Голос мальчика и характерный узбекский акцент в сочетании с фамилией, на которые каждый чекист должен иметь профессиональную память, пробудили в Удрисе что-то, что заставило его всплеснуть руками и неожиданно для Талиба захохотать.
- Ишь какой буржуй стал, прямо студент или офицер! Пуговицы горят, щеки толстые, - продолжал Удрис. - Как же я не узнал тебя?
- Я болел, - ответил Талиб. - Пневмония, воспаление легких, значит.
- Болел! - хмыкнул Удрис. - Ты после болезни лучше вид имеешь, чем до болезни. И откуда у тебя эти буржуйские тряпки, скажи? Мы тут часто про тебя вспоминали. Пшеницын Феликсу Эдмундовичу про тебя писал, прямо за тобой следом письмо пришло. Всех бездомных ребятишек было приказано о тебе расспрашивать, а ты вот какой буржуй.
Удрис искренне радовался неожиданному появлению Талиба, а Талиб стоял насупившись.
- Я не буржуй, - сказал Талиб. - Я живу у хорошего человека. Он очень ученый, он все языки знает, какие только есть на свете.
И Талиб стал рассказывать о Викентии Петровиче, о том, как заботились о нем в доме профессора. Он рассказал и про Леру, которая стоит сейчас на улице и ждет Талиба, она тоже очень хорошая и писала письма во все города, чтобы там отыскали отца.
Удрис слушал с интересом, но вопрос, который он задал Талибу, был весьма неожидан.
- Значит, твой профессор все языки знает? - прищурившись, спросил Удрис.
- Все, - повторил Талиб и стал перечислять: - Французский, немецкий, греческий…
Тут Талиб споткнулся, потому что не знал, какие еще бывают языки, и, чтобы не подорвать авторитет профессора, продолжал довольно уверенно:
- Арабский, персидский, индийский, китайский. - В данный момент для Талиба не имело никакого значения, сколько языков знает Викентий Петрович.
Однако для чекиста все это имело значение, о котором Талиб не мог и догадываться.
- Арабский и персидский знает? - спросил тот.
- Да, - твердо сказал Талиб.
Удрис встал из-за стола и, потирая руки, прошелся по комнате.
- Очень ты кстати пришел сегодня, - сказал чекист. - Очень кстати. И профессор мне сегодня кстати… Сбегай, сынок, не сочти за труд, позови своего профессора. Или лучше я машину вызову.
Такого оборота Талиб не ожидал. Он ведь точно помнил, что ни арабского, ни персидского Викентий Петрович не знает. Сболтнул, а как выкрутиться теперь - неизвестно.
- А его дома нет, - нашелся Талиб и покраснел.
- Где же он?
- За городом, в имении князя бывшего. Как зовут, забыл. - Талиб действительно не запомнил название "Архангельское", но он прекрасно знал, что Викентий Петрович сегодня дома и ждет их с Лерой к обеду. - Я пойду узнаю, где он.
Талиб опрометью выбежал на улицу. Лера сидела на тумбе.
Она была занята делом: играла сама с собой в крестики и нолики. Клеточки, нарисованные на тротуаре, быстро заполнялись.
- Если н-не умеешь врать, не ври, - выслушав Талиба, сказала она. - Тебе врать нельзя. У тебя лицо как переводная картинка. Пойдем, лучше я буду врать.
- П-папа сейчас в отъезде, - независимо ответила Лера на вопрос Удриса.
А дальше началось.
- Где? - спросил Удрис.
- К-кто? - в свою очередь спросила Лера.
- Твой папа.
- М-мой? - опять спросила Лера.
- Ну да, конечно, твой папа. Где он?
- С-сейчас?
- Да, сейчас.
- Т-т-точно н-н-не знаю.
- А где он может быть?
- К-кто? - невозмутимо и удивленно опять спросила Лера.
- Твой папа! - четко выговорил Удрис.
- М-мой? - еще больше удивилась Лера.
- Вот Талиб говорит, что он в каком-то имении. В каком? - спросил Удрис.
- К-к-кто? - спросила Лера, и лицо ее приняло такое выражение, что Удрис закрыл глаза рукой.
