- Верьте не верьте, но страха у меня не было. Все мои мысли были о базе, о доме. Что там?.. Радист докладывает: "База не отвечает…" Одним словом, к базе мы смогли подойти лишь поутру. В проливах и в тихую погоду течение достигает пяти-шести, а то и всех семи узлов: вода из океана перепадает в Охотское море, в нём уровень ниже; при сильных же восточных ветрах там вскипают такие водовороты - "сулои" по-здешнему, - что, когда идёшь против течения, только держись: не ахнуло бы о скалы. Представляете, что творилось в проливе, когда по нему шли цунами?.. В общем, Кирьянова с Маришей мы смогли снять с отпрядыша лишь после полудня. А Ольгу… маму нашу, так и не нашли. Дом смыло в океан, будто его и не было. Разрушило и ещё несколько домов…
Лишь руки выдавали волнение Баулина: он то скрещивал их на груди, то закладывал за спину, то с хрустом переплетал пальцы. Неожиданно встал, молча походил по комнате.
- Как же Кирьянов спас Маришу? - нарушил я тягостное молчание.
- Тут такое получилось совпадение, хотите называйте судьба, хотите - счастливый случай. Незадолго до этого Алексей схватил ангину, и врач уложил его в постель. Мы все удивились: такой здоровяк и заболел. Каждый день купался чуть ли не в ледяной воде - и ничего, даже насморка никогда не было. А тут вдруг - ангина…
- Так как же всё произошло?
- Вначале на острове почувствовали несколько сильных подземных толчков. Многие жители посёлка, кто в чём, повыскакивали на улицу. Дело ведь ночью было. Санчасть, где лежал Кирьянов, находилась неподалёку от нашего бывшего домика, и, почуяв беду, Алексей немедля прибежал к нам. С Маришей он давно дружил, ещё с Черноморья. - Баулин опять трудно вздохнул, словно ему не хватало воздуха. - А вскоре на берег обрушилась первая огромная волна и сдвинула наш домик с фундамента. На полуразрушенном крыльце Алексей столкнулся с Ольгой. Она крикнула: "Спасите Маришу!" - передала с рук на руки спящую дочку, а сама обратно в дом. Должно быть, не представляя себе всей опасности - да и кто её мог тогда представить! - хотела захватить что-нибудь из одежды. На Марише была только рубашонка да вот этот платок, - кивнул Баулин на прикрывавшую настольную лампу шаль.
Мы снова замолчали. И снова только руки выдавали, что творится в душе капитана третьего ранга. Они - большие, натруженные руки его, привыкшие крепко держать штурвал - бессильно лежали на столе, чуть заметно дрожали.
- Словом… - как бы подводя черту, произнёс Баулин, - словом, Кирьянов не дождался Ольги. Увидев, точнее, почувствовав приближение новой волны, он прижал к груди Маришу и полез вверх по крутому склону. А другая волна всё-таки настигла их.
Не будь Алексей замечательным пловцом, их разбило бы о камни, Каким-то образом он изловчился и зацепился вот за этот самый отпрядыш, - показал Баулин на фотографию. - С того дня, как выпадет у Алексея свободная минута, он к Марише, старшим братом для неё стал. И она к нему привязалась. Проснётся - первый вопрос: "А когда придёт дядя Алеша?" Явится он, бывало, после вахты и то самоделку игрушку принесёт, то сказки начнёт рассказывать. Я просто диву давался- молодой парень, а столько сказок знает. Спрашиваю как-то: "Откуда ты, Кирьянов, такие сказки выкопал?" - "Я, говорит, сам их сочиняю. Начну чего-нибудь рассказывать, - получается что-то вроде сказки". - Баулин потянулся к детскому столику, уставленному игрушками, поискал что-то. - Минуточку… Одну минуточку.
Он вышел в спальню и вскоре возвратился с толстой тетрадью в клеёнчатом переплёте.
- Так и есть, под подушку спрятала! - Баулин улыбнулся. - На прощание Кирьянов все сказки нам в эту тетрадку записал. Печатными буквами - Мариша по-печатному читает свободно, - и картинки нарисовал. Художник он, как видите, не ахти какой, но тюленя от кита отличить можно.
