Откуда-то появились стаканы. Но пить казаки не стали. Лица у них были смущенные, растерянные. Самый пожилой из них, русоволосый, с вытекшим глазом, оправдывался:
- У нас ведь начальники... Сами подневольные...
Казаки уехали.
Мороз крепчал. Легко одетые скобари ежились, прыгали с ноги на ногу, дули в озябшие кулаки, но уходить домой никому не хотелось. Никто из ребят не заметил, как в ворота вошел какой-то паренек в шинели и нерешительно остановился. О чем-то ораторствовал, размахивая руками, в толпе скобарей Цветок. Не соглашался с ним, предлагая что-то свое, Ванюшка Чайник. О чем-то спорили между собой девчонки...
- А что, ребята... - выступил Копейка да так и остался с раскрытым ртом, позабыв, что хотел сказать.
Перед скобарями и гужеедами, опираясь на палку, в черной мохнатой папахе, в казенных объемистых сапогах, в серой солдатской шинели, с погонами на плечах и с Георгиевским крестом на груди стоял Антип Царев.
У ребят загорелись глаза. Десятки рук сразу потянулись к нему. Каждый стремился пожать мужественную руку своему прежнему вожаку, первым что-нибудь сказать Царю и услышать от него ответ.
Некоторые ощупывали шинель Царя, палку, папаху, Георгиевский крест.
Подбежала Фроська.
- Тип? Это ты? - задыхаясь, спросила она, не сводя с него своих больших сияющих глаз. - Здравствуй, Тип!
- З-з-здравствуй, Фрося! - мог только ответить Царь, крепко сжав похолодевшую руку своего друга.
Он хотел тут же на дворе сказать Фросе многое. О том, как, сидя в мерзлых окопах под Ригой, он вспоминал о ней. Как по примеру других солдат он тоже писал письма... ей и, свернутые за неимением конвертов в уголки, складывал в свой вещевой мешок, не решаясь отослать. Хотел сказать ей многое, но, застеснявшись, ничего не сказал.
Фроська не спускала восторженных глаз с Царя. Ах, как завидовал ему сейчас Ванюшка! Их окружала толпа скобарей, нетерпеливых, буйных, шумно выражавших свой восторг. Подходили и другие.
- Георгиевский кавалер! - изумился рослый парень из шестого подъезда Володя Коршунов, узнав Типку. Володя дружески пожал Типке руку.
- Где же ты теперь будешь жить? - осведомился Володя, расспросив Царя про военные дела на фронте.
- Н-не знаю, - признался Типка, растерянно пожимая плечами. Выписавшись из лазарета, он пошел по старой памяти прямо в Скобской дворец и только по дороге вспомнил, что там у него никого уже нет.
- Пойдем. Живи у меня, - решительно предложил Володя, и. сопровождаемый шумной ватагой ребят, Царь ушел с Володей в шестой подъезд.
Узнали скобари в этот день немногое. Как, спасаясь от полиции, Царь попал в воинский эшелон, отправлявшийся с Балтийского вокзала на фронт. Сердобольные солдаты, выведав, что Царь круглый сирота, приютили его, а командир части приказал выдать Царю обмундирование и выписать солдатскую книжку. Рассказывать о себе, хвастаться Царь не любил.
Уже наступал вечер, а на двор все сбегались ребята, прослышавшие про возвращение Царя. Ожидали, что, может быть, Царь снова спустится вниз. Жаждали увидать его многие.
В НОЧЬ ПЕРЕД ВОССТАНИЕМ
Несмотря на поздний час и будничный день, в чайной "Огонек" сидело много народу. Посетители не расходились. Наоборот, становилось все люднее. Входная дверь со скрипом то и дело хлопала. Клубы серого морозного воздуха врывались в теплое, прокуренное помещение. На каждого нового входившего в чайную десятки глаз глядели пытливо, настороженно спрашивая: "Ну как?"
Очевидно, многие понимали, о чем идет речь.
- Вьюжит, - говорил один из вошедших, стряхивая с себя снег.
- Морозит, - добавлял другой, потирая покрасневшие руки.
