Разношёрстная компания: надменные лица мелкопоместных дворян, задубевшие лица фермеров-посредников, измождённые лица простых крестьян. Молоденькая служанка за стойкой сверкнула глазами, увидев меня. В полной тишине я вошёл в трактир. Хозяин опомнился первым: когда я подошёл к стойке, тощее лицо с ввалившимися щеками выглянуло из гроба его души.
- Вечер, сударь…
- Вечер, - отвечал я.
Мне было душно в этой комнате с низко нависшими балками. Вот она, Ирландия накануне восстания, и, чем ближе к Дублину, тем сильнее запах пороха; в эти дни мало кто доверял своим друзьям, не говоря уж о чужих. Повернувшись спиной ко всем этим лицам, я бросил на стойку серебро.
- Кружку вашего эля, хозяин, и кусок-другой мяса, я умираю с голоду.
- Слушаю, сударь…
Он наклонился к бочонку, наполняя пенную кружку.
- Би́дди, голубка, порцию мяса молодому джентльмену, да поторапливайся.
- Сию минуту!
Хозяин пододвинул мне кружку.
- Издалека?
- Эннискорти.
- Ты родом оттуда, сынок?
Я глянул через плечо. Пожилой мужчина с посиневшим и одутловатым лицом, нижние веки обвисли - он походил на человека, в которого ударила молния.
- Нет, сударь, проездом.
- Хорошая у тебя кобыла, честное слово, - сказал другой.
Это был толстый фермер, я решил, что он владеет небольшим участком земли.
- Верно, он заплатил за неё хорошую цену, - засмеялся его собутыльник.
Напряжённость исчезла. Это всегда так бывает, если войдёшь себе тихо и скромно. Мало-помалу все оттаивают.
- Она у меня от отца, - сказал я, - за деньги её не купить.
- Солдаты, юноша, на это не посмотрят! - вскричал хозяин.
- Солдаты?
Кто-то крикнул из угла:
- За пять миль от Дублина английские драгуны всех лошадей отбирают, дадут тебе золотую гинею, и сабли вон, если ты что-нибудь скажешь.
- Куда ты едешь? - шепнул крестьянин, стоявший рядом со мной.
- В Дублин, - сказал я. - Драгуны меня не остановят.
- Удачи тебе, сынок, мне твоя смелость по нутру, только эту кобылу ты до Дублина не доведёшь, так и знай.
Я отпил глоток эля; когда пьёшь, надо помнить, что вкус чувствуешь на язык, а крепость - на желудок. На полный желудок эль тебе в помощь, а на пустой - до виселицы доведёт. Так, бывало, говаривал мой отец.
Мне было хорошо в тёплой и доброжелательной атмосфере трактира.
Хотя на дворе было лето, в открытом очаге горел огонь, а вокруг него расположились крестьяне с торфяных болот, вечно мёрзнущие от недоедания; глаза их на бледных лицах лихорадочно горели. Они ели, но не пили и потеснились, когда я сел между ними.
- Садись-ка сюда, приятель.
Место было удобное: отсюда я видел дверь, а на стекле полукруглого оконца - тень моей верной Майи. Вдруг я увидел крупного мужчину, сидевшего в углу в тени у стойки. Я скорее почувствовал, чем увидел, как он разглядывает меня своими чёрными глазами. И тут же, почти в тот же миг, я узнал его: это был тот человек, что ночевал на постоялом дворе у Джо Лихейна в Эннискорти. На скамейке в углу он сидел с той же посадкой, что и на своём коне в то утро, когда выехал со двора.
Я ел медленно, сдерживая желание глотать не пережёвывая, в голове у меня мутилось от голода, а вокруг текла негромкая беседа. Говорили в основном об ополченцах из Северного Корка и о патрулях английских драгун. А когда я вновь оторвался от тарелки, то увидел, что человек в углу не сводит с меня глаз, изучает меня доскональнейшим образом, и я проклял себя за глупость. Он обратил на меня внимание прежде всего потому, что я назвал Эннискорти. Взор у него был спокойный и твёрдый; рука лежала на эфесе шпаги, и, когда он опустил стакан, я увидел странную ненависть в его глазах.
Эннискорти! Кровь бросилась мне в лицо от злости на самого себя: вот такие-то глупые ошибки и ведут на виселицу. Подобная глупость недостойна того святого доверия, которое было оказано мне.
- Ещё виски, мистер Баррингтон? - спросил хозяин.
Мужчина поднялся.
- Нет, спасибо, пора в путь.
Я вспомнил ирландского патриота, который напал на меня под Карнью и повредил мне руку. Так это Йона Баррингтон, о котором он говорил? Тот человек, за которым он гнался от Барджи Кастл, где жил патриот по имени Бэджинал Харви и его друг Кью? Тот лоялист, за которого принял меня патриот; неужели это тот самый Йона Баррингтон, что скакал в Дублин, чтобы предать друзей, с которыми он обедал?
- Уж вы-то свою кобылу в Дублин доставите, - крикнул какой-то мужлан, - драгуны хоть что делай, правда, мистер Баррингтон?