- Папа, - с трудом сдерживаясь, повторил Удрис.
- М-мой?
Так и продолжался этот разговор. Талиб искренне сочувствовал терпеливому чекисту, но его разбирал смех. Очень уж здорово Лера притворялась дурочкой.
Однако Удрис нашел способ добраться до сути дела. Он стал перечислять все известные подмосковные имения и смотрел одновременно и на Леру и на Талиба.
- Значит, скорее всего, он сейчас в Архангельском? - резюмировал Ян Карлович.
- Да, - сказал Талиб. Он не выдержал.
- К-к-кто? - опять невозмутимо спросила Лера.
Но Удрис уже не обращал на нее внимания.
- Сейчас вызову машину, и мы все съездим за ним.
Ян Карлович стал звонить по телефону, а Талиб шепнул Лере:
- Нехорошо получается. Ведь он в Москве.
- А что д-делать? - спросила Лера. - Не надо б-было врать.
Телефон жалобно звякнул, когда Удрис швырнул трубку на тонкие рычажки.
- Ни одной свободной машины как назло! Придется ждать.
- Вам он правда очень нужен? - с участием к огорчению Яна Карловича спросил Талиб.
- По горло! - вздохнул Удрис. - Не надо бы вас в эти дела вмешивать, играл бы с подружкой… У взрослых свои заботы - у детей свои…
Он походил по кабинету, посмотрел на ребят, стараясь, впрочем, не встретиться с немигающим взглядом Леры.
- Бумагу нам одну доставили, - после некоторого раздумья продолжал Удрис. - Донесение или еще что, а прочесть его не можем. Буквы, кажется, арабские, но какой язык, никто у нас не знает.
- А зачем профессора ждать? - спросил Талиб. - Я арабский немножко знаю, а персидский совсем хорошо.
- Как это? - опешил Ян Карлович. - Ты знаешь?
- Конечно, - набираясь смелости, сказал Талиб. - По-арабски я коран читать могу, а по-персидски я сначала только стихи учил, а потом, когда в Бухаре жил, и говорить хорошо научился. Персы почти так же говорят, как таджики. И пишут так же.
Наверное, Ян Карлович Удрис не поверил бы Талибу, если бы не был латышом. "Действительно, - подумал он. - Я ведь тоже в детстве знал два языка - латышский и русский. И еще немного немецкий. Малые народы всегда тянутся к другим языкам".
- Ладно, - после некоторого раздумья сказал он. - Попробуй перевести эту бумагу. Только не смущайся, если не получится.
Ян Карлович положил перед Талибом несколько белоснежных листков. Первое, что бросалось в глаза, - удивительно стройные и аккуратные строчки.
- Н-ну и почерк, - с завистью сказала Лера, заглянув в бумаги через плечо Талиба.
- Это пишущая машинка, - сказал Удрис.
Талиб стал читать. Текст был персидский, но встречалось много трудных слов.
- "Ваша замечательность…" - начал переводить Талиб.
- "Ваше превосходительство", наверно, - заметил про себя Удрис.
- "…спешу отправить эти бумаги с оказией, ибо не знаю, когда представится другой случай. Акции уральских заводов мной куплены у второстепенных держателей, которые…" - с трудом подбирая слова, продолжал Талиб.
Но Удрису все было понятно. Он делал какие-то пометки для себя, просил повторить то или иное слово, особенно названия. Чаще это были фамилии: Рембрандт, Брюллов, Ренуар, Ван-Гог.
- Это художники, - ответил Ян Карлович на немой вопрос Талиба. - Художники, картины которых скупает тот, кто пишет письмо. Он скупает акции старых предприятий в надежде на то, что вернется капитализм и их можно будет продать. Но поскольку он не вполне верит в это, то скупает картины, драгоценные камни, золото, фарфор.
- А кто этот человек? - спросил Талиб.
- Персидский подданный Али Аббас-оглы, - сказал Удрис. - Мы подозревали его в шпионаже, а он просто спекулянт, наживается на трудностях. Дальше можно не переводить. Все ясно.
Но Талибу и самому было интересно, да и Лера к тому же попросила:
- Переводи. Ты очень хорошо п-переводишь.
