* * *
Едва забрезжил рассвет следующего дня, как в Бухаре вновь начались избиения и аресты всех заподозренных в связях с русскими. Перечень примет, по которым следует искать и находить таких людей, был тот же самый, что и накануне.
Все, у кого на рубашке пуговицы.
Все, у кого короткий пиджак…
Все, у кого подбрита борода…
Все, кто читает газеты…
Все, кто дружит с читающими газеты…
Все, кто обучает детей по русским методам…
Все, кто отдает своих детей таким учителям…
Все, кто защищает вышеозначенных преступников…
Вчера еще в Обхане было сравнительно мало заключенных. Во всяком случае, в камере можно было лечь на полу. Сегодня с утра в тюрьму стали поступать новые узники. О том, что происходило в городе, узнавали от вновь прибывших. Их вид был ужасен. При аресте многих избивали до полусмерти, разбивали головы, ломали руки и ноги. Двоим или троим выкололи глаза.
Среди новых было несколько учителей, служащих контор, рабочих с железной дороги. В большинстве если не очень образованные, то, во всяком случае, грамотные люди.
Их преступления состояли обычно не только в том, что рубашки у них были с пуговицами. Их преследовали и за многое другое. Одни из них учили детей иначе, чем того хотели власти, другие выписывали и читали газеты, третьи имели знакомых русских. Некоторых из новичков знал и учитель Насыр, и его сыновья. Наверно, поэтому так удивились они, когда в камеру втолкнули Анвара-водоноса. Он тоже был сильно избит, стонал и громко читал молитвы. Талиб хотел окликнуть их бывшего квартирохозяина, но водонос сам заметил учителя Насыра и своих бывших квартирантов.
- Будьте вы прокляты! - крикнул он. - Все беды из-за вас, вероотступников!
Из его дальнейших слов стало ясно, что к нему, с муллой во главе, ворвались ученики соседнего медресе, которые искали дядю Юсупа, но, увидев среди оставленных вещей географический глобус, вспомнили, что водонос отдал сына в новую школу, и на этом бесспорном основании схватили отца.
- Бедная моя семья, бедная жена, бедные дети! - плакал он, размазывая слезы по разбитому в кровь лицу.
Выяснилось, что самыми жестокими и безжалостными были ученики высших духовных училищ, предводительствуемые своими фанатичными учителями. Это они выкалывали глаза, плясали на своих жертвах, стараясь заслужить милость аллаха в священной войне против неверных.
- Нам еще повезло, - сказал старший сын учителя Хамид. - Нас забрали, оказывается, "Непобедимые львы". Это уголовники, грабители. Они больше о наживе думали.
Первая половина дня прошла в разговорах о том, что творится в городе. Камера, где сидели Талиб и его друзья по несчастью, через несколько часов оказалась набита так, что ни одного нового заключенного втиснуть уже не удавалось.
А арестованных все приводили и приводили.
- Ничего, скоро вам будет свободно, - весело смеясь, крикнул в окошко камеры стражник. - Вы хотели свободы, будет вам свободно.
- Судить скоро будут, - поняли его слова заключенные.
Действительно, скоро к камерам стали подходить эмирские солдаты и дворцовые стражники. Они хватали несколько человек и уводили их по крутому проходу.
Там на специальном возвышении сидели судьи. Солнце освещало белоснежные чалмы, играло на парчовых халатах и сверкающих стеклярусом поясах. Судьи не спрашивали ни о чем, кроме имени, и приговор был ясен: смерть! Неважно, присуждал ли суд прямо к смерти или к семидесяти пяти ударам палкой. Имя же спрашивали только для того, чтобы занести его в список осужденных. Эмир требовал строгого учета.
Каждый представший в эти дни перед судом приговаривался к смерти, ибо другого решения судьи принять не могли. Обширные тюрьмы Бухары были переполнены.
Первыми из камеры потащили на суд тех, кого привели последними. Они стояли ближе к двери.
Учитель, его сыновья и дядя Юсуп с Талибом находились далеко от двери. Ясно было, что их очередь наступит не очень скоро.
Никто из тех, кого уводили на суд, не возвращался обратно, никто не прошел мимо камер из цитадели в город. Значит, никого пока не освободили.
- Может быть, из Арка есть другой выход? - с надеждой спросил дядя Юсуп, когда ему разъяснили значение происходящего.
- Нет, - ответил ему учитель Насыр. - Не надо себя обманывать. Нас всех ждет смерть. Нужно подумать, чтобы как-то спасти детей, но я не знаю, как это сделать. Пусть, по крайней мере, они пойдут после нас с вами.