А вновь пришедший восторженно сообщил:
- Весь Питер поднимается. На улицах стреляют. А за Невой в районе Путиловского из пулемета строчат... - и снова выбежал на улицу.
В этот вечер в рабочих районах создавались боевые группы. Одна из таких групп со своим руководителем, незаметно для непосвященных, уже сидела за столиками чайной и ждала. Кто-то, очевидно не в силах сдержаться, запел:
Вставай, поднимайся, рабочий народ...
К нему стали присоединяться другие голоса. Они уже не просили, а требовали:
Иди на врага, люд голодный...
Запрещенная песня гремела на всю чайную.
За буфетной стойкой суетился и дергался побледневший Дерюгин. Руки у него тряслись.
- Пронеси господи! - шептал он, боясь, что вот-вот нагрянет полиция.
Но Дерюгин напрасно беспокоился. В этот поздний вечер заводские районы Васильевского острова были уже в руках поднимавшегося на борьбу народа. Ни один городовой, ни один наряд полиции не решился в эту ночь показаться на рабочих окраинах.
Пожилой черноусый рабочий в меховой куртке и другой, сутулый, в котором Ванюшка сразу же признал знакомого ему четырехпалого дядю Акима, подошли к чайному буфету и, отозвав в сторону Дерюгина, предложили:
- Вот что, хозяин, на ночь не закрывай свое заведение. Народу греться нужно.
- Как? - заикнулся оторопевший Дерюгин. - А полиция? Разве можно? Никак нельзя, уважаемые, никак нельзя.
- Сегодня все можно, - многозначительно сказал дядя Аким.
- Закрывать нельзя, хозяин, - кратко объяснил черноусый.
Встрял в разговор и Ванюшкин дед, появившись из кухни.
- Если просят, надо уважить, - попросил он Дерюгина, поглаживая свою окладистую бороду. И пообещал: - Так и быть, я останусь.
- Вот и хорошо, - отозвался человек в меховой куртке, давая понять, что разговор окончен.
Но Дерюгин еще более насупился.
- Спасибо, Петрович, - оживился дядя Аким, уже не обращая внимания на Дерюгина.
- Оставайся, - недовольно, сквозь зубы пробурчал Дерюгин. Заперев все ящики в буфете, он ушел домой, не простившись с компаньоном, обиженный, что его не признают уже за хозяина.
Разошлись и половые. С Николаем Петровичем остались Терентий и Ванюшка. Всеобщее выжидательное настроение захватило и Ванюшку. Он чувствовал, что затевается что-то новое, интересное, необычное. Он медленно слонялся по залам чайной, прислушиваясь к разговорам. Спать Ванюшке не хотелось.
Большую люстру в зале погасили. Горели только маленькие боковые лампочки. Так распорядился дядя Аким. Дед теперь сам следил за кипящим кубом, подкладывая в топку дров.
- Дела, дела... - бормотал он. - На смерть идут.
На своем веку Николай Петрович перевидал многое. И Ходынку, и казачьи нагайки в 1905 году. Чувствовал он, что приближается буря.
Торопливо вошел в чайную студент в темной шинели, в пенсне и в фуражке, закутанный по самый нос в желтый башлык. Он снял башлык, потер замерзшие руки, погладил рыжеватую, клинышком бородку и поздоровался с подошедшим к нему рабочим в меховой куртке.
- Все в порядке, - громко сказал он, - везут!
Чего везут, Ванюшка так и не понял. Оглядевшись внимательно по сторонам, студент громко посоветовал всем написать свои адреса.
- Нужно приготовиться на всякий случай, - сурово заявил он.
В чайной немного стихло.
У студента откуда-то появились пузырек с чернилами, ручка, бумага. Он деловито устроился за боковым столом, под лампочкой, и на разрезанных квадратиками листках стал писать адреса. У стола сразу образовалась очередь.
К нему подходили один за другим собравшиеся в чайной. Негромко, отрывисто говорили свое имя, фамилию, называли адрес и, получив бумажный квадратик, тщательно прятали, кто в боковой карман, кто в кошелек, в бумажник.
