- Пей, - угощал угрюмый человек в сюртуке, наливая под столом из бутылки какую-то мутную жидкость в стакан. - Пей! За мной не пропадет.
- Покорнейше благодарю! - гудел Черт, заметно уже охмелев.
- Вот тому очкастому гусю пересчитал бы ребра, - осторожно на кого-то указал человек в синем сюртуке. - Богопротивная личность у него.
- Могу! - обещал Черт, тяжело опираясь на стол и мотая лохматой головой, как бык. - Раз ты меня уважаешь...
Ванюшка ничего больше не уловил, пробираясь мимо столиков обратно на кухню. Кому советовал синий сюртук пересчитать ребра, Ванюшку совершенно не интересовало. На дворе и на улице каждую субботу и воскресенье кому-нибудь пересчитывали ребра.
Снова выглянув на двор, Ванюшка первым делом увидел Цветка. Стоял тот, окруженный девчонками, и громко разглагольствовал, размахивая руками. Ванюшка подошел к нему и начал осматривать со всех сторон.
- Ты чего? - удивленно спросил Цветок, забеспокоился и сам начал оглядывать себя.
- Стой! - приказал Ванюшка и, как фотограф, уставился на него. Считал он на щеках Цветка... веснушки. - Чего вертишься, юла! - прикрикнул Ванюшка. - Стой, не шевелись.
- А зачем? - глупо улыбаясь, спросил Цветок.
Ванюшка усердно продолжал считать веснушки. Догадливые девчонки начали уже смеяться.
- Двадцать одна... двадцать две... - бормотал Ванюшка. - Тьфу!.. Сбился... Ишь как тебя проконопатили!
Цветок побагровел. Такого злодейского поступка со стороны Ванюшки он не ожидал.
- Я тебе, Чайник, посчитаю... - пригрозил он Ванюшке. - Ты у меня по веревке будешь ходить!
Цветок поспешно отошел от Ванюшки, для чего-то подолом рубашки вытирая свое разом вспотевшее лицо и продолжая ругаться. Отомстив Цветку, Ванюшка спокойно вернулся на кухню чайной и занялся разглядыванием картинок в иллюстрированных журналах, что любил делать, когда ему было особенно скучно.
- Читай, заяц, читай, - проходя мимо, похвалил его Максимов, потрепав по голове. - В жизни пригодится...
Максимов любил вникать в ребячьи дела, шутливо награждая скобарей разными прозвищами, а порой приносил и одаривал ребят разными брошюрками со сказками, рассказами Гоголя, Пушкина.
Снова заглянув в малый зал, Ванюшка уже не увидел в мундштуке Михеля окурка. Куда он делся, было совершенно непонятно. Стоял Михель в прежней позе с повисшей в воздухе ногой.
"Кому понадобилось вытащить?" - подумал Ванюшка, испытующе взглянув на Терентия. Черт со своим приятелем в синем сюртуке продолжали еще сидеть за столом.
ПРОСЬБА ЦАРЯ
После разговора с Харичкиным Царь вышел на двор удрученный. Попавшийся в подъезде дымчатый облезлый кот с отрубленным хвостом подошел к Царю и стал тереться о его ногу. Царь погладил кота.
- Иди гуляй, - грустно сказал он ему.
Сидевшие на заборе воробьи встретили Царя громким чириканьем.
- Все ссоритесь? - укоризненно попрекнул их Царь. Он любил разговаривать с животными. В раннем детстве, оставаясь один дома, Царь разговаривал с тараканами, с серой мышкой, выбегавшей из щели.
Став постарше, он обрел новых друзей. Все собаки и кошки во дворе пользовались его покровительством и защитой.
Выйдя на двор, Царь долгим, внимательным взглядом огляделся вокруг, словно прощаясь. По-прежнему сияла и сверкала на солнце усеянная тысячами втоптанных стекляшек твердая, как гранит, земля без единой зеленой травинки. В глубине обширного двора чернели деревянные пристройки. Дымили вокруг фабричные трубы. Грохот и лязг несся с соседнего судостроительного завода. Переполненный скобарями двор шумел и гудел, как базар в праздничный день. Все кругом было обычное, родное.
Не верилось Царю, что скоро придется со всем этим расстаться.
