"А где же Талиб? - с волнением думал дядя Юсуп. - У него ведь тоже пуговицы на рубашке. Мало ли что с ним может случиться. Хорошо, если он уехал".
* * *
Талиб не знал, сколько он просидел в полутьме. Может быть, час или два прошли с тех пор, как Рахманкул запер его. А может быть, прошло только полчаса. Надежды выбраться отсюда не было. Талиб убедился в этом после первого же осмотра. Шум голосов за дверью не прекращался. Он иногда утихал, иногда становился более сильным, но ясно, что там все время были какие-то люди.
Талиб понимал, что он сейчас, как приманка в капкане, который захлопнется окончательно, едва только появится дядя Юсуп.
Он представил себе, как палачи бьют его больного дядю, и сердце мальчика сжалось. Он кинулся к двери и забарабанил в нее кулаками. Сквозь щель между досками он увидел, что человек, проходивший мимо, услышал стук и даже приостановился. Это был один из приказчиков Зарифходжи. Талиб надеялся, что тот хотя бы подойдет и узнает, в чем дело. Но напрасно. Приказчик скрылся из поля зрения, а скоро появился Рахманкул. Талиб опять забарабанил изо всех сил. Бывший царский полицейский не подошел к двери. Он ухмыльнулся и пошел обратно. Талиб опять схватил топор и хотел было выломать дверь. Пусть будет что будет.
Тяжелый и острый топор в руке - это оружие, но не лучше ли встать возле двери, когда Рахманкул решит опять войти сюда, и ударить его по голове. Мальчик выбрал место, где он должен встать, чтобы выполнить свой план. Стоял он долго, ему это надоело. Он сел на корточки, и тут взгляд его упал на противоположную стену. За спиной Талиба был двор, правая стена примыкала к клетушке, где жили слуги Зарифходжи, левая - к другой такой же кладовой. А противоположная стена выходила на соседний двор. Это была обычная глиняная стена, сложенная из комков глины и тщательно оштукатуренная снаружи и внутри. Для прочности такие стены имеют деревянный каркас - несколько жердей, поставленных прямо и под углом друг к другу.
"А что, если попробовать прорубить эту стену?" - подумал мальчик. Этот план сулил хоть какую-то надежду на спасение. Правда, Талиб не знал, что находится по ту сторону стены. Там могла быть точно такая же клетушка или конюшня, а может быть, и дом соседа.
Он отстукал стену обухом топора, чтобы проверить, где проходит каркас, выбрал самый подходящий, по его мнению, участок в двух вершках от пола и стал рубить глину. Вначале топор отскакивал, потому что снаружи слой штукатурки был очень крепок, потом дело пошло веселее. Время от времени Талиб переставал работать и проверял, не показался ли с той стороны свет, и снова брался за топор, пока вдруг не увидел тонкий и бледный луч, падающий на пол из отверстия в стене. Талиб встал на колени и увидел соседский двор, точнее, часть двора и террасу, на которой, к счастью, никого не было. Однако Талиб сообразил, что расширять отверстие сейчас рано. Нужно прорубить его изнутри сначала на ширину плеч, а потом сразу выломать наружный слой штукатурки и тогда уж бежать по двору к воротам изо всех сил.
С каждым ударом топора сверху, со стены и потолка, на мальчика сыпалась глина, но он ничего не замечал. Наконец все было готово. Талиб еще раз осмотрел место своего заточения, подвинул к отверстию ящики, груду какого-то хлама и ворох соломы, чтобы разрушение стены не было замечено сразу, стал на колени и в последний раз принялся за топор. Внешний слой стены обрушился легко, и, не теряя времени, Талиб нырнул в дыру.
Плечи прошли - все тело прошло. Это правило знает каждый, кто когда-нибудь лазил сквозь заборы и изгороди. Одно движение - и Талиб оказался в соседнем дворе. Он вскочил на ноги и, не оборачиваясь, пригнувшись, побежал к калитке. Только там он решился повернуть голову: совсем рядом с дырой стоял длиннобородый седой старик, видимо, хозяин этого дома. Старик приложил палец к губам и жестом объяснил, что он ничего не видел. Так же жестами старик объяснил, что мальчику надо немного почиститься, чтобы не привлечь к себе внимания на улице.
* * *
Первым, кого Талиб увидел, свернув на соседнюю улицу, был дядя Юсуп. Как и предполагал Рахманкул, он шел к Зарифходже, чтобы узнать о племяннике. Не говоря лишних слов - все основное и так было ясно, - дядя с племянником почти бегом направились в квартал, где жили Ширинбай и Зиядулла.
Они вошли во двор братьев-миллионеров так стремительно, что слуги не успели их остановить.