Талиб продолжал. В письме были сведения о ценах на предметы искусства, поручения к разным людям и указания, кому следует дать взятку и какую именно. "Господину генералу Виккерсу прошу передать клинок местной работы, который вполне можно выдать за дамасский, если стереть клеймо, поставленное не в меру честолюбивым автором. Супруге господина Милмана можно подарить одну из маленьких икон…" - писал неведомый Талибу персидский подданный Али Аббас-оглы.
- А что вы с ним будете делать? - спросил Талиб.
- Ничего, - ответил Удрис. - Ценности конфискуем, если он еще не успел сплавить, а самого вышлем на все четыре капиталистические стороны.
- Если клинок найдете, можно мне будет его посмотреть? - не очень уверенно попросил Талиб.
- Если найдем, можем и показать, - сказал Удрис. - Ты ведь нам помог отчасти. Только зачем тебе?
Талиб не знал, как ответить. Не хотелось рассказывать о том, что отец когда-то сделал настоящий дамасский клинок и даже написал на нем "Дамаск", хотя ковал его в Ташкенте.
- У него отец тоже клинки д-делает, - к неудовольствию Талиба, вмешалась Лера. - Он, наверно, д-думает, а вдруг отец…
- Как зовут твоего отца? - спросил Удрис.
- Мастер Саттар, - неохотно ответил Талиб.
- Хорошо, посмотрим. А теперь, ребята, идите. Время дорого.
Удрис вышел с ними к подъезду и, поблагодарив обоих за помощь, велел заходить денька через два.
- А как насчет Мухина? - напомнил Талиб о цели своего прихода.
Ян Карлович ужасно смутился и стал просить извинения, что совсем об этом забыл.
- Завтра узнаю, - сказал он. - Обязательно все узнаю. Если Мухин приехал, немедленно сообщу. Дайка адрес твой запишу.
Солнце перевалило за полдень, небо было ясное, стало еще теплее, чем было два часа назад.
- Есть х-хочется, - сказала Лера.
- И мне, - кивнул Талиб.
- Знаешь, Толя, у тебя все в жизни будет хорошо.
- Почему? - спросил Талиб.
- Потому что ты - удивительный! - совсем не заикаясь, сказала Лера.
Талиб лукаво посмотрел на нее.
- К-к-к-кто? - спросил он.
* * *
На этот раз кабинет Яна Карловича показался Талибу маленьким и тесным. Кроме того, несмотря на ясный полдень, здесь царил полумрак. У окна, засунув руки в карманы морского бушлата, стоял человек невероятной вышины и к тому же очень широкий в плечах.
- Иван Мухин. - Он протянул Талибу руку и сделал шаг навстречу.
В кабинете сразу стало светлее, и Талиб увидел лицо, какое только и могло быть у такого великана. Нос, рот, брови и глаза - все было крупное, словно сделанное по заказу к росту этого человека. И голос у него был басовитый и уверенный.
- Как там Федор Егорыч наш? - спросил Мухин. - Все кашляет? Ему бы в деревне жить, как говорится, зеленая трава, синяя вода и белые гуси… Курит? Я же говорил ему, от этого весь вред. От царизма и от курева…
Талиб как мог рассказал о Пшеницыне, о том, как познакомился с ним и как тот помог ему.
Оказалось, что Мухин - рабочий-стеклодув из небольшого городка - вместе с Пшеницыным был на каторге. Именно Федор рассказал молодому рабочему парню, осужденному за покушение на полицмейстера, о трудах Маркса и Ленина, о роли пролетариата, об идеях коммунизма.
- Это Федор Егорович мне ума вложил, объяснил, что главное - организация и система! - басил Мухин. - В каждом деле организация - главное. Вот возьми меня…
Он принадлежал к тому весьма распространенному типу людей, которые очень хотят рассказать другим все, что знают сами. Талиб смотрел на него с удивлением, и Мухин расценил этот взгляд как проявление интереса к высказанным им мыслям о значении организаторской работы.
- Или, к примеру, возьми Наркомпрод. Это Народный комиссариат продовольствия. Что может быть важнее, чем организация продовольственного снабжения городов революционной России? Скажи, что важнее? Организация и система!