Разыскав на дворе Фроську, Царь решительно подошел к ней, не зная еще, о чем будет говорить. Фроська была единственным человеком на свете, с которым Типка, уходя в услужение "к почетному гражданину" Харичкину. не мог не проститься. Если бы Харичкин забрал с собой и Фроську, Типка последовал бы за ним с большей охотой. Но Фроська оставалась на дворе Скобского дворца, а Типкина судьба уже находилась в руках Харичкина. Не сказать ей об этом было никак нельзя.
- Т-ты вот что... - не узнавая своего голоса, как обычно грубовато, начал Типка, как-то странно косясь на Фроську. - Ухожу я... насовсем.
- Далеко? - поинтересовалась удивленная Фроська.
- В-в услужение к одному барину... Дело у него торговое... Забирает меня к себе на... Кавказ...
Типка говорил с трудом, ворочая языком, как булыжником. Почему на Кавказ, Типка и сам не знал, уловил только из прошлого разговора с Харичкиным, что тот забирает его в отъезд. А слово "Кавказ" само собой пришло Типке на язык. Считал он Кавказ самой отдаленной от Петрограда местностью.
- Хочешь, я тебе свои стекляшки отдам?.. - предложил неожиданно Царь. Никакого другого сокровища, кроме разноцветных стекляшек в ящике под деревянным топчаном, у него не было.
Взглянув на Типку, растерялась и побледнела Фроська. В том, что Типка говорит чистую правду, она нисколько не усомнилась. Типка всегда говорил ей правду, и, может быть, за это она и уважала его больше, чем кого-либо из скобарей на дворе, даже больше чем уважала. Но об этом пока не знала ни одна душа на свете. В это самое время мимо них прошел, насупившись, Ванюшка.
- А ты не уезжай, - тихо попросила Фроська, глядя на Царя большими жалостливыми глазами. И она по своей привычке провела рукой по щеке Царя.
Царь еще более насупился.
- Нельзя мне... Тетка требует... Кормиться ей трудно.
Типка хотел еще что-то сказать, но помешали. Подошел пьяный тряпичник Младенец.
- Ребятки! - всхлипывал он. - Разве я человек? Я христопродавец!
Младенец, покачиваясь, хотел в чем-то покаяться, но Царь, взяв его за рукав, отвел к подъезду, уговаривая:
- Иди проспись, дядя Младенец. А то еще в участок заберут.
Избавившись от Младенца, Царь снова вернулся к Фроське. Она стала решительно возражать против его отъезда. Если и поступать в услужение, то лучше где-нибудь поближе, в самом Питере и неподалеку от Скобского дворца, - так считала она.
И вдруг, увидав вышедшего из чайной "Огонек" механика Максимова, Фроська взяла Царя за руку и приказала:
- Пошли!
- К-куда? - спросил Царь, подчиняясь требованию Фроськи.
Ни слова больше не говоря, Фроська подвела Царя к Максимову. Это был человек, которого Фроська знала как справедливого и честного и очень уважала. Он тоже всегда говорил всем правду, не лукавя и не стесняясь.
- Здрасте, дяденька! - вежливо обратилась Фроська, глядя ему в глаза. - С приятным аппетитом вас.
- Здорово, красавица. Спасибо! - добродушно приветствовал ее Максимов. - Что скажете?
- Вот! - Фроська говорила с отчаянной смелостью, указывая рукой на Царя. - Устройте его куда-нибудь, дяденька, в услужение.
Царь в своей полосатой тельняшке молчал. Он только благодарно взглянул на Фроську, и глаза у него потеплели. "Поможет или нет?" - думал он.
- Что, орел, туго приходится? - осведомился Максимов, удивленный, что эта шустрая черноглазая девчурка просит не за себя.
- Д-да, - признался Типка, умоляюще глядя на Максимова, - дюже хорошо бы на завод... или на фабрику... учеником...
- Он способный, - добавила Фроська. - Он все может.
- А живешь ты у кого? - поинтересовался Максимов.
- С т-теткой. Она не выгонит. А так ей т-трудно. Я уже большой. Четырнадцатый год мне. - Царь умышленно прибавил себе целый год. Ему только недавно исполнилось двенадцать лет.