- Лучше на гайтан вешать, - посоветовал пожилой седоволосый рабочий в очках. Он расстегнул ворот рубахи, обнажая темную волосатую грудь, и, свернув в трубочку бумажку с адресом, привязал ее вместе с медным нательным крестом на тесемку.
- Так вернее будет, - сообщил он доверительно Ванюшке, застегивая аккуратно на все пуговицы рубашку.
Многие последовали его примеру.
Лица у всех были серьезные, хмурые. Разговаривали вполголоса.
- Может, сегодня и успокоят, - грубовато пошутил молодой парнишка в черном драповом пальто, по виду подмастерье.
Но никто не улыбнулся и ничего не ответил.
Обернувшись, Ванюшка узнал в нем своего земляка Сашку Ильина, которого дед выписал из деревни сперва к себе на кухню чайной, а затем устроил к сапожнику. Сашка был старше Ванюшки на два года и последнее время работал на заводе, а жил в Моторном доме.
- Иди, чего же ты... - дружески подтолкнул Сашка Ванюшку, видя, что тот медлит.
Ванюшка тоже подошел к столу, за которым сидел студент.
- Фамилия? - спросил студент, не поднимая головы.
- Иван Чулин.
Студент сквозь пенсне недоумевающе взглянул на Ванюшку, хотел что-то сказать, но только улыбнулся и крупным размашистым почерком на квадратике тетрадочной бумаги написал Ванюшкино имя, фамилию, адрес. Ванюшка бережно взял листок, подул на него, чтобы быстрее засохли чернила, и тоже, во всем подражая взрослым, свернул листок в трубочку и повесил на свой гайтан под нательной рубахой.
В чайную вбежал курчавый смуглолицый парень в расстегнутой ватной куртке, из-под которой виднелась полосатая матросская тельняшка.
- Привезли! - сообщил он, обращаясь к дяде Акиму.
Двое рабочих, седые от вьюги, тяжело дыша, внесли узкий продолговатый ящик и поставили на пол. Сразу же в чайной зашумели, поднялись с мест.
- Мне... Мне... - послышались нетерпеливые, требовательные голоса.
Дядя Аким вынимал из ящика оружие, патроны, раздавал столпившимся вокруг него рабочим.
В общем людском гуле слышались только отдельные отрывистые фразы:
- Утром идти на Невский...
- Мосты разведены. Нужно в обход...
- Разбивайтесь на пятерки.
Пожилой рабочий в солдатской шинели негромко называл по списку фамилии. Ему откликались. Тут же на месте собирались группы. Ванюшка слышал, как главный - черноусый в меховой куртке - отрывисто приказывал:
- Пойдешь к матросам...
- Установишь связь...
- Снимать всех постовых...
Народ из чайной стал расходиться. С одной из групп собирался уйти и Сашка Ильин.
Он подошел к Ванюшке, как своему родственнику, подал руку.
- Ухожу, - сказал он. - Если не вернусь, передай вашим, чтобы сообщили в деревню.
Сашка был взволнован. С Николаем Петровичем он не решался о своем уходе говорить, опасаясь, что тот не отпустит.
С завистью Ванюшка посмотрел Сашке вслед. Человек только на два года старше, а обладает такой свободой. Никто из уходивших в ночь сражаться с городовыми не знал, что царская власть тоже готовилась к отпору. Правительственные войска и полиция, а также корпус жандармерии сосредоточились в центре города. По распоряжению командующего Петроградским военным округом генерал-лейтенанта С. Хабалова на крышах высоких зданий и на колокольнях церквей установили пулеметы. Центр города по реке Неве изолировали от рабочих кварталов полицейскими и воинскими заставами. Мосты развели. Редкая во многих районах города стрельба слышалась всю ночь. Восстание набирало силу!
- Иди спать! - в который уже раз, еще более строго приказал Ванюшке дед.
Но тот снова упрямо замотал головой и поспешил скрыться в общей толкучке. Не мог Ванюшка уйти из чайной, где творились такие дела. Только в полночь, когда у него закружилась голова и стали слипаться глаза, Ванюшка отправился спать.
