Он всё не кончался, этот первый, самый долгий по впечатлениям день. Была ещё в предзакатный час короткая торопливая прогулка к морю.
Так случалось в Ключевском ежегодно во все три смены: хотя торжественное знакомство с морем происходило утром второго дня, всё-таки в день прибытия каждый отряд выбегал на минуту к полосе прибоя - пробовали рукой тёмную воду, смотрели на низкое, огромное солнце - и с тайным разочарованием убегали ужинать.
Чудо совершалось наутро, в десятом часу. На берегу ласкал босые пятки прогретый, ослепительно белый галечник. А волны до горизонта были глубокого сине-зелёного тона; зато ближняя вода, пронизанная танцующими светлыми бликами, казалась прозрачной, как воздух. Можно было сосчитать прожилки на каждом камне, чешуйки на каждой водоросли.
И кто-то уже вступал зачарованно в эту воду, по круто уходящему галечному дну, с намерением поднять рукой вон тот, совсем близкий камешек с оранжевой прожилкой. А глубина над камешком, на самом-то деле, была два с половиной метра, и "зачарованного" еле успевали схватить под мышки и вытащить на мелкое место.
Никто во втором отряде особенно не торопился в палату - но стоило только войти, включить свет, скинуть одежонку - и глубочайший сон навалился на каждого, кто успел прикоснуться к подушке.
Вскоре Шурка Горюнов оказался единственным неспящим человеком в палате.
…Были в городской жизни Шурки кое-какие обстоятельства, которые приучили его засыпать самым последним, когда в комнате, наконец, становится по-настоящему тихо.
Не очень благополучно складывалось всё у него дома. После того, как с его помощью устраивались на ночь двухгодовалый Васька и пятилетняя Танюшка, ему приходилось тратить ещё много нервов, чтобы их не разбудили, дали им по-человечески выспаться.
И сейчас, хотя Шурка знал, что целый месяц будет свободен от своей ежевечерней заботы, хотя устал он ничуть не меньше других ребят - всё же не удавалось ему уснуть сразу.
Брат и сестра доверяли Шурке как никому другому. К нему первому бежали со своими открытьями и волненьями. Даже если что-нибудь болело, Шурке докладывали прежде всего, уверенные, что он моментально определит, как тут быть. И какой рёв поднимался, когда Шурка убегал поиграть во двор или отправлялся к товарищу готовить уроки!
Сейчас и Танька и Васька были за городом. Так повезло, что детсадская дача оказалась в одном посёлке с ясельной, дом от дома - полкилометра.
Шурка уже сегодня послал открытку с точным здешним адресом. Велел сестре немедленно написать, как им там живётся.
Буквы Танюшка знала, так что с письмом она должна была справиться, лишь бы только воспитательница написала на конверте адрес.
…И ещё одна причина заставляла Шурку таращить глаза. Сине-фиолетовым светом мерцала дежурная лампочка.
В душе он был страстный путешественник, а вот в жизни почти никуда не ездил.
И только два человека знали о его страсти: старичок школьный библиотекарь, у которого Шурка всегда спрашивал журнал "Вокруг света", и, конечно же, закадычный друг и одноклассник Лёша Кузьмин.
С Лёшей-то они не сидели сложа руки. С Лёшей были разведаны и освоены два прекраснейших далёких маршрута - и притом совершенно доступных. Два трамвайных кольца! И всех-то дел - сесть в вагон на остановке у самого дома и ехать безвылазно тридцать пять или сорок минут. Главное - не упускать тех редких случаев, когда можно вдвоём, не вызывая дома особых подозрений, исчезнуть на два-три часа.
Первый путь лежал к одному из городских парков, а точнее - к его дикой половине. Деревья и кусты росли там группами, как будто собравшись для беседы, поляны переходили одна в другую и выводили к речушке, огибавшей весь этот заповедник. А ещё там был маленький пруд с высокими берегами, кусок заброшенной мощёной дороги из никуда в никуда и разрушенный мост посреди одной из полян, когда-то соединявший два одинаковых бугра. От ручья, протекавшего между буграми, давно уже не осталось и следа.
