- Нет, - категорически в один голос заявили брат и сестра. - У нас нет родственников и нет далее однофамильцев. Это очень редкая фамилия. Если ты не врешь, это первый случай. Повтори, как там было написано.
- "Вернувшись, возобновила прием", - уверенно сказал Талиб. - Там еще было: "Барс спешно продается, ручной, ласковый, как котенок". И еще было: "Интеллигентные барышни ищут место горничных".
Трудно сказать, что больше убедило брата с сестрой, искренний рассказ Талиба или объявления, которые он цитировал на память, но они немного успокоились и стали сочувствовать мальчику, отправившемуся искать отца в такое опасное время. Они ахали и охали, смотрели на него с сожалением и сказали, что в другое время обязательно угостили бы его чем-нибудь, но сейчас они сами крайне стеснены, ибо многие благо родные владельцы домашних животных убежали от большевиков, а те, кто не убежал, давно лишились своих собак и кошек: голод.
Объяснив все это, они стали уже выпроваживать Талиба, как вдруг Нина Николаевна сказала:
- Обожди немного. У меня был один доберман-пинчер, так его хозяин, кажется, профессор, занимается Востоком. Он не то в Турции был, не то в Персии или, кажется, в Египте. Пойди к нему, он все знает. Скажи, Нина Николаевна прислала. Сейчас я адрес найду.
Женщина торопливо схватила толстую книгу, стала ее быстро листать и, найдя нужную строчку, оторвала край газеты, лежавшей на круглом столике, и написала карандашом: "Доберман-пинчер. Кличка Кекс. Хозяин Викентий Петрович Закудовский. Черниговский переулок, дом 4, кв. 36".
Было совсем темно, когда Талиб вошел в подъезд высокого дома и стал подниматься по широкой лестнице с гладкими перилами. Единственная на весь подъезд тусклая электрическая лампочка горела на втором этаже. Здесь находилась квартира под номером 23. Талиб стал считать двери, прикидывая, какая же из квартир должна иметь номер 36. По его подсчетам оказалось, что эта квартира самая последняя в доме, на седьмом этаже. Талиб внимательно оглядел дверь: она была высокая и гладкая, чуть отсвечивала на ней медная дощечка с номером и виднелась белая пупочка звонка.
Талиб нажал на звонок и прислушался. За дверью было тихо. Он еще раз нажал звонок, потом стал стучать кулаком и наконец понял, что в квартире никого нет. Талиб сел перед дверью на войлочный коврик и достал из кармана шинели половину луковицы. (Другую половину он съел вместе с хлебом сразу же, как только вышел из ВЧК.)
"Эх, попить бы", - подумал Талиб.
Внизу напротив дома он видел водопроводную колонку, и, чтобы напиться, достаточно было спуститься вниз, но мальчик вдруг ощутил, что силы оставили его. Ноги налились свинцом, руки и плечи сладко ныли.
"Посижу немножко, отдохну и пойду" - это было последнее, что он помнил. Через минуту он спал на войлочном коврике, о который вытирают ноги.
Глава пятнадцатая. Квартира № 36
Широкая лестница семиэтажного дома спиралью окружала шахту лифта. Днем, когда выключали единственную электрическую лампочку, свет проникал через высокий стеклянный колпак на крыше.
За время империалистической войны и революции никто не следил за этим колпаком, не мыл его, поэтому днем на лестнице было только чуточку светлее, чем ночью. Здесь было сумрачно и сыро, как в погребе.
По утрам жильцы этого дома старались как можно быстрее сбежать вниз и вырваться в теплый и солнечный переулок. Скрипели двери квартир, слышались торопливые шаги, ухало парадное - и все замирало.
Квартира, у двери которой спал Талиб, была единственной на самой верхней площадке, поэтому никто не мог его видеть, никто не потревожил его тяжелого сна.
Он не слышал стука каблуков по ступенькам, хлопанья дверей и звонкой песенки, неожиданно зазвучавшей в мрачной шахте. Песенка, надо прямо сказать, была не очень-то умная, но кто-то выдумал эту песню, и ее пели взрослые и дети.
По улице ходила
Большая крокодила,
Она, она
Зеленая была.
В зубах она держала
Кусочек одеяла,
Она, она
Голодная была!
Песенку пела опрятно одетая девочка в черной шерстяной юбке и белой кофточке. Она поднималась по лестнице не спеша, потому что за плечами у нее висел солдатский мешок. Лестница была длинная, а песня короткая, но девочка пела без перерыва с начала до конца, потом с конца до начала. На шестом этаже, устав, девочка перестала петь и, мурлыча песню себе под нос, поднялась на последнюю площадку.
Человек, спящий у дверей квартиры, куда шла девочка с мешком, не удивил ее. Она посмотрела на него, склонила голову набок и легонько тронула спящего длинной загорелой ногой.