- Мы пойдем с тобой, папа, - сказали Хамид и Камал.
- И я пойду с тобой, - сказал Талиб дяде Юсупу.
- Не говорите глупостей, - тихо, с достоинством сказал учитель Насыр.
Талиб обеими руками обнял дядю. Юсуп-неудачник тихо и молча плакал, слезы текли по его впалым щекам.
- Слушайте, что я скажу вам, друзья, - продолжал учитель. - Я мусульманин, как мои деды и прадеды, никто не сможет упрекнуть меня в неверии. Таким я и умру. Но почему аллах создал меня слепым? Я верил эмиру и его министрам больше, чем русским, потому что эмир и его палачи - мусульмане, а русские - христиане или даже вовсе безбожники. Я думал, мы, мусульмане, избраны богом, а они неверные. Я был против русской революции, я боялся ее, я верил, что наш эмир, будь проклят его род, улучшит жизнь без революции. Слушайте и запоминайте - я за революцию!
Последние слова он выкрикнул громко и повторил их несколько раз. Он говорил это для всех, и люди, до сих пор его не замечавшие, обернулись к нему.
- Не надо, папа, - сказал старший сын. - Не кричи так. Может быть, все обойдется.
- Надо так, надо! - опять выкрикнул отец. - Они убьют нас, они и вас убьют. Я все вижу теперь, и я знаю, как я сам в этом виноват. Я виноват и в том, что будет с вами…
Учитель заплакал, тело его дрожало так, что все, кто стоял рядом, чувствовали эту дрожь.
- Грамотей проклятый! - подал голос из своего угла Анвар-водонос. - Теперь ты плачешь. Зачем же ты, скотина, делал то, что запрещено? Я не знал, что это запрещено, я неграмотный. Пусть вас всех казнят, пусть вас убьют, а меня за что?
Водоносу стали что-то объяснять, успокаивать, но он долго еще ругался и призывал громы, молнии и все кары небесные на тех, кто знает грамоту, кто читает газеты и смущает умы простых людей. Он даже порывался пододвинуться ближе к учителю, чтобы расправиться с ним, но тут распахнулась дверь и стражники стали вытаскивать заключенных, чтобы вести их на суд.
* * *
Я не буду подробно рассказывать о том, как после краткого допроса и зверского приговора все, кто был вызван на суд, сразу же перешли в руки палачей. Тут я опять позволю себе сослаться на мудрого и сильного духом Садриддина Айни. Он пишет, что эмир Бухары вначале удовлетворялся довольно простыми методами казни. "Приговоренных связывали веревками по ногам и рукам и укладывали на краю ямы, головами к ней; затем палачи протыкали горло каждого остро отточенным ножом. Ученики палачей, оттащив в сторону трупы, на место их укладывали других. Так один палач за час мог казнить несколько десятков человек и не уставал…
Но этот способ оказался неудобным: ямы наполнялись кровью, и от ее запаха эмиру в Арке становилось трудно дышать…
Палачи поняли, что среди казненных имеется много невинных, и запротестовали. Указывая на некоторых, они говорили:
- Этот кажется нам неповинным, мы не можем пролить его кровь: невинная кровь принесет несчастье!
Но не это волновало эмира - он видел, что человек с перерезанным горлом быстро умирал и успокаивался, а душа эмира, как у пьяницы, жаждавшего вина, ожидала других, сильных зрелищ, при которых казненный испытывал бы жестокие муки в течение хотя бы часа…
Ямы, наполненные кровью, засы́пали пылью и песком, закрыли досками и сверху поставили виселицы. Тело жертвы поднималось на блоке вверх, до самой перекладины, глаза жертвы выскакивали из орбит, из носа обильно текла кровь, лицо темнело. Когда приближался момент смерти, палачи ослабляли аркан, и жертва падала на землю, корчась в судорогах.
Полежав несколько минут на земле, несчастный проявлял признаки жизни. Бурно дышала грудь. Как только дыхание приближалось к нормальному, палачи снова подтягивали аркан, шея упиралась в блок, тело свисало, мучительная и страшная смерть овладевала человеком".
…Чтобы подробно описывать пытки и казни, нужно не только сильное и смелое сердце, необходимо моральное право на это. Нужно самому испытать хоть часть того, что ты пишешь о других. Есть люди, которым фантазия может подсказать любые невиданные страсти, есть даже особые любители писать про человеческие мучения. Я не из их числа. Поэтому я скажу кратко.