Другой трамвай вывозил приятелей в старую пригородную зону, застроенную почерневшими, в большинстве - двухэтажными деревянными домами. Дом от дома отделяли огородные полосы, уходившие в сторону дикого поля. Само это поле, повышаясь, переходило в холмистую гряду, с которой отлично просматривались ближний край города и самые высокие из его дальних строений. Хорошо было кувыркаться, бегать и загорать на этих холмах.
Разумеется, и в огромном каменном квартале, где жили друзья, и на всём их бесконечно-длинном проспекте, шумном и людном, было множество интересных мест и закоулков.
Шурка любил свой проспект, принадлежал ему, был его частью.
Что-то замирало и холодело в нём от восторга в те сумеречные мгновенья, когда вот-вот зажгутся фонари, а пока светятся только витрины и неоновые надписи, и в стремительно несущемся потоке все лица, все голоса так загадочны и зовут за собой.
Набегают из мрака троллейбусы - светящиеся серо-сине-стеклянные зверюги, с шипением приседают на все четыре лапы, заглатывают огромную толпу на остановке и мчатся дальше…
Да, Шурка любил свой проспект. Но в душе его накопилась жажда простора, дальних горизонтов, голубого и зелёного раздолья природы.
Надежда набегаться всласть, предчувствие надвигающихся открытий томили его ещё в поезде. Не слыша дорожных разговоров, как глухой, метался он поперёк вагона, от того окна к этому.
Потом, прилипнув к автобусному стеклу, жадно рассматривал медленно поднимающийся в гору однообразный суховатый лесочек. И вдруг вскрикнул: всё осталось позади, словно обрушилось в бездну - глубоко внизу белели коробочки санаторных корпусов, кудрявились тёмно-зелёные комочки деревьев, сверкали между ними разноцветные кусочки эмали - крыши легковых автомашин. А ещё дальше, ещё глубже - так, что сосущая пустота возникала где-то под ложечкой, - синело море. И на эту новую планету автобус теперь плавно-плавно опускал путешественника Шурку.
Окно вагона, окно автобуса… Вся поездка стала для Шурки окном в другую возможную жизнь. Сегодня целый день он упивался простором. Даже сейчас, в сине-фиолетовом полумраке палаты царил простор - от стены до стены, и в длину, и до потолка.
Шурка поднялся, шагнул к окну, раскачал пальцами задвижку, тугую от масляной краски, и медленно открыл створку. Доносившееся всё время в палату неумолчное стрекотанье сразу стало намного громче. Стрекотали, надрываясь до звона - нет, не кузнечики, а какие-то неведомые, неистовые существа.
Тут, однако, маленький лёгкий музыкант, прямо из темноты природы, прыгнул Шурке на руку, исполнил свою трель и в панике кувырнулся обратно на землю…
Чуть виднелась невысокая ограда, а за нею, в плотной листве, пересыпались золотыми искрами огни далёкого курортного посёлка. Со вздохами ветра обрывками долетала музыка.
Шурка закрыл окно, опустился на койку и, едва коснувшись головой подушки, заснул так же мгновенно, как полчаса тому назад заснули все остальные ребята.
Однажды утром, незадолго до купания, Шурка увидел ярко-красную легковую машину, промчавшуюся через лагерные ворота.
Толпа ребят бросилась за машиной, с удовольствием вдыхая на бегу едкий зловредный дымок пополам с пылью.
Когда Шурка с ребятами, уже заспорившими насчёт марки автомобиля, подбежал к дому с башней, дверца машины открылась. Вышли двое: мужчина - водитель этого диковинного автомобиля, и мальчик, ровесник Шурки.
- Сергей, стой пока тут! - сказал водитель, весело оглядывая собравшихся ребят, и направился в дом, наверное, прямо к начальнику.
Мальчик кивнул головой, кашлянул и остался стоять у дверцы, держась за сверкающую ручку. Не зная, куда смотреть, он стал разглядывать светлые камушки у себя под ногами. Из глубины машины на мальчика сочувственно посматривали две женщины и девочка лет шести.