- М-мальчик, - сказала девочка. - Подвинься, п-пожалуйста, я не могу открыть дверь.
Талиб проснулся и сел, освободив таким образом половинку двери. Девочка открыла английский замок и, высоко задрав нос, с независимым видом прошла в квартиру. Она даже не взглянула на оборванного мальчишку у двери.
Понадобилось несколько минут, чтобы Талиб понял, где он, и вспомнил, как он здесь оказался. Он ощупал себя: тетрадь дедушки Рахима на месте, записка Едвабной тоже.
- М-мальчик… - Дверь квартиры номер тридцать шесть неожиданно вновь открылась. - Тебе н-негде спать? Здесь же холодно, н-наверно?
Длинноногая девочка стояла над ним. Талиб понял, что она заика. Он знал, что все заики очень застенчивы, но в этой застенчивости не было вовсе.
- П-пойдем со мной. Я покажу, где тебе бу-удет удобней.
Девочка стала спускаться вниз по лестнице, и Талиб послушно пошел за ней.
На площадке шестого этажа девочка открыла железную дверь, обтянутую изнутри металлической сеткой, и сказала:
- Ты мо-ожешь пожить в лифте. Он все равно не работает.
Талиб сделал шаг и вздрогнул. Пол лифта слегка опустился под ним.
Кабина была действительно очень привлекательна. Коврик на полу, кожаный диванчик и два больших пыльных зеркала справа и слева, но Талиб не собирался здесь обосновываться. Он вынул из кармана записку и протянул ее девочке.
- Кекс сейчас в Киеве у мамы, - сказала девочка. - Тебе нужна собака?
Талиб объяснил, что ему нужна не собака, а ее хозяин, профессор, который может помочь в поисках отца.
- П-прости меня, мальчик, - сказал девочка, явно смутившись. - Я думала, ты п-просто бродяга. Папа скоро приедет.
Преодолев минутное смущение, девочка сразу почувствовала себя гостеприимной хозяйкой.
- Ну что же мы стоим здесь? - очень удивилась она. - Пойдем к нам. Меня зовут Лера…
В небольшой комнате с широким трехстворчатым окном Лера по-взрослому предложила Талибу сесть и указала на странное плюшевое кресло с подлокотниками, но без спинки. Талиб оглядел себя и отрицательно помотал головой.
- Я грязный, а здесь все очень чисто.
- Н-ну что ты, не стесняйся, - сказала девочка. - Ты ведь издалека приехал. М-может, ты хочешь принять ванну, помыться с дороги?
Чем больше Лера говорила, тем меньше заикалась. Талибу нравилось, как она заикалась, и вообще нравилась эта девочка, такая нарядная, самостоятельная и с такой белозубой улыбкой.
- Ты очень кстати приехал. Сегодня у меня день рождения, ты будешь гостем. Обычно в этот день мы бываем втроем: папа, мама и я. Но мама в Киеве, и в последнее время у них с-сложности с папой. Так что ты будешь третьим. Только помыться д-действительно надо.
Лера стремительно выбежала из комнаты и хлопнула дверью квартиры. Талиб подошел к окну и глянул вниз.
Каменные дома окружали крохотный дворик, похожий на колодец. На дне колодца возле забора, отделявшего один колодец от другого, стояли сарайчики и два мусорных ящика. Какая-то женщина с ведром прошла по двору и скрылась в доме напротив. В тот же миг во дворе появилась Лера. Она подбежала к сарайчикам, подергала висячие замки и направилась к забору.
"Что она делает?" - удивился Талиб, увидев, как девочка взялась за одну из немногих уцелевших досок и рванула ее к себе. Доска не поддавалась.
Талиб высунулся из окна и крикнул:
- Эй, что ты делаешь?
Лера посмотрела вверх, и двор-колодец откликнулся тонким голосом:
- Д-давай сюда!
Они оторвали три доски от забора, захватили крышку от мусорного ящика, и Талиб на кухне быстро расколол их на короткие полешки.
- Т-тут хватит ванну согреть и еще останется на следующий раз, - удовлетворенно сказала Лера. - Ты помоешься, потом папа помоется. Он в Архангельском, скоро приедет.
* * *
- Ну ты выдумываешь! - обиженно прозвучал за дверью мужской голос. - Странные шутки.
- Н-никакие н-не шутки, - упрямо возразила Лера. - Слышишь, он водой п-плещется.
Талиб сидел по грудь в воде и тер себя жесткой мочалкой. Лера дала ему крохотный кусочек мыла. Услышав последние слова, он замер.
- Ничего я не слышу, фантазерка несчастная, - сказал мужчина за дверью.
- Никакая н-не фантазерка н-несчастная, - возразила Лера. - Эй, мальчик, ты не зах-хлебнулся там?