Я с любопытством перелистал тетрадку. В обрамлении бесхитростных виньеток, изображавших то ромашки с васильками, то крабов, то морских бобров или рыб, были старательно выписаны названия сказок: "Про добрую девочку Маришу и жадного Альбатроса", "Про бобрёнка, который любил качаться на волнах, и про злодейку-акулу", "Про девицу-красавицу, которая не любила зверей и птиц, и про то, как все звери и птицы от неё отвернулись"…
- Надо прочитать, - сказал я.
- Это уж вы у хозяйки спрашивайте, - шутливо развёл руками Баулин и отнёс тетрадку обратно в спальню.
- Вы не предлагали Кирьянову остаться на сверхсрочную службу?
- Он учителем хочет стать. По родной Смоленщине соскучился. Что ж, как говорится, дай бог ему счастья.
- Вы-то вот с Курил уезжать не хотите…
- Я - другое дело, граница - мой дом. А Кирьянову в декабре только двадцать пять стукнет… Со всеми жаль расставаться, когда они уезжают, - погрустнел капитан третьего ранга. - Тебя-то самого, конечно, не все только добром поминают: и строг был, может, и придирчив. А как не быте строгим - мы ведь здесь вроде как на фронте, у нас всегда готовность номер один. Всех жаль, - повторил он, - а вот, честно признаюсь, ни с кем ещё не было так тяжело расставаться, как с Кирьяновым. И не потому только, что он сделал для Мариши. Моряк он замечательный - сама честность, скромность и исполнительность.'Да вдобавок к тому - волевой. - Баулин сверил наручные часы с корабельными. - Ну, мне пора в море.
Он заглянул в спальню, молча прощаясь с дочкой, снял с вешалки кожаный реглан, сказал, усмехнувшись:
- А если б вы знали, сколько этот чёртушка Алексей Кирьянов мне нервов перепортил, сколько я ещё в морской школе с ним повозился! Да и не я один - и замполит, и комсомольская организация. Хотите верьте, хотите нет, а я уж было думал, что горбатого, только могила исправит. Такой Алексей был заносчивый, строптивый, отчуждённый.
- Как же из Кирьянова получился отличный пограничник? - удивился я.
- А всё началось с первого шквала. - Баулин снова взглянул на часы. - Сейчас-то уж некогда. Напомните, расскажу как-нибудь в другой раз. Спокойной вам ночи, располагайтесь как дома.
Провожая Баулина, я вышел на крыльцо. Мы распрощались, и его высокая, слегка сутуловатая фигура вмиг растаяла в густом тумане. Снизу, из-под утёсов, доносился тяжёлый, перекатистый гул океана.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПЕРВЫЙ ШКВАЛ
Проснувшись среди ночи, я не сразу сообразил, где нахожусь, прислушался: за окнами под утёсами ревел штормовой накат, дробно постукивали ставни, завывало в трубе. Снова уснул и очутился во власти бушующего океана. Тщетно пытался я ухватиться за пляшущее рядом бревно: меня относило всё дальше и дальше от берега. Внезапно взошло слепящее солнце, и чья-то заботливая рука коснулась моего плеча. У дивана, на котором я спал, стояла одетая, умытая, причёсанная Маринка..
- Дядя, у тебя болит головка?
- Нет, не болит, - пробормотал я в смущении.
- А почему ты кричал? Тебе приснился страшный сон? Да? - спросила она участливо. - А я сегодня во сне летала. Высоко-высоко, выше вулкана. И ни чу-тельки не боялась! Папа говорит: если летаешь во сне - значит, растёшь.
Комнату озаряло редкое для Курил солнце. Стол был накрыт к завтраку.
- Кто же открыл ставни?
- Я сама! - ответила Маринка.
- Ты сама и чайник вскипятила?
- Разве можно! - удивилась Маринка. - Папа не велит мне зажигать керосинку, я могу учинить пожар. Чайник вскипятила тётя Таня, наша соседка. Тётя Таня и печку истопила, и камбалу поджарила.
Мы не спеша позавтракали, прибрали за собой. Неожиданно Маринка вздохнула:
- А ещё я видела во сне маму…
- Ты покажешь мне свои игрушки? Хорошо? - обнял я её, желая отвлечь от печальных мыслей.
- Покажу… Потом.