Всё это Шурка ухватил краем глаза, но главное его внимание было обращено на машину.
С пяти шагов всё-таки было ясно, что машина - самодельная. Обтекаемые части кузова по гладкости уступали заводским, а ослепительно-красная, в затенённых местах малиновая, поверхность - всё же не так зеркально отполирована, как на машине с конвейера.
Но уже с десяти шагов - Шурка специально отошёл, чтобы проверить - с десяти шагов машина выглядела совершенно как заводская. Отлично были сделаны все хромированные детали, и фары необыкновенной формы, и ветровое стекло, по-особенному выгнутое.
Шурка уважительно спросил:.
- Сами делали?
Новичок только кивнул головой.
Отец крикнул ему со второго этажа:
- Сергей! Давай сюда, сразу к врачу зайдём!
При этих словах Шурка испытал известное удовлетворение от того, что и опоздавшим не миновать медосмотра, что им тоже прижимают язык ложечкой и водят под лопатками холодной щекотной трубкой.
В каждой смене существуют общелагерные знаменитости. Шурка с безопасного расстояния показал Серёже одного парня. Запомнить его было нетрудно: длинная, нескладная фигура и реденькая, до самых глаз доходящая чёлка:
- Это тот самый Гошка Филимонов!
Гошка был жутким задирой из отряда старших пионеров. Они устраивали среди огромных валунов "партизанские засады".
Филимонов хватал младших за шиворот и с хохотом кричал:
- Ребята! Смотрите - кого поймал! У него ещё все зубы молочные!
Между прочим, Шурка не догадывался, что и сам уже был знаменитостью.
По традиции, каждую смену, вечером второго дня, в гости к ребятам приходили пограничники. Заранее ничего не объявлялось, но в зелёных густеющих сумерках трубы внезапно грубили общий сбор.
Сначала выступал начальник заставы. Потом шли вопросы. Девчонки всё спрашивали насчёт овчарок - чем их кормят, играет ли с ними кто-нибудь в свободное время и где живут знаменитые овчарки в старости.
Мальчишек больше интересовала новая техника, и тут они без всякого злого умысла поминутно вторгались в область военной тайны. Начальник заставы с хитрой усмешкой говорил: "Вот подрастёте, приходите к нам служить и всё узнаете…"
И тут вдруг вылез вперёд Шурка со своим ни на что не похожим вопросом:
- А вот я видел… далеко отсюда, у берега… Там в деревьях домик такой незаметный спрятан, зелёный… И, наверное, провода к домику подходят, потому что под крышей две белых штучки - изоляторы…
Начальник заставы, прищурившись, выслушал вопрос и спросил сам, будто размышляя вслух:
- Изоляторы, говоришь? Гм… Не думаю, чтобы с лагерной территории можно было этот домик увидеть…
Со стороны казалось, что никакой особенной заминки не было, просто Шурка долго набирал воздух для ответа. Вот он слегка нахмурился и веско, не торопясь, вымолвил:
- Я с дерева видел, вон там, за оградой, повыше столовой…
Конечно, получалось не очень хорошо - в самом начале смены убегать за ограду да ещё залезать там на какие-то деревья. Но вообще-то разрешалось выходить за ограду и футболистам - для тренировок, и духовому оркестру - для репетиций, и юннатам - по их научным надобностям.
- С дерева? - переспросил начальник заставы, ещё раз внимательно оглядев Шурку, словно оценивая его возможности. - Ну, что ж… Очень может быть.
И, обведя взглядом снедаемых любопытством мальчишек и девчонок, с улыбкой добавил:
- Есть такой домик, это верно. Зелёный, среди листвы. Когда-то, много лет назад, это был важный для нас пост. Ну, теперь совсем другая техника.
Обрадованный, что всё обошлось благополучно, Шурка поспешил скрыться в толпе. Проводив его взглядом, начальник заставы сказал ребятам:
- А товарищ ваш - молодец. Увидеть - полдела, надо ещё и соображение иметь. Вот он догадался, что к домику идут провода, хотя не мог их разглядеть на таком расстоянии.