Ян Карлович долго не вмешивался в их разговор, вернее, долго не прерывал Мухина. Наконец он сказал:
- Погоди, товарищ Мухин. Давай лучше обсудим текущий вопрос.
- Точно! - спохватился тот. Мухин имел поразительную для человека такой комплекции подвижность. Он сразу же оказался в другом конце комнаты и достал из маленького портфеля карту железных дорог России. - Я думаю так. Поиски твоего отца надо вести по двум линиям, по двум системам. Одна линия - губкомы, другая - железные дороги. Организация…
- Погоди, погоди, - опять остановил его уравновешенный Удрис. - У меня для Толи новости есть. Помолчи, пожалуйста. Если тебе не очень трудно, убери карту.
Мухин не обиделся, уложил карту в свой портфель и присел к столу.
Удрис, не вставая, пошарил у себя за спиной и вытащил длинный предмет, завернутый в тряпку.
- Али Аббас-оглы отдал нам ее без всякого сожаления, - сказал Ян Карлович Талибу. - Но для тебя это, кажется, очень важно.
У мальчика сразу пересохло в горле. Он с волнением смотрел, как Удрис разматывает тряпку, как сверкает на свету полированная сталь клинка.
- Смотри. Узнаешь? - Ян Карлович положил клинок на протянутые ладони Талиба.
Как и в квартире Бекасова, как в школе, где была выставка старинного оружия, Талиб не мог выговорить ни слова. Сверкание тяжелой стали завораживало его.
Но это был совсем другой клинок. Может быть, сталь его сверкала не хуже и так же отливала золотом, но узоры были совсем другие. Клинок был, наверно, красивее, чем тот, который ковал мастер Саттар. Оставалось посмотреть клеймо.
Почти такое же, как на клинке отца, оно все же явно отличалось от него. Буквы на нем вдвое меньше, а слов больше. Разобрать их без увеличительного стекла трудно. В том месте, где на отцовском клейме стояло слово "Дамаск", были четыре буквы.
- "Ту-ла", - по слогам шепотом прочел Талиб. Эти буквы были крупнее других.
Удрис и Мухин молча смотрели на Талиба и ждали, что он скажет.
- Это другой мастер делал, - дрожащим голосом сказал Талиб и бережно протянул клинок Удрису. - Здесь рисунок не тот и клеймо тоже.
Однако Удрис не торопился брать саблю из его рук.
- А ты не ошибаешься, сынок? - с сомнением спросил он.
- Нет! - ответил Талиб. - Там написано слово "Ту-ла".
- Тула? - удивленно забасил Иван. - Тульский, значит, клинок.
Он склонился над саблей и с сомнением добавил:
- Какая же это Тула? Тут невесть что написано…
- Есть у тебя увеличительное стекло? - вмешался Мухин и, вскочив со стула, опять загородил единственное окно. - До конца надо выяснить.
Удрис уже протягивал Талибу лупу.
- Читай внимательно. Мне самому интересно. А ты, Мухин, отойди от света, не стеклянный.
Сначала мутно - не в фокусе, - потом четко перед Талибом возникли слова: "Друг мастера Сазона мастер Саттар ученик мастера Рахима. Тула".
Он несколько раз перечитал слова, все было правильно: "мастер Саттар ученик мастера Рахима…"
- А почему здесь "Ту-ла"? - спросил Талиб.
- Город это. Понимаешь, город! - радостно воскликнул Мухин. - Там знаменитые кузнецы живут, блоху подковали, слышал?
- Далеко эта Ту-ла? - спросил Талиб.
- Не очень, - ответил Мухин. - Верст двести.
- Я поеду туда, - сказал Талиб.
- Правильно! - сказал Мухин.
- Погодите, - в который уже раз сегодня произнес это слово уравновешенный Удрис. - Надо спешить не торопясь. Сядьте все, обсудим. Мы установили, что клеймо твоего отца, но мы не знаем, где он.
- В Туле, - пробасил Мухин. - Как божий день ясно.
Талибу это тоже казалось бесспорным, но Удрис рассудил иначе.