Зиядулла сидел в кресле у письменного стола, что-то писал в бухгалтерской книге и время от времени щелкал на счетах из слоновой кости. При виде незваных гостей он вскочил из-за стола, как будто его вытолкнула пружина.
- Как вы сюда попали? - сказал он вместо приветствия. - Я приказал никого не впускать.
Лицо его было испуганным и одновременно злым. Раньше Талибу казалось, что Зиядулла и Ширинбай люди совершенно различные, непохожие. Теперь он поразился тому, как младший брат похож на старшего. Тот же узкий прищур глаз, те же жесткие складки у рта.
Зиядулла, худой и стройный, вдруг ссутулился и стал похож на коршуна.
- Уходите немедля! - говорил он, наступая на гостей, оторопевших от еще одной неожиданности. - Я буду рад помочь вам, когда кончится то, что началось сегодня, но сейчас уходите немедля, не то я сам позову стражу, уходите!
Талиб не помнил, как они очутились за воротами дома. Они услышали, как загремел огромный засов, как Зиядулла кричал с террасы на слуг, допустивших такую оплошность.
Тут только дядя Юсуп заметил, что рубашка Талиба сохранила все свои пуговицы. Молча он рванул ее и завернул воротник внутрь.
- Хорошо еще, что нас не видел Ширинбай, - сказал шепотом дядя. - Он сразу передал бы нас в руки эмирских палачей.
Обессиленные и убитые горем, дядя с племянником поплелись по пустынной улице. Спешить им было некуда. Правда, оставался еще дом учителя Насыра, но кто мог поручиться, что он поступит не так, как поступили все их знакомые.
* * *
К удивлению, калитка учителя Насыра оказалась незапертой. Двор и дом встретили их тишиной, такой непривычной здесь, где в течение целого дня не умолкали ребячьи голоса.
Семья учителя собралась в одной комнате. Там был он сам, два его старших сына и жена с годовалой дочкой, большеротой девчушкой в коротком шелковом платьице. Ей одной было весело сегодня. Она играла с белым котенком.
Насыр-ака грустно кивнул своим грустным гостям, пригласил сесть и сказал:
- Если вы хотите оставаться, оставайтесь. Только не думайте, что здесь вы в большей безопасности, чем на площади перед цитаделью. Верные люди сообщили мне, что самые худшие опасения подтвердились. Нас всех ждут беды, и пусть аллах даст нам силы пережить это.
Сыновья учителя, Хамид и Камал, молчали. Талиб вспомнил об их споре с отцом и понял, что сейчас сыновья не хотят напоминать отцу о своей правоте. Не время.
Словно угадав, о чем думали другие, Насыр-ака добавил:
- Я родился в Бухаре, я правоверный мусульманин, я верю, что волос не упадет с головы человека, если того не захочет аллах, но… - Учитель вздохнул и опустил голову. - Но я хотел бы, чтобы дети мои были сейчас не здесь, а в Самарканде или в Ташкенте. Чем дальше, тем лучше.
Приближались сумерки, и муэдзины на минаретах Бухары прокричали свой обычный призыв к вечерней молитве. Все собравшиеся в доме учителя облегченно вздохнули. Взрослые и дети молились истово и от души благодарили аллаха за то, что он сохранил их.
Но, к сожалению, день еще не кончился.
Стоя на коленях, словно завороженные торжественными словами молитвы, люди услышали шум на улице и во дворе дома. Не все, наверно, услышали этот ни на что более не похожий шум одновременно. Кто-то, возможно, услышал и понял опасность раньше, кто-то позже, но молитву не прервал никто. Низко кланялись пустой стене учитель Насыр, вся его семья, кроме несмышленой девчушки, дядя Юсуп и Талиб.
"Защитники веры" или "Непобедимые львы" - трудно было судить, кто эти вооруженные бандиты, к какому именно отряду они принадлежали, - ворвались в комнату, не обращая внимания на то, что их жертвы в данный момент общаются непосредственно с самим всевышним, стали избивать ногами и палками коленопреклоненных людей.
Бандитов было много, человек двадцать или двадцать пять. В комнате сразу стало тесно и душно. Брань нападающих, испуганный вопль матери, едва успевшей схватить девчушку на руки, и глухие звуки ударов слились воедино. Бандиты, впрочем, не столько занимались избиением, сколько старались одновременно с побоями обшарить карманы вероотступников. Они сорвали серебряные браслеты с рук жены учителя, схватили огромные, похожие на репу, часы дяди Юсупа и добыли из потайного кармашка золотые монеты, которые он скопил в Бухаре, в мгновение ока стащили почти новые халаты с Хамида и Камала. Кто-то из бандитов кинулся к сундуку и стал набивать за пазуху все без разбору. Видимо, и в соседних комнатах шел такой же грабеж и разорение. Жадность к добыче отвлекла бандитов от той прямой цели, ради которой их сюда привел начальник, офицер эмирской стражи.