Тут Шурку, очутившегося уже в последних рядах, все стали дружески подталкивать. Он обернулся, но не понял, что речь шла о нём, не расслышал.
Так Шурка и прозевал мгновение, когда прославился на весь лагерь…
Ведь на самом-то деле ни на какое дерево Шурка пока ещё не залезал. И никаких нарушений совершать не хотел. А просто всё само вышло.
На второй день, вскоре после завтрака, он отправился в дом с башней - к дежурной медсестре. У него распухла коленка, ушибленная ещё вчера.
Но на втором этаже ему попалась на глаза приставная лесенка в три ступеньки, а над нею - дверь, несомненно ведущая в башню.
Всунутый в петли замок не был защёлкнут.
Моментально забыв про своё колено, Шурка подлетел к двери, беззвучно снял замок и повесил его на торчащий рядом гвоздь. Потом скользнул за дверь и плотно притворил её за собой.
Два марша по шесть ступенек вывели его в залитую светом восьмигранную комнату с хлипким дощатым настилом.
Ему повезло - да ещё как! Взгляд сверху, с башни, открыл и объяснил Шурке всё, что было по соседству с лагерем.
Словно лётчик, идущий на посадку, он ясно разглядел кривые деревца за оградой, белёсоватые валуны, пути и переходы, полянки и ложбины за кустарником; сообразил, где - скучно, где - интересно, куда и как лучше пройти. Потом перевёл взгляд выше - и увидел самое главное. Перед ним открывался вид на верхнюю береговую тропу.
Тропа начиналась здесь, у самой ограды, и уходила вдаль, то поднимаясь над морем, то сбегая ближе к нему.
Собственно, никакой нижней береговой тропы и не было. Полумесяцы галечных берегов окаймляли бухточки. Но их отделяли друг от друга врезанные в море скалистые мысы.
И тропа, объединившая берег и открытая теперь Шуркиному взору, была самым близким к морю из всех возможных для пешехода путей.
Зимой по тропе ходили только пограничники, совершающие обход, но летом её утаптывали и расширяли неутомимые "дикие" туристы.
Шурка глядел, глядел… Какая-то мысль вертелась у него в голове, но никак не могла проясниться - и вдруг он понял, что эти самые вытоптанные в траве песчаные пятачки, так ясно различаемые отсюда - как раз и обозначают местоположение четырёх родников, или четырёх ключей, от которых весь здешний берег получил название Ключевского.
Тропа обрывалась перед группой больших и пышных деревьев. И когда Шурка присмотрелся к этим деревьям повнимательнее - среди стволов проступил новый контур, словно в загадочной картинке, - ни дать ни взять избушка на курьих ножках - зелёный, под цвет листвы, дощатый домик на четырёх опорных столбах. Зелёный домик с какими-то белыми штучками под крышей. Шурка догадался - это изоляторы для электрических проводов.
Позади домика поднимался обрыв - каменная стена высотой в пятнадцать или двадцать этажей. Граница земли и неба шла ровно, как ножом отрезанная, по верхнему краю стены, пока не обрывалась под прямым углом в море.
Ничего ласкающего глаз не было на этой ровной линии: ни дома, ни деревца - только одна крохотная чёрная точка. Чем напряжённее Шурка всматривался в эту точку, тем хуже её видел. Наконец у него в глазах зарябило, замерцало. Шурка отвёл взгляд, моргнул несколько раз - точка снова вынырнула…
И тут он обратил внимание: точка на горизонте приходится как раз над самым домиком! И значит, отыскав её глазами, Шурка наверняка будет знать, где домик! Ничего, что он скрыт за буграми, кустами, деревьями.
Кажется, какой пустяк - точка. Какая малость! Но для Шурки она приобрела теперь особое, новое значение. Она стала для него тем, что на языке географов и военных называется словом ориентир.