- Во-первых, - сказал он Талибу, - я никуда тебя не отпущу без провожатого. Во-вторых, Тула - город большой, и человека, тем более приезжего, найти там трудно, а в-третьих, с чего вы взяли, что мастер Саттар в Туле?
Мухин опять вскочил с места.
- Русским же языком сказано, что в Туле.
- Во-первых, Мухин, не русским, - опять начал перечисление невозмутимый латыш. - Во-вторых, скажи мне, Толя, что было написано раньше на том месте, где сейчас написано "Тула".
- "Дамаск", - ответил Талиб.
- Вот видишь. Выходит, что за твоим отцом в Сирию надо было ехать, когда он в Ташкенте тот клинок ковал. Я тоже предполагаю, что нужно искать в Туле, но я пред-по-ла-га-ю. Я наведу справки по своей линии, Мухин пусть запросит продкомиссара, у них учет хороший, а ты, Толя, поживи пока у профессора. Тебе там, кажется, не скучно.
Вряд ли Удрису удалось бы уговорить мальчика не ехать немедленно в Тулу, но ведь именно он, Ян Карлович, заставил Талиба прочесть слова на клейме, кроме того, действительно, надпись "Дамаск" отец поставил в Ташкенте, и бесполезно было бы искать мастера Саттара в Сирии.
Глава шестнадцатая. Чувства добрые
Река Упа, отделяющая старинный тульский кремль от бывшего Императорского оружейного завода, казалась неподвижной. Так бывает в хмурые, но безветренные дни поздней осени, когда небо гладкое и серое, когда ни один луч солнца не пробивается сквозь пелену облаков.
Редкие снежинки почти отвесно падали в черную воду.
На одной из тихих заречных улиц, где со времен Петра Первого, еще с семнадцатого века, жили мастера-оружейники, собранные царским любимцем Никитой Демидовым, в этот день произошло событие, никак не отраженное даже в самых тщательных летописях старинного русского города. Да оно, по правде сказать, и не было достойно того, чтобы войти в летопись. Слишком часто случаются такие вещи. Однако как хорошо, что они случаются часто.
Снег, павший на еще зеленую траву, растущую вдоль заборов и палисадников, не таял. Длинная лужа посреди дороги покрылась прочным ледком, и одинокий прохожий - белый гусь - разочарованно отвернулся от нее и побрел обратно в калитку возле избы под высокой железной крышей.
Возможно, это был последний гусь в голодном городе. Во всяком случае, на этой улице он был единственный.
- Затвори калитку, Зинаида! - крикнул мужчина из глубины двора. - Сопрут лебедя.
Калитка захлопнулась, и на улице опять стало пустынно.
Хозяин дома, кряжистый, хмурого вида, небритый человек лет сорока, вошел в дом, плотно затворил за собой дверь, снял тужурку и остался в черной косоворотке.
- Хорошо, что дровишки есть, - сказал он тощему человеку в гимнастерке, стоявшему спиной к двери у слесарных тисков. - Брось, надоело.
Человек у тисков ничего не ответил. Он насекал зубчики на крохотных колесиках для зажигалок.
- Брось, Саша. Не наше это дело, подработали на воблу, и будет.
Разговор о вобле был неслучаен. Связка сухой рыбы лежала на столе.
Тот, кого звали Сашей, отошел от тисков и, громыхая стержнем медного рукомойника, стал умываться. Это был невысокий щуплый человек, очень смуглый и черноглазый. Передвигаясь по комнате, он слегка хромал.
- Я, Сазон, никогда не смогу отплатить тебе за все, что ты сделал для меня, - сказал он с заметным нерусским акцентом.
- Ладно, - ответил хозяин. - А если бы я в Ташкенте оказался, ты б меня не приютил?
- Как брата! - ответил худой человек в гимнастерке.
- И весь разговор, - заключил Сазон. - Давай картошку, Зинаида.
Жена хозяина поставила на стол чугун с дымящейся картошкой и пригласила мужчин к столу.
- Ты, Саттар Каримович, не гость у нас, - сказала Зинаида Сергеевна. Она была очень внимательной и, пожалуй, одна во всей Туле выучила трудное имя-отчество постояльца.