- Вяжите их, вяжите! - кричал офицер. Этот призыв был выполнен лишь тогда, когда бандиты убедились, что грабить и уничтожать в этом доме больше нечего.
Учитель Насыр, его сыновья, а также дядя с племянником были наконец связаны. Их вывели во двор.
Кто-то из "защитников веры" уже выбегал из калитки, таща на плече мешок муки. Мешок был порван, за грабителем тянулся белый ручеек. Еще двое бандитов волокли за ручки огромный сундук.
Какой-то, очевидно, менее расторопный грабитель держал в руках глобус и с недоумением смотрел на зелено-голубой макет земного шара. Офицер окликнул его, бандит бросил глобус и наподдал его ногой. Шарик слетел с подставки, покатился по террасе и упал и грязь. Другой бандит подцепил его ногой и перекинул через соседский забор. Неожиданно навстречу выходившим из калитки бандитам протиснулся рослый широкоплечий человек.
- Где начальник? - крикнул он, и Талиб сразу узнал голос Рахманкула.
- Тут, - ответил эмирский офицер. - Кто спрашивает?
- Я, - ответил Рахманкул. - Здесь должны быть два важных преступника, два ташкентца, которых я разыскиваю.
- Все мужчины схвачены, никто не сбежал, - ответил офицер. - Возьми факел и посмотри, - сказал офицер, потому что сумерки быстро перешли в ночь и лица людей рассмотреть было трудно.
Талиб невольно укрылся за спиной учителя.
Кто-то зажег факел, Рахманкул взял его и подошел вплотную к арестованным.
- А! Один есть, - сказал тот, увидев дядю Юсупа.
Талиб решительно шагнул и встал с дядей.
- И второй, - сказал Рахманкул и сразу же повернулся к офицеру. - Я прошу этих людей отдать мне. Это важные государственные преступники.
- Эти двое? - спросил офицер, с удивлением рассматривая дядю Юсупа и племянника.
Внешний вид этих людей явно не давал основания подозревать их в чем-то очень уж значительном. Возможно, офицер, рассмотрев хорошенько, отпустил бы их. Во всяком случае, Талиба мог бы отпустить.
- Если они важные преступники, я сам доставлю их. Ведь я же их поймал, - резонно возразил он Рахманкулу.
- Отдайте мне их, - сказал Рахманкул. - Это, кроме того, мои личные враги. Я заплачу.
Офицер колебался, но недолго.
- Если за них положена награда, я сам могу ее получить, - сказал он и решительно взял у Рахманкула горящий факел.
- Я буду жаловаться караван-беги, - возмутился тот и окончательно погубил собственный замысел.
- Ты слуга караван-беги, я слуга самого куш-беги, - сказал офицер и обратился к ожидавшим его приказания бандитам. - Хватит, пошли!
- Ладно! - Рахманкул махнул рукой. - Я без них тоже обойдусь, но пусть эти два ташкентца никогда не вернутся в Ташкент. Сделай это.
- Оттуда, - офицер махнул рукой в сторону цитадели, - никто не вернется.
Арестованных вывели на ночную улицу.
Глава десятая. Ученик палача
Весна тысяча девятьсот восемнадцатого года навсегда войдет в тысячелетнюю историю Бухары как один из самых кровавых и страшных периодов в жизни этого древнего города. О событиях той весны писали потрясенные современники, их изучают ученые в наши дни, потому что историю преступлений так же важно знать, как и историю подвигов.
Замечательный таджикский писатель и ученый, Садриддин Айни, чье имя известно во всем мире, был одной из жертв дикого эмирского произвола. Во многих его книгах описано то кровавое время, страшные бухарские тюрьмы, пытки и казни.
Садриддин Айни был арестован за год до описываемых здесь событий, его приговорили к семидесяти пяти палочным ударам. Мало кто выдерживал такое зверское наказание.
У меня нет слов, чтобы рассказывать об этом. Но вот как описывает истязание сам Айни.
"Рубашку мне закатили до самой головы. На мостике уже было приготовлено не менее полсотни кизиловых палок, каждая в полтора аршина длиной и в большой палец ноги толщиной.