За окном громоздились скалы, высился конус вулкана. Вдруг в комнате как-то сразу всё потускнело: на солнце наползла туча. С океана наплывали клочья тумана, вершину вулкана как отрезало.
- Сейчас бус пойдёт, - сказала Маринка. - "Старик" макушку спрятал.
"Стариком" на острове называли вулкан - это я уже знал, но что такое "бус"?
- Это дождик, такой мелкий-мелкий, будто из ситечка, - объяснила Маринка. - Ох, и не любил его дядя Алёша! Лучше, говорит, штормяга, чем бус.
Рассудительность Маринки мало сказать удивила - поразила меня. Поразили меня и её игрушки.
Коллекция яиц морских птиц - то маленьких, в тёмных пятнышках, то больших, каких-то бурых, почти прозрачных, то похожих на грушу дюшес - нанесла мне форменное поражение. Разве мог я ответить на вопросы Маринки, какие именно из яиц принадлежали тупикам, какие кайрам, гагарам или различным чайкам! А Маринка всё это знала.
Не в лучшем положении очутился я, когда она с гордостью разложила передо мной засушенных крабов, морских ежей, звёзд и коньков и целый гербарий водорослей.
- А где же твои куклы? - спросил я растерянно.
- Хочешь, я лучше покажу тебе мой вельбот, - предложила она.
Я полагал, что Маринка достанет из ящика игрушечную лодку, но оказалось, что нужно надеть плащ и пройти к соседнему сараю. Моросящий дождь и впрямь словно высеивался из низко нависших туч.
Маринка отворила дверь, и глазам моим предстала маленькая, однако не игрушечная, а настоящая шлюпка с парой вёсел, рулём и ещё какими-то незнакомыми мне принадлежностями. Маринка забралась в лодку и в, течение нескольких минут окончательно убедила меня, что в сравнении с ней, шестилетней девочкой, я просто-напросто невежда: то, что я наивно называл багром, оказалось отпорным крюком; рукоятка руля называлась вовсе не рукояткой, а румпелем; маленький бочонок для пресной воды - анкерком, деревянный совок для отливания воды - лейкой.
- Кто же это сделал тебе такую замечательную лодку?
- Не лодку, а вельбот, - поправила Маринка. - Мне построил его дядя Алёша. - Она начала развязывать брезентовый мешок. - Сейчас я покажу тебе рангоут и паруса…
Весь день я провёл на морской базе. Баулин тоже был занят, и мы смогли поговорить, как и накануне, только за вечерним чаем. Маринка уже спала. Я, смеясь, рассказал Николаю Ивановичу, как его дочь повергла меня в смятение своими познаниями в морском деле и в естествознании.
- Когда только вы успели обучить её всем этим премудростям?
- Заслуга, увы, не моя! - шутливо развёл он руками. - Всё дядя Алёша.
Опять этот Алексей Кирьянов! Разве мог я тут не напомнить капитану третьего ранга про обещанный рассказ о первом шквале?
- Об Алексее многое можно рассказать. Самсонов прав: действительно, хоть книгу пиши, - начал Баулин. - Но уж если рассказывать, то и утаивать ничего не след. Думаю, Алексей не был бы на меня за это в обиде. Познакомился я с ним пять лет назад в Ярцеве, есть в Смоленской области такой старинный городок. Я приехал туда для отбора призывников. Пограничному флоту нужны крепкие, хорошо грамотные молодые ребята. Не велика беда, если моря не видали - привыкнут, была бы закваска!.. Словом, увидел я среди других Кирьянова - крепыш, заглянул в его личное дело - комсомолец, из колхозников, окончил педагогическое училище, преподаёт в школе русский язык - и решил: подойдёт…
Баулин наполнил чаем третий или четвёртый стакан.
- Призывная комиссия, - продолжал он, - работала в просторной горнице старого дома; с пола тянуло, как из погреба, на улице - февраль, минус двадцать! Железная печка раскалилась, но, можно сказать, без толку: даже мы, офицеры и врачи, поёживались, а призывники ведь раздевались донага. Подошла очередь Алексея Кирьянова. Пока его выслушали, измерили, взвесили и так далее, - он весь посинел.