Мужчина направился к двери.
- Они отбирают лошадей у бунтовщиков, приятель, а не у приличных людей, которые чтут закон.
- Да? - сказал крестьянин со мной рядом. - Которые чтут закон? У старика Неда Тэ́мбера ополченцы позавчера в ночь дом сожгли, а уж он закон чтил, как никто.
- Если старик Нед не уймётся, ему головы не сносить, запомни! - крикнул другой.
А хозяин сжал руку в кулак и с горечью сказал:
- Все в наших краях как с ума посходили, мистер Баррингтон. Вы в Уэксфорде большой человек, обедаете со сквайрами и всякое такое. Замолвите за нас словечко, когда будете в Дублине, ведь это позор, что тут творится…
Мистер Баррингтон спокойно промолвил:
- Замолвить-то я замолвлю, но только если вы будете уважать закон и порядок.
- Закон и порядок, сударь? - крикнул крестьянин рядом со мной. - Позапрошлой ночью, как вот Самсон говорит, пришли они и спалили хижину Неда Тэмбера, а его с хозяйкой - в приют, а уж они-то Бога не забывали, это точно!
- Значит, он в чём-то провинился, - отвечал мистер Баррингтон.
- Нет, ты джентльмена не путай, Сэм, у старика Неда сын в "Объединённых ирландцах", не забудь.
- Если у него сын - бунтовщик против ирландского народа, он это заслужил.
- Мало ли что там его сын делает, при чём тут Нед, а? Гневный спор разгорался, и скоро все, кто сидел в трактире, разделились на две половины: одни стояли за закон и порядок, другие - за справедливость и с ненавистью обвиняли тех, кто угнетал их. В ту ночь в этом трактире я наблюдал трагедию моей страны: я видел противостоящие партии - богатые против бедных и лоялисты против повстанцев.
- Пора народу взять дело в свои руки!
- Не говори глупостей, приятель! Вон их сколько, да они нас с тобой живьём сожгут, не только что наши дома!
- Отец О’Киф сам сказал: позор, что они тут творят, он сегодня приехал, чтобы с армейскими об этом говорить. А Нед Тэмбер - человек хороший.
- Отец О’Киф пусть поостережётся, они и его церковь сожгут, не только дом Неда!
- Хватит, хватит, господа, успокойтесь! - заревел хозяин.
Они спорили, кричали, вскакивали с мест, лица их горели страстью, и я от души пожалел их.
Наконец Баррингтон сказал:
- Слушайте! - Его решительный голос заставил всех замолчать; стало так тихо, что я услышал, как ветер вздыхает на чердаке, а вдали шумят волны. - От Антрима, - продолжал он тихо, - до Уэксфорда, всюду, даже в Дублине, говорят о революции. В Эннискорти куют оружие. Но я вам вот что говорю: если сейчас будет бунт, Ирландии конец на ближайшие сто лет. Хотите вы того или нет, над вами британский флаг; избавиться от него можно лишь убеждением, но не силой.
- Ирландии больше нет, приятель, и ты это знаешь, - прошептал кто-то.
- Ирландия во веки веков! - сказал Баррингтон. - Я, как никто, предан ей всем сердцем. Вы что, хотите залить её кровью? Хотите, чтобы ваши дома были сожжены, а дети пошли на каторгу? Если вы этого хотите, тогда так именно и будет, ведь в стране полно британских войск…
- Да они разбегутся, как только французы высадятся в Ирландии!
Снова вспыхнул спор.
- Дайте мистеру Баррингтону сказать, - закричал хозяин, - он человек образованный, он знает! Да уймитесь же!
Баррингтон поднял голос:
- Разве французы раньше уже не обещали высадиться? Генерал Гош и Уолф Тон привели корабли и пятнадцать тысяч французов, но разве они высадились в Бэнтри? А с тех пор уже два года прошло!
- Погода им не позволила, приятель, ты же знаешь! - воскликнул какой-то крестьянин.
- Уолф Тон, Уолф Тон! - кричали они.
Они повскакали со скамей, выкликая любимое имя, но я не тронулся с места, хотя сердце у меня при звуках этого имени забилось сильнее. Я никогда не встречал этого прославленного ирландского патриота, привлёкшего мощь Бонапарта к делу освобождения отечества от британского ига, но отец мой часто о нём говорил.
Какой-то крестьянин, измождённый и тощий, вскочил и закричал:
- Ну уж, если вернётся Уолф Тон, они запоют по-другому. В девяносто шестом ему штормы помешали, но он вернётся и спасёт наш край, и будет у нас настоящий ирландский парламент, а не тот, что нам сейчас навязали!
В ответ раздался оглушительный рёв.
- А знаешь, чем это обернётся, приятель? - спросил Баррингтон. - Тем, что вместо английской оккупационной армии у нас будет французская; этого чёрта вы знаете, а того - нет. Я-то, во всяком случае, предпочитаю англичан. Ну, а ты что скажешь, парень?