Учителя Насыра и старшего его сына Хамида приговорили к повешению на блоке. Дядю Юсупа и второго сына учителя - Камала к семидесяти пяти палочным ударам, а Талиба, учитывая его малолетство - дядя Юсуп сказал, что ему десять лет всего, - к заключению в тюрьме на шесть лет.
В тот день Талиб видел их в последний раз. Позже он узнал, что приговор был приведен в исполнение, что учитель погиб почти одновременно со своим старшим сыном Хамидом и вместе с дядей Юсупом, умершим во время истязания. Камал погиб в тюрьме через несколько дней от заражения крови.
Кроме Талиба, по малолетству избежавшего гибели, в тот день спасся только один человек. Это был Анвар-водонос. Он повалился на землю перед судьями и стал умолять их о пощаде. Он не просто умолял, он рыдал, проклиная учителя Насыра, всех грамотеев, дядю Юсупа, Талиба, русских большевиков и себя самого, возмечтавшего видеть сына Ибрагима настоящим муллой в большой чалме.
- Они русские шпионы, а не я! - кричал он. - Это они друзья большевиков, а не я! Убейте их, а не меня!
Анвар-водонос кричал, и люди, приговоренные к смерти, жалели и остро презирали его за этот крик. Талиб тоже жалел водоноса, еще не зная, какой приговор вынесут им всем. Дело было еще до того, как судья объявил свое решение. Талиб думал о том, что из всех стоявших сейчас перед судейским возвышением он один действительно был знаком с большевиком в кожаной куртке, с Федором Пшеницыным. При чем же здесь бухарский водонос? Талиб даже хотел сказать об этом, чтобы облегчить участь несчастного, но в это время один из судей спросил у Анвара:
- А ты согласен быть палачом или пока учеником палача? Ты можешь заслужить прощение, если станешь хорошим палачом. Ты можешь пытать и убивать этих вероотступников?
Все замерли после этого вопроса. "Это насмешка", - подумал Талиб. Выжидательно смотрели судьи. Анвар-водонос замер тоже, видимо от неожиданности. Его лицо, такое жалкое, дрожащее, начало меняться прямо на глазах. Оно менялось судорожно и быстро, пока вдруг не стало злым и одновременно счастливым. Он посмотрел на судей и опять повалился на колени. Воздев руки к небу, Анвар-водонос заголосил:
- Я их всех убью, я им выколю глаза и вырву языки, я их ненавижу, всех грамотеев!
- Пусть будет палачом, вернее, учеником палача, - сказал главный судья. - Из него выйдет хороший палач. Со временем.
Перемена, происшедшая с водоносом, поразила Талиба и запомнилась на всю жизнь. И еще запомнились ему последние слова, сказанные Насыром-учителем. Он сказал судьям, чиновникам и палачам, уже готовым тащить его к виселице, заключенным, стоящим рядом, стенам дворцов и соборной мечети Арка, своим сыновьям, Талибу и всему свету:
- Я не был революционером, я был просто учителем, но я хочу, чтобы отныне меня считали революционером. Мне недолго осталось жить, но теперь я почти большевик. Пусть люди вспомнят обо мне и скажут: "Учитель Насыр погиб не зря!"
И, словно доказывая, что это все так, он воскликнул громко и внятно:
- Долой эмира, долой министров-палачей! Да здравствует дружба с Россией и со всеми русскими! Да здравствует свет и добро!
Его схватили, но он вырывался:
- Да здравствует революция!
Не раз еще вспоминал Талиб две удивительные судьбы: робкого и осторожного учителя Насыра, ученого человека, искренне верящего в аллаха и в справедливость установленных им порядков, так и прожившего всю свою жизнь, а перед смертью просящего, чтобы его считали революционером; и другого, угнетенного и темного водоноса, ставшего палачом того, кто учил его сына грамоте, кто открывал перед ним мир.
Глава одиннадцатая. На веревке
- Подайте моему господину! Подайте, пожалуйста, моему господину! - кричал оборванный тощий мальчишка с красной кровавой полосой через все лицо от виска до подбородка. Он шел впереди белого ишака, на котором восседал грузный рябой старик с мясистым лицом и съеденными трахомой глазами.
На шее у мальчишки была веревочная петля. Другой конец веревки слепой нищий держал в руке.
- Подайте моему господину! Подайте, пожалуйста, моему господину! - Мальчишка останавливался у лавок и твердил эти странные слова.