Только тем, что парень так сильно продрог, я и объяснил тогда его невыдержанность. Врач попросил, чтобы Алексей открыл рот, а он вдруг как выпалит: "Нельзя ли поскорее, мы не лошади на ярмарке!" Мой сосед майор-танкист нахмурился, шепчет мне: "Ну и тип! Я бы не взял его ни за какие коврижки". А я взял, и тут-то и начались испытания моих нервов и порча крови…
Баулин залпом выпил успевший остыть чай, расстегнул ворот рубашки.
- На вокзал, ясное дело, пришло полным-полно провожающих. Были, конечно, и слёзы. Но больше было песен, смеха, улыбок. Алексея провожала целая ватага детишек, должно быть его ученики, и молоденькая девушка. Нельзя было не обратить на неё внимания - настоящая русская синеглазая красавица. Детишки окружили его, говорят чего-то наперев-бой, а синеглазая плачет в три ручья. Тут и гадать нечего - невеста! Я, разумеется, не только на них смотрел - ведь под моей опекой было с полсотни призывников - и только уж перед самым отходом поезда заметил, что, кроме школьников и синеглазой, Кирьянова провожает ещё одна девчушка, маленькая такая, худенькая. Стоит в сторонке, держит в руках его чемодан и глядит на Алексея так грустно, печально. Я подумал было, что это сестра, но вспомнил: в анкете написано - родственников у него нет, все погибли во время войны. О том, кто она, мне стало известно лишь спустя много месяцев.
Словом, прощай, Ярцево, поехали… И взбреди мне тогда в голову назначить Кирьянова старшим по вагону. Объявляю ему об этом. А он: "Я не хотел бы быть старшим". Спокойненько объясняю: приказы, мол, не обсуждают, а выполняют. "Хорошо, говорит, учту на будущее".
- И вы всё-таки назначили его старшим?
- Нет, конечно…
Баулин наполнил чаем мой стакан.
- В общем, поехали. Молодёжь подобралась в команде замечательная: форму ещё не надевали, а вовсю старались держаться заправскими моряками. Ну, думаю, всё в порядке! И тут - бах! На одной из станций Кирьянов чуть было не отстал от поезда, пришлось стоп-кран в ход пускать. Отчитываю его, а он оправдывается с самым невинным видом: "Я не виноват, что поезд всего полторы минуты стоял, я еле-еле письмо успел в почтовый ящик опустить".
Между прочим, письма он писал штуки три на день. Заберётся на верхнюю полку и строчит страниц по семь, по десять. За всю дорогу двух слов ни с кем не сказал. Ребята песни поют - Кирьянов молчит; стихи, книги, газеты вслух читают, спорят - наш учитель будто не слышит. Едем Донбассом: зарево плавок над домнами, звёзды над ударными шахтами - ребят от окон не оторвать, а он опять пишет. Едем берегом Азовского моря - ребята все глаза проглядели. Зовут его: "Смотри, Кирьянов, море!" А он: "Я не привык любоваться пейзажами по команде!" - и уткнулся лицом в перегородку. В общем, про все кирьяновские фокусы рассказывать не стану, не интересно; одно скажу: за дорогу он не только мне - всей команде не пришёлся по душе… - Баулин усмехнулся - Посмотрели бы вы, к примеру, как Кирьянов койку заправлял: курам на смех! С месяц якобы не мог научиться. И каждый день знай строчит свои бесконечные письма. Представьте, за полгода ни разу ни в кино не сходил, ни на вечер самодеятельности, ни разу на собраниях не выступил. Как-то в воскресенье мы всей школой поехали на экскурсию в Феодосию, в картинную галерею Айвазовского. Кирьянов и тут отказался: "Голова болит". Ну, вроде бы ничто его в нашей жизни, в нашем коллективе не интересует.
Правда, читал он много. Как-то библиотекарша даже усомнилась: "Вы что, товарищ Кирьянов, книги просто перелистываете?" И ей отрезал: "Во всяком случае страниц не рву". И ещё купаться любил, но всё больше в одиночку норовил. (Плавает, между прочим, как рыба.) Ему и прозвище подходящее дали, раком-отшельником стали называть… Да, забыл сказать: мы ведь приехали на Чёрное море, в школу младших морских специалистов.
- И как же Кирьянов учился?