- Надо подумать, - пообещал Максимов, которому понравилось, что ребята разговаривают с ним, как взрослые, деловито и серьезно. - А сам-то ты не пробовал устроиться?
- Не берут, - пожал плечами Царь. - Ходил я с теткой. Обещают, а не берут.
- А мать, отец у тебя, как видно, отсутствуют? - спросил Максимов.
- Батю стражники застрелили, когда в деревне барскую землю делили. А мамка... - Типка немного замялся, по-прежнему доверчиво глядя на Максимова ясными глазами. - Мамка с горя умом тронулась. Сгорела во время пожара. Я еще тогда малышом был.
Фроська, не вытерпев, снова ласково коснулась рукой щеки Царя, но в разговор больше не вмешивалась. Типка впервые за всю свою, как ему казалось, длинную жизнь так доверчиво и охотно рассказывал про своих родителей, видя, что Максимов, не улыбаясь, внимательно слушает его.
- Стражники, говоришь, застрелили? - сурово сдвинув брови, переспросил Максимов. - Да-а, жизнь у тебя, видно, настоящая, пролетарская. А Царем еще тебя зовут на дворе! Это по какой же причине? Коронация-то у тебя давно происходила? - Чтобы сгладить тяжелое настроение, Максимов умышленно пошутил, но Типка не понял шутки и не улыбнулся.
- Так это... по фамилии меня кличут. Такая фамилия у меня, Царев.
- Против фамилии ничего не скажешь. А кличка очень у тебя плохая. Очень даже плохая. Можно сказать, оскорбительная, - укоряюще покачал головой Максимов.
- А п-почему плохая? - Уже обидевшись, переспросил Типка.
Максимов улыбнулся, снял очки, протер платком стеклышки и, по привычке оглянувшись по сторонам, стал говорить уже тише:
- Как тебе сказать... Стражника, который твоего отца застрелил, ты что - уважаешь? Городовых, а это тоже стражники, только на городской манер, ты тоже уважаешь?
- Нет, - признался Типка. - Притесняют они народ. Разве кто их уважает?!
- Правильно! - одобрил его ответ Максимов. - Городовые кому служат? Царю. Кого защищают? Царя, не тебя, - снова усмехнулся Максимов. - Теперь понял, почему мне не нравится твоя кличка?
Типка утвердительно кивнул головой. Ему очень пришелся по душе разговор Максимова.
- Меня уже не раз в участок водили! - гордо признался он.
Максимов снова нахмурился.
- По делу? - спросил он, - Или так, подобру-поздорову?
Царь замялся. За свою жизнь он неоднократно был бит дворниками за разные проделки на дворе и просто так, ни за что ни про что. Дубасили его взрослые. Трепали за уши городовые, снимая с рессор извозчичьих пролеток, когда Царь не хотел пешком путешествовать по городу... Обо всем было длинно и не совсем приятно рассказывать.
Максимов, очевидно, догадывался и не стал дожидаться ответа.
- Ну, об этом после поговорим, - успокоил он Типку, - Может быть, я тебя к себе в типографию устрою, - И он дружелюбно потрепал Царя по плечу.
- Чувствительно вас благодарим, дяденька, - опять выступила Фроська.
- Ну вот... и бесплатное представление начинается, - кивнул Максимов головой на проковылявшего мимо них бродячего музыканта с шарманкой за спиной и обезьянкой на плече.
Ребята побежали вслед за шарманщиком.
РАЗГОВОР, ИМЕВШИЙ БОЛЬШИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
Едва ребята успели отойти от Максимова, как к нему, грузно шаркая опорками, приблизился Черт.
- Стой!.. - рявкнул он и, перекрестив Максимова, грозно спросил: - В б-бога веришь?
- Тебе что нужно? - миролюбиво спросил Максимов, хорошо знавший грузчика.
- Тебя, - ответил Черт, тяжело покачиваясь. От него нестерпимо разило крепким сивушным духом. - Зачем людей совращаешь?
Максимов уже более внимательно взглянул на опьяневшего грузчика.
- Эх, ты! - неодобрительно покачал он головой. - Рабочий человек, а ведешь себя, как полицейский крючок. Ты что, не узнаешь меня?