Он уставился на меня, но я не ответил.
- Ты что, парень, язык проглотил? - закричал хозяин. - А ну, выкладывай, что ты там думаешь? Нам нужны такие молодцы, как ты, чтобы обеспечить будущее любимого края.
Но я жевал и упорно молчал, не отвечая на вопросы. Я не мог себе этого позволить. Одно слово некстати, один намёк на мои мысли, лихорадочные, горячие, и они кинутся ко мне, а это помешает моей миссии.
- Мудрые люди помалкивают, - произнёс я в наступившей тишине.
- Если ты за закон и парламент, ты сохранишь голову на плечах, - сказал Баррингтон, толкнув дверь, - Парнишка дал хороший ответ, и я вам всем советую его запомнить.
Я сидел как дурак, глядя, как он уходит, и размышлял, правда ли то, что сказал мне о нём ирландский патриот.
Похищен!
С тех пор я не раз размышлял о том, не он ли подстроил мне ловушку, ибо, кроме него, ни один человек не вышел тогда из трактира. Помню, я уже встал и шагнул было к двери, когда какой-то крестьянин сказал:
- Да, выглядишь ты, конечно, молодцом, сынок, челюсть квадратная и плечи широкие, да и росту в тебе верных шесть футов, только вот что я тебе скажу… - Он встал и придвинул ко мне измождённое голодом лицо. - Рост ростом, но, главное, готов ли ты драться, парень? Как я погляжу, ведёшь ты себя так, словно в тебе росточку фута два с небольшим…
А другой крестьянин, маленький, высохший человек, стащил с себя куртку и показал мне спину в рубцах.
- Они мне дали двести пятьдесят ударов, чтоб я сказал, где спрятаны копья.
- Но он не сказал, - произнёс его друг, поднимая кружку.
- А на мне вот что, погляди! - крикнул другой и сдёрнул широкополую шляпу, и я склонил голову, ибо череп у него был белый, как кость, а волосы сожжены, и я понял, что гессенцы пытали его страшной пыткой, зажигая на нём смоляную шапку.
- И он не сказал, где порох, - произнёс четвёртый. Голос его зазвучал громче: -Так что катись-ка ты в Дублин, - закричал он мне прямо в лицо, - и скажи-ка своим дружкам, что мы в Ки́лдэре плюём им в глаза! Как только вожди скажут нам, что время приспело, Килдэр поднимется вместе со всем Уэксфордом, а таким умникам, как ты, никто спасибо не скажет.
Окружённый этими смелыми людьми, я не смел поднять на них глаза.
- Прощайте, - сказал я.
- Скатертью дорожка…
Они с отвращением отвернулись от меня.
- Мы за Ирландию во веки веков, и к дьяволу тех, кто стоит в сторонке!
Я вышел и на пороге столкнулся с вербовщиками, которые втолкнули меня назад в трактир.
Шестеро их.
Все шестеро - дюжие английские матросы, плоские шляпы, подвязанные косицы, мускулы на груди так и ходят под тугими чёрными фуфайками. Вошли с ухмылками и захлопнули за собой дверь.
- Боцман, вот подходящий молодчик! - закричал один из них.
Я выхватил шпагу, ногой опрокинул стол, чтобы было посвободнее, и отступил к стене. А ирландцы засмеялись. Возраст у всех них был такой, что ни один не годился для службы в британском флоте, и они смеялись, словно пьяные гномы из ирландской сказки, и топали ногами в восторге оттого, что я так попался, а я в душе проклял собственную глупость. Ведь я видел корабль у Брейского мыса. Всю свою жизнь я знал, что, если корабль подходит к берегу один, значит, это разбойники-вербовщики, довольно я на них в Милфорде насмотрелся. Я видел, как они выходили в город, когда закрывались трактиры. Англичане так вербовали себе матросов во флот: чуть не половину брали насильно, просто хватали человека у дверей собственного дома и уводили. Пять лет служил он во флоте адмирала Нелсона, а его жена и дети меж тем голодали. Я поднял шпагу.
- А ну, опусти эту штуку, - прошептал боцман, - а не то тебе же хуже будет, сынок. Бросай шпагу во имя короля, и никто тебя не обидит.
Он подмигнул и захохотал, а матросы у него за спиной одобрительно заревели:
- Сдавайся, парень, и поплывёшь по волнам вместе с нами!..
- Берите его! - орали ирландцы. - Делайте с ним что хотите, нам он без надобности.
Я понял, что шансов у меня никаких: два матроса, стоявшие за боцманом, вынули ножи и вышли вперёд.
Боцман сказал:
- Ну что, красавчик, пойдёшь, пока цел, или изрезать тебя на куски?
Сопротивляться с оружием в руках было бесполезно, я жил в портовом городе и знал порядки, царившие во флоте. Если бы я убил одного из них, утром я предстал бы перед военным судом на фрегате, а в сумерках - болтался бы на рее, чтобы другим неповадно было сопротивляться вербовщикам. Я выронил шпагу.
- Так-то лучше, - сказал боцман и бросился на меня.