На синем морозном небе ярко светили звезды. В серебристом тумане сияла холодная, словно тоже ледяная, луна. Кое-где в доме тускло брезжили огоньки в окнах. Очевидно, не все в Скобском дворце спали. Матери и жены ушедших в ночь на улицы Петрограда готовить восстание теперь с тревогой и волнением поджидали своих. Ванюшка постоял у ворот. На противоположной стороне Невы слышалась перестрелка. Выстрелы звучали глухо. На притихшей улице все еще продолжали поскрипывать шаги редких прохожих. Неприметное со стороны пламя борьбы в Петрограде только еще разгоралось.
СУД НАД ЦВЕТКОМ
На новом месте Царь спал долго. Когда проснулся, уже светило солнце. В небольшой квадратной комнате, оклеенной веселыми голубыми обоями в полоску, никого не было. За незакрытой дверью в полутемном коридоре хлопотала у плиты мать Володи Коршунова, слышались громкие голоса жиличек:
- На улицах-то что делается! Людно, как на пасхальной неделе.
- Сегодняшнее утро ни один человек работать не пошел.
- Ни газет, ни извозчиков... Магазины закрыты...
"Где-то моя Аграфена Ивановна?" - подумал Типка о тетке, протяжно вздохнув.
В комнату заглянула худенькая светловолосая мать Володи Коршунова.
- Солдатик, проснулся? - певуче осведомилась она. - Забегали уж тут ребята к тебе, да я не дала будить. Спи... - И тут же пожалела Типку: - Сирота ты горемычная... Какой бравый-то теперь стал!
Царь немного поморщился. Он не любил, когда его жалели или хвалили.
- Наболтали тут про тебя. Жульничаешь будто ты в Питере, - рассказывала женщина, собирая на стол завтрак.
Царь потемнел. Он и накануне от ребят слышал эту весть и уже знал, кто возвел на него такой поклеп. Царь поспешил во двор. Внизу его встретил прежний любимец - дымчатый облезлый кот с отрубленным хвостом. Он доверчиво приблизился к Царю, выгнув по-верблюжьи спину.
- Г-гришка! Жив еще? - радостно удивился Царь и погладил кота. В дверях подъезда Типка остановился.
На дворе было бело и солнечно. Все такое знакомое, родное! Вон толпятся ребята. Царь почувствовал себя прежним скобарем, словно никуда и не уезжал и не было пережитой суровой фронтовой жизни. Типка издали смотрел на ребят. Окружив Цветка, те вели допрос.
- Ты, Петух, говори, когда это Царь жульничал на Апраксином рынке? - настойчиво требовал крестовый брат Царя Серега Копейка.
Того же шумно требовали и остальные.
- Говори! - грозно вопил даже Кузька Жучок.
Цветок пытался вывернуться, отпирался:
- Вы же не поняли! Это я про другого Царя говорил, не нашего.
- Про какого это другого? - не своим, свистящим голосом спросил Серега, потирая руки и с трудом удерживаясь, чтобы тут же не залепить оплеуху обманщику и лжецу. Собирался он его проучить на народе как следует.
- Про настоящего, - продолжал вертеться Цветок, - про Николашку Романова... - и осекся, увидев Царя.
Тот стоял, опираясь на палку.
- Г-говорил? - нахмурившись, спросил он.
Цветок, беспомощно оглянувшись по сторонам, понял, что ему не уйти от ответа.
- Говорил, - признался он, потупившись, не смея взглянуть Царю в глаза.
- Зачем же ты сочинил? - снова спросил Царь, гневно сдвигая брови и сжимая свободный кулак.
Все с нетерпением ждали, особенно Серега Копейка. Нужно было отвечать, и Цветок состроил простодушные глаза.
- Потому что я... чудной, дурак я!
Блаженно улыбаясь, всем своим видом он стремился внушить, какой он на самом деле дурак, и вызвать у Царя улыбку. Но тот, нахмурившись, сказал одно слово:
- Д-дерьмо! - сморщился и плюнул в Петьку.
Царь никак не предполагал, что последует дальше. Сразу же к Цветку подскочил Кузька Жучок и тоже плюнул.