- Нет, - ответил Талиб и услышал, как мужчина за дверью удивленно крякнул.
Голоса удалились. Талиб вылез из теплой воды на холодный цементный пол и стал вытираться мохнатым полотенцем. Его охватил озноб. Не успел он взяться за свою грязную, почти черную рубашку, как в дверь постучали.
- Мальчик, погоди одеваться, - сказал мужчина. - Я принесу тебе чистое белье, когда вымоешься.
- Я уже, - стуча зубами, ответил Талиб.
- Погоди одеваться, - повторил мужчина. - Я быстро.
Через минуту, которая показалась Талибу вечностью, дверь ванной открылась, и появился высокий худощавый мужчина в черных брюках, жилете, в белоснежной рубашке и галстуке. Его бледное лицо с крупным носом, с двумя глубокими складками возле рта и поблескивающие стекла пенсне выражали беспокойство и удивление. В руках он держал ворох всевозможной одежды.
* * *
Талиб сидел за белой скатертью, на которой было расставлено невиданное количество посуды: тарелки и тарелочки, вазы и вазочки, соусники, графинчики и возле каждого прибора стояли по три разные рюмки.
- Все, как в лучшие времена, - одобрил сервировку Лерин папа. - Только что же мы будем наливать в бокалы?
- Вот, - сказала Лера и указала на пачку соды и бутылку уксуса. - Это шипит, как шампанское.
Сначала Талиб съел картошку с редиской и зеленым луком, потом картофельный суп с щавелем и зеленым луком, потом жареную картошку с грибами, посыпанную укропом и зеленым луком. Вместо хлеба были картофельные же оладьи, а на третье Лера поставила вазу с крупными, но еще зелеными яблоками.
Время от времени Лерин папа поднимал свой бокал с давно переставшей шипеть шипучкой и произносил тосты за Леру, за маму, которая в Киеве, за счастливое будущее, за Талиба и за начало учебного года.
Уже в середине обеда Талибу захотелось спать, и Викентий Петрович стал пристально поглядывать на него. А когда Лера принялась убирать посуду, профессор протянул через стол руку и положил ее Талибу на лоб.
- Мне кажется, наш гость заболел, - сказал он Лере. - Принеси термометр. Он в аптечке.
Талиб сидел на диване и, кутаясь в бархатную домашнюю куртку Лериного отца, добросовестно, как было велено, прижимал рукой стеклянную палочку.
- Тридцать восемь и восемь, - сказал Викентий Петрович, посмотрев на термометр. - Не дай бог, тиф.
Талиба уложили в мягкую и широкую постель на белоснежные простыни под пушистое и теплое одеяло. Его напоили кипятком, в котором вместо чая была заварена сухая малина, накрыли еще одним одеялом, ватным, но мальчик продолжал дрожать от холода.
Вечером в комнату, где лежал Талиб, вошел низенький рыжеватый человек. Это был доктор Лев Захарович. Он жил в том же доме, но на втором этаже. Доктор был очень близорук и носил круглые очки с толстыми стеклами. Целый час, наверно, доктор осматривал Талиба, слушал через костяную трубку, как он дышит, короткими толстыми пальцами мял живот Талиба, выстукивал ему грудь и бока, приложив к коже холодную железную пластинку и ударяя по ней крохотным молотком с резиновым наконечником, потом заставил Талиба открыть рот и говорить "а-а-а", а сам в это время давил на язык обратным концом чайной ложки.
Корявым почерком доктор исчеркал три маленькие бумажки и протянул их Викентию Петровичу с непонятными словами.
- Двусторонняя крупозная пневмония, - сказал он. - Если пневмонию лечить, болезнь продолжается примерно три недели, а если не лечить, но только хорошо ухаживать за больным, то пневмония проходит за двадцать один день. Это приблизительно. Кормить нужно хорошо. И желательно хлебом тоже.
Доктор оказался прав. Три недели провалялся Талиб в постели, окруженный заботой Викентия Петровича и Леры.
Потом ему разрешили вставать, но не выходить на улицу. Запрещение выходить на улицу подкреплялось полным отсутствием одежды. Рубашку и штаны Викентий Петрович сжег в первый же день. По комнате Талиб ходил в его бархатной курточке, но выйти на улицу в таком наряде было невозможно. Правда, постепенно у Талиба появлялся собственный гардероб. Кто-то из соседей отдал профессору гимназическую куртку своего выросшего сына, кто-то - короткие вельветовые брюки. С наступлением осени жизнь в Москве становилась легче, потому что пригородные деревни собрали хлеб, неплохо уродился картофель и овощи.