…Сколько времени он пробыл в башне? Пять минут или час? Шурка выскочил на приставные ступеньки, продел замок в петли, как было. Уфф! Кажется, обошлось!
Серёжу Девятова определили во второй отряд. Между ним и Шуркой как будто почувствовалось взаимное притяжение.
Генка Брыкин ревниво прислушивался к их разговорам. За ужином нарочно сел рядом с новичком. Вертелся как на иголках. Наконец, по-приятельски толкнув Серёжу в бок, выпалил:
- Слушай! А вот как ты думаешь: если взять пчёл и всё время скармливать им одно какао, будет у них получаться шоколадный мёд?
Серёжа на секунду округлил глаза, потом оглянулся и подвинулся к Генке. Генка с готовностью подставил ухо.
- А ты попробуй!.. - звенящим шёпотом выдохнул Серёжа.
Генка побагровел. Мысли его прыгали, как крышка на кипящем чайнике. Ну ладно, ладно… Ты у меня попомнишь… задавала… Ты у меня попомнишь Брыкина!
Он пыхтел и громко скоблил тарелку.
А выходя из столовой, орал и толкался сильнее, чем обычно. Видно было - сам себя разжигает. Он, как будто нечаянно, подставил ножку Пете Павлову, а тот, падая, схватился руками за Шурку, и оба повалились. Шурка отлично видел, как всё было подстроено, но тоже притворился, будто принимает этот случай за нечаянный. Поднялся с земли, не сказал ничего и стал долго отряхиваться, чтобы дать Генке уйти вперёд.
Судя по всему, Брыкин "напрашивался".
И вот, после отбоя…
Впрочем, сначала никто ни о чём не догадывался. Новенький занял койку, которая до сих пор пустовала - между Вовой Угловым и Шуркой. Серёжа открыл чемоданчик, выложил на кровать мыльницу, зубную щётку, две книжки, ласты и маску.
Быстро, чуть подпрыгивая на ходу, деланно размахивая руками, подошёл Генка. Лицо его изображало возмущение.
- Ты что, всегда так делаешь? - угрожающе крикнул он. - Пришёл на чужое, не спросил и раскладываешься?
- Да ведь я… - хотел было объяснить Серёжа.
- Не слышал, что я сюда перехожу? - повышая голос, перебил его Генка. - Тебе отдельно надо говорить?
Это было наглое враньё, ничего никому Генка не говорил о переходе. Но таков был расчёт: ошеломить!
- Что, уже руки не действуют? Помочь? - издевательски допрашивал Брыкин, надвигаясь на Серёжу. Тот, не понимая, в чём дело, пятился назад, пока не налетел на свою тумбочку.
Генка нехорошо усмехнулся и двумя взмахами руки смёл все вещи с кровати на пол.
- Подними! - вдруг приказал кто-то у него за спиной. Генка не спеша обернулся, увидел по-воробьиному взъерошенного Шурку. Медленно двинулся к нему. Теперь Шурка пятился назад, выманивая Брыкина из прохода между койками на широкую "улицу", покрытую полосатой дорожкой.
Шурка отходил до тех пор, пока Брыкин не ступил на дорожку. Решали доли секунды. Шурка плотным комком метнулся вперёд.
Не успев ничего сообразить, Генка грохнулся на пол. Он попытался тут же вскочить, но увидел перед собой ещё Арсения, Никифора и Вовку. Сидя на полу и задрав лицо кверху, плаксиво спросил:
- Четверо на одного?
И вдруг с необычайным проворством, словно неизвестное науке ракообразное, переступая руками за спиной и отталкиваясь пятками, отъехал к середине палаты. Там он вскочил на ноги и крикнул:
- Ну, всё, Горюнов! Только выйди завтра на улицу! Всё, конец! Пиши завещание!
- Вернись, подними! - негромко, но внятно произнёс Шурка.
Брыкин захлебнулся, не зная, какое из ругательств пустить в первую очередь.
- Подними, подними! - веско добавили Степановичи, а Вовка кивнул головой. Все они подвинулись в сторону Генки.