Немедленно его примеру последовали и остальные. Оторопевший Цветок, подняв руки, загораживаясь, беспомощно вертелся среди ребят. Каждый считал своим долгом заклеймить кляузника.
- Х-хватит! - приказал Царь.
Скобари расступились. Цветок, съежившись, удалился домой, а ребята с Царем остались на дворе.
СКОБАРИ ПИШУТ СВОИ СМЕРТНЫЕ АДРЕСА
Ванюшка в этот день тоже спал долго. В школе последнее время занятия прекратились. Спешить было некуда.
На лестничной площадке ему попалась сияющая Фроська. Не утерпев, она похвасталась:
- У меня мать забастовала. Сидит сегодня дома. "Все равно, говорит, пропадать будем".
Ванюшка не успел ничего ответить, как Фроська снова осведомилась:
- А у тебя мать? Тоже будет бастовать?
- Где ей!.. Она не умеет, - неуверенно ответил Ванюшка, думая, смогут ли дед и мать забастовать, оставив в чайной одного Дерюгина. По всему выходило, что не смогут. Утром, как и обычно, они шли в чайную.
- Сговариваемся идти на Невский. Пойдешь? - спросила Фроська.
Ванюшка немедленно согласился.
Слух о том, что на центральных улицах полиция ружейным и пулеметным огнем расстреливает демонстрантов, поднял на ноги не только взрослых, но и ребят.
Толпы людей уже с утра повалили из дворца на улицу, направляясь в центр. Настроение у всех было боевое. Рабочие шли сражаться с полицией. "Хлеба будем требовать! Мира!" - кричали они.
Скобари толпились на дворе. Шел горячий спор: идти сражаться с городовыми на Большой проспект или прямо махнуть на Невский? Окруженный своими верными друзьями, Царь снова главенствовал. К нему обращались, ждали решающего слова. Но он пока не вмешивался в спор. Ждал, когда соберутся все ребята.
Ванюшка подоспел как раз вовремя. Он показал Царю свой адресок, написанный ночью студентом, расстегнув рубашку и вытянув гайтан с крестом.
- Видишь? Если меня убьют, то сразу отыщут.
Ванюшка подробно рассказал, что было ночью в чайной. У скобарей загорелись глаза. Смертный адрес Ванюшки ходил по рукам. Каждый жаждал иметь точно такой же квадратик бумаги.
- Хотите, я напишу? - услужливо предложил Ванюшка.
- П-пиши, - распорядился Царь, окидывая взглядом свое многочисленное войско и удивляясь, как ребята за это время повзрослели.
Ванюшка сбегал домой, принес две тетрадки в клеточку, пузырек с чернилами, ручку и промокашку.
Тут же, внизу, в подъезде, на подоконнике, Ванюшка расположился со своими письменными принадлежностями. К нему выстроилась очередь. Так же как и накануне взрослые в чайной, скобари один за другим подходили к Ванюшке. Нахмурившись и успев уже перепачкаться в чернилах, он трудился не покладая рук. Вокруг слышались не по-мальчишески серьезные голоса:
- Сашка Бушев...
- Никита Ковалев...
- Яшка Кукушкин...
- Дунечка Пузина...
Ванюшка перестал скрипеть пером. Скобарихи тоже вклинились в очередь.
- А девчонкам тоже писать? - нерешительно осведомился он у Царя, который стоял рядом и внимательно следил за его работой.
- Попробуй только не напиши! - угрожающе заявила Фроська, а девчонки отчаянно загалдели.
- Вы, дамочки, не шумите! - вежливо предостерег девчонок Копейка. - А то по шее накостыляем и домой спровадим.
Шум усилился.
- Маракуй всем, - распорядился Царь, взглянув на пылавшую румянцем Фроську.
- Маракуй! - повторила Фроська, почти вплотную придвинувшись к Ванюшке.
Неохотно Ванюшка написал адрес белобрысой смешливой Дунечке Пузиной. При этом он упростил свою работу - вместо подробного адреса стал на обороте просто и кратко писать: "Скобской дворец".
Вслед за Дунькой такой же адресок он написал и Фроське. За ней стояли другие девчонки и, нахально оттесняя мальчишек, торопили Ванюшку.