Палачи начали бить меня - каждый со своего бока, приговаривая: "Раз, два, три, четыре…" Они били меня своими палками поочередно, как кузнецы бьют молотами по одному и тому же куску железа: только один отрывал палку от моей спины, на нее уже обрушивалась палка другого. Так они обрабатывали меня от шеи до крестца. С каждым ударом из моего тела брызгали струйки крови, разлетались во все стороны куски мяса и кожи. Было нестерпимо больно. Но я обрел в тот момент такие силы, такое терпение, что, не мигая, смотрел прямо в глаза сановникам, считая позором стонать и плакать перед этим гнусным зверьем, перед этими тиранами.
В то время как палачи били меня палками, сановники и муллы, стоявшие около меня, били меня кулаками по лицу и по голове.
Но вот я услышал, как голос одного из палачей произнес: "Семьдесят пять"… По знаку куш-беги палачи прекратили избиение. Ни стоять, ни идти я не мог. Тюремщики подхватили меня под мышки и снова поволокли к Обхане. Раскачав, они швырнули меня в камеру.
…Арестанты освободили циновку, на которой обычно сидели, и положили меня на нее спиной, подложив под голову вместо подушки два кирпича. Из моего тела лилась кровь. Все во мне горело и снаружи и внутри, всюду кололо, как будто в меня забивали раскаленные гвозди. И в то же время я дрожал так, словно меня обложили льдом: зубы мои стучали от озноба. Циновка, на которую меня положили, по убеждению старых опытных арестантов, была единственным лечебным средством для тех, кто получил семьдесят пять палочных ударов. По их мнению, раны, если ими не приложиться к циновке, должны загноиться. Но поскольку к этой циновке прикладывались своими изувеченными спинами десятки людей, получивших то или иное число ударов, то она стала похожа на доску мясника - так много было на ней ссохшихся сгустков крови и присохших кусочков мяса.
Так как я дрожал, то арестанты накрыли меня всеми своими одеждами, предупредив, что мне следует сразу сбросить все это с себя, если вдруг появится надзиратель, - иначе всех арестантов ожидало наказание. Эти одежды были полны вшей, и они копошились в моих свежих ранах, как черви в гнилом мясе".
Садриддину Айни еще повезло. Его и тех, кто был схвачен вместе с ним в апреле тысяча девятьсот семнадцатого года, освободили русские революционные солдаты из Ташкента, Самарканда и других городов. Они пришли на помощь жертвам произвола и вопреки указанию Временного правительства стали лагерем у городских стен Бухары. Эмир вынужден был отпустить узников.
Это было в апреле тысяча девятьсот семнадцатого года.
После Октябрьской революции, как раз в то время, когда муллы и проповедники, бухарские министры и реакционеры затеяли новую, еще более страшную резню, эмир увеличил свои вооруженные силы, закупил много оружия у белогвардейцев и за границей, установил связи с тогдашним правительством Афганистана и Англии.
В довершение всего весной 1918 года эмир приказал разрушить железнодорожные пути на многих участках от Ташкента до Бухары.
Люди многого могли бы избежать, если бы знали, что им готовит будущее. Но этого люди не знают. Не знал этого учитель Насыр-ака, не знал дядя Юсуп, не знал и Талиб. Конечно, Талиб тоже не знал. Ему не нравились бухарские порядки, он боялся беззаконий, но если бы он точно знал, что случится с ними в последние дни февраля, он наверняка уговорил бы бежать из Бухары и дядю Юсупа, и учителя Насыра с семьей.
Если бы знать! Нет, сидя в вонючей тюрьме в цитадели, в той самой Обхане, где за год до них истекал кровью великий таджик Садриддин Айни, Талиб не знал, что ждет их всех.
Талибу простительно. Многие взрослые узники бухарских тюрем в те дни никак не могли прийти в себя от неожиданности. Им казалось, что все происшедшее с ними - нелепость, случайность, необъяснимое стечение обстоятельств. То есть все, что угодно, - только не естественное развитие событий, которые начались в Бухаре задолго до того дня, когда жертвы впервые поняли, что они жертвы.
Нет, сегодняшние узники Обханы знали о беззаконных арестах, избиениях, казнях, которые творились в их городе, но они как-то не допускали мысли, что то же самое может произойти и с ними. У этих людей, видимо, не хватало прежде фантазии, чтобы представить себя на месте любого из тысяч арестованных, чтобы понять, что такое может случиться с каждым жителем их страны. С каждым. С твоим соседом, с твоим самым близким родственником. С тобой.
Так недостаток фантазии мешает понимать действительность.
Впрочем, и сам эмир Бухары Сеид-Алимхан не знал, что два года спустя народ навсегда выгонит его со своей земли, что возмездие настигнет и тех, кто вместе с ним проливал кровь невинных людей, кто сеял смерть. Жаль только, что многие из тех, кто был в ту ночь вместе с Талибом, так никогда и не узнали об этом.