со мной динозавр стоит и сиротливо с ноги на ногу переступает. Вверх голову поднял – по небу летит кто-то, даже не разобрать кто, и солнца не видно. В пяти шагах от нас инопланетяне высаживаются и сразу же базу инопланетную разбивают – прямо на картошке, а люди ничего так, всё равно урожай собирают, не замечают инопланетян.
– Ой, – говорит Астя человеку, с которым мы семь суток прошагали. – А у вас две головы.
– Не обращай внимания, девочка, – недовольно говорит человек. – Зато я картошку хорошо собирать умею.
Я голову повернул – а сзади Захар с Демидом крадутся осторожно, чтобы мы их не заметили. И Демид как заметил, что я его вижу, так сразу обрадовался и ко мне побежал.
– Привет, – говорю, – Демид! Здорово, что я тебя заметил, а то ты бы так незамеченным и остался, – и Захару тоже руку жму крепко.
– Привет, – говорит Демид. – Я незамеченным иду, потому что Астя слишком разговорчивая, а я так много слов не успеваю продумать. Я даже отдельно хотел рассказывать про то, как мы за вами идём, но раз мы уж встретились, то не буду.
– А у нас, – говорит Астя, – сюжетный поход оборвался, как только мы до поля с картошкой дошли.
– А у нас, – говорит Демид, – поход чуть не оборвался, когда ты, Астя, джунгли закрыла, и мы оттуда выбирались подкопом, а потом с камнями сливались, чтобы вы нас не заметили. У Захара ещё хорошо получалась похожесть на камень, а я как камень увижу, так сразу отличаться от него начинаю. Я ещё думаю, чего это я из джунглей вышел тогда, раз под камни не умею подстраиваться, а потом вспомнил, что я за вами иду, и какая разница, сливаюсь я или выделяюсь немного.
Я всё это слушаю и думаю, что Демид Астю начинает переговаривать, чтобы Астя вдруг сама всё это за него не рассказала.
А люди, которые на поле были, остановились и на нас смотрят.
– Вот так всегда, – говорят они. – Как только видят, как другие урожай убирают, так сразу начинают разговаривать, хоть им даже и разговаривать неинтересно, а всё равно разговаривать будут.
Мы тут же взяли по ведру и стали в него картошку недовольно бросать, а Астя довольно бросала, потому что у неё настроение было хорошее. Мне собирать тоже понравилось, да и Демид с Захаром развеселились. И стало тихо, только картофелины одна за другой в ведро падают, и слышно, как динозавр с ноги на ногу переступает. А инопланетяне базу свою бесшумно строят, и один даже рядом с нами пристроился картошку собирать.
– Как бы её теперь включить, – говорю, – эту избирательность?
– Никак, – увлечённо сказала Астя. – Ты отвлечёшься, и она сама забудется.
– Мы, – говорю я Демиду с Захаром, – отвлечёмся тут с Астей ненадолго, а потом снова встретимся где-то.
– Хорошо, – говорит Демид. – Это у нас здорово получается.
Мы с Астей в сторонку отходим, и Астя спрашивает:
– Ты, Кимка, где сейчас хотел бы быть?
А я ей говорю:
– С тобой, Астя, куда угодно, потому что с тобой везде ерунда какая-то творится.
– Тогда пойдём, – говорит Астя и к железной дороге меня приводит, которая неподалёку совсем.
А на платформе люди – то радостные, то встревоженные, и вообще разные – ходят туда-сюда с вещами, хотя проще было бы поставить вещи и без них ходить. И дяденька к нам подходит и спрашивает:
– Скажите, Кимка и Астя, я не очень беспокойный?
– Нет, в самый раз, – говорим мы ему.
– И то хорошо, – говорит он и убегает, а потом прибегает обратно, а потом убегает снова. А потом около нас останавливается и снова нам говорит: – А вы чего стоите? Вы бы хоть попробовали побегать, а то думаете, что у вас так не получится, а зря.
Мы с Астей побегали немного с одного конца платформы до другого, и как-то нам беспокойно стало немного.
– Ну вот, – говорит мужчина, – теперь вы как все, а то стоите и не волнуетесь, а нам всем из-за этого тоже не по себе становится.
А вокруг деревья зелёные, кузнечики стрекочут, воздух от жары ходуном ходит, мороженое продают, а мы только то и делаем, что на рельсы смотрим – в ту сторону, откуда поезд должен приехать, а он с другой стороны подъехал, и все загружаться стали. Нам с Астей сразу мороженого захотелось, только мы ещё больше волноваться стали, что побежим за мороженым, а поезд тут же укатит куда подальше.
Мужчина тот самый к нам подходит, и, с одной стороны, он меньше волнуется, а с другой – ещё больше, и говорит:
– Это вы ещё сегодня про поезд узнали, а я месяц назад узнал, и он мне снился каждый день, как я на него опаздываю.
– Ничего мы не узнали, – говорит Астя. – И вообще мы спокойные, а чего вы так бегаете, непонятно.
И я тоже почувствовал, что мне спокойно стало. Тогда мы с Астей за руки взялись и сходили мороженого купили. А пока все толкались и загружались, мы стояли на жаре с мороженым, и все на нас смотрели. Уже поезд уходить начал, а мы всё стоим и стоим – так нам спокойно. Потом на подножку последнего вагона запрыгнули, а Астя ещё спрыгнула и пробежалась, пока поезд ехал медленно.
– Так, конечно, можно, – говорят нам люди в вагоне. – Но нельзя. Проходите, занимайте свободные места, тут их очень много, потому что не сезон.
Мы выбрали боковое место, чтобы вдвоём у окна сидеть, и говорим:
– Сколько на свете живём, а в поезде первый раз едем. Вечно мы порталами или по морю.
– А я по морю не могу, – говорит тот самый мужчина, который к нам из другого вагона перебрался. – В море я болею, а в поезде жить можно, особенно когда мимо моря едешь. И чай тут дают, и бельё постельное.
– Эх, – говорю я, – люди! Вас бы на необитаемый остров закинуть, чтобы вы такие разговоры не говорили, а заодно нам забор подправили, а то вдруг он покосился или исчез.
И тут же рядом с нами очередь выстроилась, такая длинная, что, наверное, весь поезд собрался. И все на необитаемый остров хотят.
– Запишите нас, – говорят, – а то мы теперь без необитаемого острова пропадём, и нам теперь так про необитаемый остров интересно, что здесь неинтересно уже быть.
И проводники говорят:
– Да, и даже чай не заказывают, а ведь мы уже лимона нарезали на семьсот пятьдесят человек, а то и больше.
И даже тот мужчина, который волновался больше всех и который в море болеет, из поезда выскочил, рядом с нашим окном бежит, подпрыгивает и кричит, чтобы мы его записали.
Астя бумажку с ручкой достала, все люди шеи вытянули, чтобы посмотреть, кого она запишет. А Астя на меня посмотрела и портрет мой нарисовала, хороший такой, в рамке, а вокруг рамки – цветочки всякие, чтобы мне романтичности добавить.
– А нас? – обиженно говорят люди. – Мы в очереди. Мы уже давно тут стоим. А тот, который у окна прыгает, с нами в очереди не стоял, он самовольничает.
– А вас не могу, – говорит Астя, – потому что нельзя на художников давить – они могут лишнюю руку пририсовать или голову.
– Всё-всё, мы больше не будем, – говорят люди. – Мы молча постоим.
– А уже поздно, – говорит Астя. – Вот если бы я первым не Кимку, а себя нарисовала, тогда бы я ещё подумала, – и мой портрет на стену приклеивает.