- Узнаю, - прогудел Черт, ближе подступая к Максимову и судорожно сжимая свои огромные кулаки. - Снова спрашиваю: в бога веришь? Молчишь!
Черт от дикой, неуемной ярости еще более побагровел.
- В тебя верю. Ты и есть бог. - Максимов ответил шутя, стараясь не раздражать пьяного. Он никак не ожидал, что произойдет дальше.
- Как? - спросил суеверный Черт, с нескрываемым ужасом глядя на Максимова и отступая от него на шаг. - Я... бог?..
Смелая мысль пришла в голову Максимову. Желая скорее отвязаться от пьяного, он даже перекрестил его и низко поклонился.
- Кланяюсь, как богу, - сказал он. Превратив ошеломленного Черта в бога, Максимов решительно повернулся спиной и пошел домой, размышляя, кто мог подослать опьяневшего грузчика. "Действует черная сотня", - тревожно думал он.
Черт остался один в величайшем потрясении.
- Я... бог?.. - бормотал он, ничего не соображая.
"Этот самый, в синем сюртуке, его натравил, - думал Максимов, поднимаясь к себе на четвертый этаж, где снимал комнату у престарелой глухой вдовы почтово-телеграфного чиновника. - Нужно будет поговорить с грузчиком, когда тот отрезвеет. Обязательно поговорю. Это дело так оставлять нельзя", - решил Максимов. И тут он вспомнил про свой разговор с Типкой и Фроськой, не зная, что ему больше понравилось: немногословная, рассудительная речь Царя и его серьезный, уже не детский взгляд или волнение черноглазой шустрой девчонки, с такой горячностью и с такой нескрываемой надеждой просившей за своего друга. Медленно он перебирал в уме своих знакомых. Их было много в Петрограде и в то же время очень мало. Не к каждому он мог запросто, открыто зайти. Да и адреса многих из них менялись, как листки отрывного календаря на стене.
Сам с детства пройдя тяжелую сиротскую школу жизни, Максимов любил ребят. И теперь, расхаживая по узкой полупустой комнате, где, кроме железной кровати под байковым одеялом, стола, нескольких стульев и этажерки с книгами, ничего больше не было, он вспомнил, как однажды в детстве ему тоже помогли. Деревенский учитель привез его в город и с большим трудом устроил на казенный счет в гимназию. Правда, доучиться ему не пришлось. Из шестого класса его исключили за дерзость и вольнодумие. Дальше найти свою дорогу в жизни было уже легче. Взглянув в раскрытое окно, выходившее на грязный двор, Максимов вздохнул.
"Скоро ли придет такое время, - подумал он, - когда эти хлопчики вырвутся на светлую, широкую дорогу, станут хозяевами жизни? Никто не назовет их вместо имени нелепыми кличками, не унизит, не оскорбит".
- Придет. Обязательно придет. И скоро! - нахмурившись, вслух произнес Максимов. И, глядя сверху на мелькавшего среди ребят в своей полосатой тельняшке и в рваном картузе, лихо заломленном набекрень, Типку, Максимов так же вслух промолвил: - Будь спокоен, Царь-царевич! Устроим тебя в люди, обязательно устроим...
В дверь постучали, и в комнату вошел пожилой мужчина в рабочей куртке. В руках у него белела свернутая в трубку газета.
- Максимов? - осведомился он, пытливо разглядывая механика и протягивая ему четырехпалую руку. Пятый палец у него на руке был почти начисто обрублен. - Кажется, встречались?
- Встречались, - спокойно подтвердил Максимов. - Вместе в шестом году в Литовском замке сидели. - И он назвал фамилию вошедшего.
- Точно, - подтвердил тот и положил на стол газету.
Максимов медленно развернул. Это был старый, еще предвоенный, годичной давности, июльский номер газеты "Правда", служивший теперь паролем. На первой странице крупным шрифтом выделялся подчеркнутый карандашом заголовок - призыв к забастовке.
- Понятно? - спросил пожилой мужчина, усаживаясь на стул. - Такова директива Петроградского комитета.
- А Ленин? - спросил Максимов. - Одобряет ли он в такое трудное время выступать?
- Письмо от него получили. Задача теперь - распространить.