Но люди в Бухаре видели и слышали много всякого странного, не удивляла их и эта пара: нищий мальчишка, как собачонка на веревке идущий впереди своего нищего господина.
- Подайте моему господину! Подайте, пожалуйста, моему господину!
Стоял апрель. Над городом голубело небо, уже начавшее выгорать от не по-весеннему жаркого солнца.
В пригородных садах вовсю цвели фруктовые деревья, на которых еще не было листьев и почки только готовились лопнуть. Деревья будто парили на своих пушистых бело-розовых ветвях над влажной вскопанной землей.
На минаретах Бухары, на куполах мечетей торчали белые аисты, вернувшиеся из далеких стран. Они не замечали того, что происходило в городе. Им - к небу ближе.
Вернулись острокрылые ласточки и сразу принялись лепить свои гнезда. Низко над землей летали они, но не замечали горя, царившего на улицах и в домах благородной Бухары.
Большинство смутьянов и подозреваемых в склонности к смутьянству было уже казнено, и трупы их валялись в камышовом болоте за городом. В Арке в застенках Обханы и Регханы еще продолжались пытки и мучения, но аресты в городе почти прекратились, лавки и магазины вновь начали торговать, базары зажили своей обычной суматошной жизнью.
Слепой на ишаке и его мальчишка-поводырь довольно успешно собирали милостыню. Особенно щедрились купцы. Многие из них еще недавно боялись эмирского гнева, тряслись, задабривали сильных мира сего и возможных доносчиков. Какой же купец не имел связей с Россией и Ташкентом? Каждый мог стать жертвой. Теперь, когда главная опасность миновала, они охотно кидали монеты слепому нищему на благодарственные молитвы.
Рябое лицо и трахомные глаза нищего, мальчишка с веревкой и непонятным шрамом действовали на воображение.
Возле распахнутых ворот склада старик дернул за веревку, и мальчик подбежал ближе.
- Что здесь? - спросил старик.
- Склад каракуля почтенного Зиядуллы, мой господин, - ответил тот.
Старик что-то прошептал мальчику, и тот, заглянув внутрь, трижды прокричал свой обычный призыв:
- Подайте, пожалуйста, моему господину!
Зиядулла вышел к воротам. Он едва скользнул взглядом по лицу слепого и не мог скрыть своего удивления, когда увидел поводыря.
- Святой отец, - спокойно сказал Зиядулла, - отпусти мальчишку на пять минут, пусть он поможет мне. Прими за это серебряный рубль.
Старик пощупал рубль и согласился.
- Возьми веревку, почтенный Зиядулла, не выпускай ее из рук и не задерживай мальчишку.
Зиядулла взял веревку и вместе с мальчиком вошел в холодную глубину склада.
- Я узнал тебя, Талибджан, - сказал Зиядулла. - Этот нарисованный шрам меня не обманул. Ты похудел, лицо твое стало другим, но я узнал тебя.
Зиядулла был первым, кто, зная судьбу мальчика, не скрыл, что узнал его, и Талиб благодарно посмотрел на купца. Он даже простил ему, что тот совсем недавно выгнал их с дядей из дома в страшный день эмирской расправы.
- Я не должен долго говорить с тобой, ибо могут зайти приказчики, которые знают тебя. Вот тебе еще рубль, спрячь, пригодится. Беги к нищему и скажи, чтобы он скорее уходил отсюда. Я не хочу, чтобы тебя видели.
Зиядулла отдал Талибу конец веревки и подтолкнул к выходу.
- Ты долго торчал там, негодный, - зло сказал старик, когда Талиб подбежал к нему. - Почему купец отдал тебе веревку, а не вышел сам?
- Не знаю, - ответил Талиб. - Он сказал, чтобы мы скорее уходили отсюда.
- Он знает тебя? - Нищий не думал торопиться.
- Знает, - сказал Талиб.
- О! - воскликнул слепой. - И он не позвал стражу? Значит, он не чист перед аллахом.
- Пойдемте отсюда, - попросил Талиб.
- Погоди, - буркнул нищий. Он что-то обдумывал и потом пробурчал: - Хорошо, мы еще вернемся.
Пока они говорили, из-за поворота улицы показался Ширинбай. Талиб, не дождавшись приказания, отбежал от старика, веревка натянулась, и нищий, зацокав языком, стал погонять ишака.
Ширинбай увидел эту пару и, кажется, тоже узнал Талиба. Во всяком случае, он отвернулся, как только хорошенько рассмотрел его.