- Вполне свободно мог учиться на "отлично": как-никак педучилище окончил. А он еле-еле тянул на тройки. Ему, дескать, век моряком не быть. Особенно туго подвигалась у него морская практика. К примеру, на занятиях плетут маты - ковры или дорожки из пеньковых тросов. Наука вовсе не хитрая, у всех получается хорошо, - у Кирьянова же не коврик, а не поймёшь что! Да ещё пререкается: "Я, мол, продажей ковров промышлять в будущем не собираюсь". В наказание наряд ему вне очереди: картошку на камбузе чистить; у него и тут готов ответ: "Лучше картошка, чем маты!" И почему-то особенно вдолбил он себе в голову, будто ему вовек не постичь, как управлять парусами. (А ведь тоже не так уж хитро.) "Я, говорит, в жизни и без парусов обойдусь". Меня из терпения вывести трудно, но тут, знаете ли, я просто кипел: "Погоди, думаю, обломаю твой упрямый характерец, не я буду, если ты не станешь на паруса молиться". Кричать на Кирьянова я не кричал, но на учениях под парусами всегда ставил его на самое тяжёлое место.
Справедливости ради надо сказать, что кое в чём Алексей и преуспевал. Ну, прежде всего, в том же плавании и особенно в гимнастике: на брусьях и на кольцах прямо-таки чудеса делал. Однако наотрез отказался выступить в соревнованиях с соседней воинской частью. Вся школа возмутилась. Оправдывается: "На народе у меня ничего не получится". Отговорка, конечно. За пренебрежение к коллективу комсомольцы хотели влепить ему выговор. И влепили бы, да случилось так, что он неожиданно для всех героем стал.
- Героем? Это каким же образом?
- А вот каким. Близ городка, где была школа, находится бухточка, образовавшаяся в жерле потухшего вулкана. То ли штормы, то ли расплавленная лава пробили когда-то в древние времена в скалах брешь, сквозь неё и устремилось в кратер море. Берега бухточки высокие, почти отвесные, и там множество разноцветных, отшлифованных волнами камушков. До них страшно падки туристы и курортники. Местные мальчишки давно учли это и, рискуя сверзиться, карабкаются вниз по скалам, чтобы добраться до крохотных песчаных площадок, усыпанных кусочками сердолика, чёрного хрусталя, малахита. Взрослому человеку сверху в бухточку ни за что не спуститься. Со стороны же моря войти в неё страшновато: выберешься ли обратно?
Рядом с этим кратером частенько сиживал Кирьянов, тосковал в одиночестве. Письма из Ярцева стал он тогда получать всё реже и реже. И вот как-то услышал он из бухточки крики о помощи. Глянул вниз: в воде барахтаются двое мальчишек. Лезли за камушками и сорвались. Кирьянов недолго думая скинул ботинки и прямо в форме - вниз. Это метров с двадцати! Схватил обоих сорванцов, выплыл с ними сквозь брешь в море и ещё метров сто плыл до отлогого места. Вытащил на берег хлопцев, отшлёпал их по мягкому месту и полез кружным путём за ботинками.
- Кто же это видел?
- Никто не видел. Сам Кирьянов и словом не обмолвился! А вечером приходят к начальнику школы две женщины с мальчуганами, просят познакомить их с "дядей Алёшей", чтобы поблагодарить его за спасение сыновей.
Спрашиваем: "Кто это такой "дядя Алёша"?" "Вон он", - показывают мальчишки на Кирьянова, а тот чистит у камбуза картошку - внеочередной наряд за опоздание на занятия…
Баулин насыпал в чайник новую заварку.
- К слову говоря, с поселковыми детишками, как и со своими школярами, у Алексея была крепкая дружба. Как пойдёт в посёлок, так вокруг него сразу стая. И он вмиг повеселеет. Змеев ребятам делает, какие-то игрушки мастерит. С нашей Маришей - она совсем крошкой ещё была - тоже когда-то успел познакомиться и подружиться. Вот и пойми его: с ребятнёй душа-человек, со взрослыми бирюк бирюком…
Через день-другой после спасения мальчишек решил я поговорить с Алексеем начистоту. Втолковываю ему, что мы в школе добра, пользы ему желаем. Оборвал: "Я не нищий, в милостыне не нуждаюсь". Словом, не попади мы в хороший шквал, - наверное, Кирьянов долго бы ещё не осознал, что ведёт себя не так, как следует военному моряку, да ещё комсомольцу.