В дверь снова постучали. В комнату вошел черноусый моряк в военной форме, на ленточке бескозырки у него чернели буквы: "Орел".
- Григорий Астафьев, - отрекомендовался он четырехпалому. С Максимовым моряк был уже знаком.
Если бы судомойка Аксинья из чайной "Огонек" заглянула в эту минуту к Максимову, то встретилась бы со своим двоюродным братом, которого она на дворе выдавала за мужа, выдумав историю с приворотным зельем.
УБИЙСТВО НА ДВОРЕ СКОБСКОГО ДВОРЦА
Больше всего на свете ребята любили, когда на дворе у них появлялись акробаты, фокусники, музыканты, певцы. На даровое представление обычно собиралась громадная толпа скобарей. На этот раз на двор зашел кривоногий шарманщик грек в мешковатом длинном сюртуке, в коротких, гармошкой сапогах и в старой черной шляпе. На плече у шарманщика, позвякивая блестящей медной цепочкой, сидела маленькая коричневая обезьянка в пестрой, с бахромой, шерстяной юбочке и преуморительно корчила гримаски.
- Шарманщик! Шарманщик! С обезьянкой! - шумели вокруг.
Выйдя на середину двора, шарманщик снял со спины свой музыкальный ящик и, подставив под него деревянную ногу, посадил на шарманку обезьянку и негромко, хрипло заиграл; посматривая на многочисленные окна Скобского дворца, ожидал вознаграждения.
Царь, усиленно работая локтями, сразу же пробился вперед. Стоял он рядом с Фроськой. Стоял как зачарованный, не спуская глаз с маленькой шустрой обезьянки, которая, позвякивая цепочкой, сползла с плеча шарманщика и, спрыгнув вниз, неумело ковыляла по земле.
- Смотри-ка! На задних ногах ходит. Пляшет! В зеркало глядится! - раздавались восторженные возгласы ребятни и взрослых, окруживших шарманщика.
- Пьяная баба гуляет по базару! - громко объявлял шарманщик, не переставая крутить шарманку.
- Красная девица румянится и пудрится! - сообщал шарманщик. Лицо у него было усталое. Говорил он нечетко, плохо выговаривая отдельные слова.
Кругом смеялись громко взрослые и ликовали ребята. Толпа вокруг шарманщика все сгущалась.
И в это время к толпе медленно приблизился Черт. Находился он в невменяемом состоянии, усиленно таращил глаза и морщил лоб. По-прежнему в голове у него шла мучительная работа: ему не давал покоя разговор Максимова.
"Бог! Бог!" - мерещились ему слова.
- Свят! Свят! - шептал он, делая рукой широкие, размашистые кресты.
Высокий и грузный, с взлохмаченной, словно объятой пожаром головой, в широкой холщовой блузе и в таких же шароварах, он возвышался над всей толпой, продолжая таращить глаза.
- Что сие? - громовой октавой спросил он у окружающих, заметив шарманщика.
Он раздвинул толпу, приблизился ближе и явственно увидел на земле сатану с длинным хвостом, с рогами, в шерстяной юбке, с зеркалом в руках.
- Чур меня! - испуганно перекрестился он. - Нечистик!
В затихшей толпе кто-то засмеялся. Это еще более разъярило пьяного грузчика. Схватив за воротник сюртука грека, Черт легко приподнял его вместе с умолкшей шарманкой и обезьянкой от земли.
- Тебе говорю, изыди! Сгинь! - глухо заревел он, еще более багровея от нахлынувшей бешеной ярости.
Кругом замерли, хорошо зная буйный нрав грузчика. Трезвый, он был молчалив и редко выходил из себя, но в хмелю становился несдержан и страшен.
Царь стоял вначале спокойно, забавляясь выходкой Черта. Но как только обезьянка, испугавшись, вскарабкалась на грудь к хозяину и, обхватив его за шею тоненькими ручонками, плачущим голосом тонко заверещала, у Царя разом остановилось сердце.
- Убьет! - испуганно закричала Фроська, стоявшая рядом с Типкой. - Ой, убьет!
- Не тронь! - не помня себя, завопил и Царь; молниеносно метнувшись к Черту, он схватил цепочку от обезьянки.