Закудовские жили даже несколько лучше, чем большинство москвичей: комитет бедноты бывшего царского имения Ильинское, в ведении которого находилась также и усадьба убежавших князей Юсуповых со старинным дворцом Архангельское, нанял Викентия Петровича для составления описи на огромную библиотеку и для инвентаризации других ценностей, оставшихся во дворце. Истинное значение этих книг и ценностей могло быть понятно только человеку весьма образованному.
Викентий Петрович очень подходил для этой работы, ибо был знатоком античности, умел читать по-французски, по-английски, по-немецки, по-гречески, по-итальянски и еще по-всякому.
- Мой папа п-полиглот, - с гордостью говорила о нем Лера. - Мама явно его н-недооценила. Впрочем, красивым женщинам идет некоторое легкомыслие.
Ветврач Едвабная ошиблась, когда сказала Талибу, что профессор побывал не то в Турции, не то в Персии, не то в Египте. Ни в одном из этих государств он не был, а все, что знал про далекие страны, знал по книгам.
Викентий Петрович сказал как-то, что хотел бы изучить еще персидский язык, и Талиб обещал помогать ему, но занятия не очень ладились, потому что профессор был всегда занят, а когда выдавалась свободная минута и они начинали заниматься, им обязательно мешала Лера.
- У тебя блестящие лингвистические способности, - говорил мальчику Викентий Петрович. - В твоем возрасте знать три языка - это прекрасно! Видишь, Валерия, если бы ты сосредоточилась, ты могла бы знать французский не хуже, чем я или твоя мама.
- Я з-заика, - самодовольно отвечала Лера и спрашивала отца: - Неужели ты хочешь, чтобы я и п-по-французски заикалась?
В связи с началом учебного года Закудовские, жившие летом в Архангельском, окончательно перебрались в свою московскую квартиру, и Викентий Петрович только изредка уезжал в имение, князей Юсуповых, зато обязательно привозил оттуда что-нибудь съестное.
По утрам, когда Лера уходила в школу, Талиб, лежа в своей роскошной постели, читал книги про путешествия и приключения. Особенно ему нравился Жюль Верн. "Дети капитана Гранта" он прочел за один день и тут же принялся рисовать карту своего собственного путешествия. Бумага, цветные карандаши и акварельные краски имелись в избытке, поэтому карта получилась красивая, хотя и не совсем правильная. "Масштаб не выдержан", - как сказал об этом профессор.
Чтобы не терять времени даром, Викентий Петрович написал образец письма в Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и дал длинный список городов, куда эти письма следует посылать. Там было сказано, что сын кузнеца Саттара из Ташкента разыскивает своего отца и просит сообщить, нет ли среди мобилизованных царским правительством туркестанцев такого человека.
Ежедневно Лера своим аккуратным девчачьим почерком писала по нескольку таких писем, заклеивала их в красивые конверты с голубой каемкой и относила на почту. Письма никогда не возвращались, и ни на одно из них не пришло ответа.
Зато от Пшеницына из Ташкента пришло письмо, в котором было мало утешительного. Федор писал, что отец все еще не вернулся, а на одном из допросов вскоре после отъезда Талиба бывший полицейский Рахманкул показал, что они с Усман-баем написали кузнецу Саттару, будто его сын и жена умерли от болезни живота. Название города, куда они послали письмо, Рахманкул не помнил, а Усман-бай говорил, что вообще никакого письма кузнецу Саттару он не писал. В заключение Федор советовал обязательно найти Ивана Мухина и скорее возвращаться обратно.
За время болезни Талиба Лера несколько раз ходила в Наркомпрод, где работал Мухин, и узнавала, не вернулся ли он из Петрограда, но там отвечали, что товарищ Мухин задерживается и когда будет, никто не знает.
Наконец Талиб вместе с Лерой вышел на улицу. Был ясный и теплый день, какие часто бывают в Москве в конце сентября. Лера с удовольствием рассказывала ему про Кремль, про собор Василия Блаженного, про Большой театр - про все дома, мимо которых они проходили. Талиб смутно помнил, что видел эти дома в первый день своего приезда, и удивлялся, что не заметил тогда всей красоты города. Золотые купола церквей; орлы на кремлевских башнях; похожие на чалму, макушки Василия Блаженного и особенно четверка лошадей над колоннадой Большого театра - все это по-настоящему он видел в первый раз.
- Смотри, Толя, - как и большинство русских знакомых, она сразу же переделала Талиба в Толю, - это гостиница "М-метрополь", видишь, она вся избита пулями. А это М-малый театр.
Возле здания, где помещалась ВЧК, Талиб попросил Леру подождать и вошел в подъезд.
Удрис сидел за столом, будто и не вставал из-за него с тех пор, как Талиб видел его в последний раз.
- Тебе кого, парнишка? - спросил он Талиба, на секунду оторвавшись от бумаг, лежавших на столе.
- Здравствуйте, - робко произнес Талиб. - Я насчет Мухина…