- На океанской водичке лекарство, - добродушно усмехнулся Доронин, когда мы с ним расположились покурить на мысу, над Малым проливом.
- Алексей тоже любил на этих камушках сиживать, - добавил он, набивая трубку.
- И часами смотрел, как волна бьёт о берег, - вспомнил я рассказ Баулина.
- Будто повинность отбывал, - подтвердил Доронин. Он с наслаждением затянулся, примял большим, пожелтевшим пальцем табак. - По правде сказать, я и до разговора с капитаном третьего ранга соображение имел, что неспроста Алексей особняком держится. Ни одного дружка у него нет, смеяться вроде бы от рождения не умеет и, кроме "да", "нет", будто и слов не знает. Не иначе, как у парня что-то камнем на душе лежит, какая-то заноза в сердце засела. В прямую пришвартовываться к Алексею с расспросами я остерегался. Иному ведь человеку легче душевную боль в одиночку пережить. О том, что у него в черноморской школе приключилось, мне, как говорится, в общих чертах было известно. Однако после того, как товарищ Баулин рассказал всё в подробностях да ещё добавил насчёт письма, что Ольга Захаровна привезла Алексею, я решил: "Баста! Нельзя больше оставлять парня один на один со своей хандрой, не по-партийному получается". А тут ещё, как на грех, у него две новые крупные беды по службе вышли. Совсем он после этого в уныние впал.
- Что такое?
- Сквернее скверного: задремал на ночной вахте. Бывший наш командир базы кавторанг {Кавторанг - капитан второго ранга.} Самсонов (он тогда ещё в кавторангах ходил) дал Алексею пять суток ареста, а комсомольцы добавили к старому выговору строгача с предупреждением. Товарищ Баулин тогда тоже "на вид" в приказе по базе получил за упущение в дисциплине на корабле.
Не прошло и недели - снова наш Кирьянов отличился: во время учебной тревоги без карабина из кубрика на палубу выскочил. Пробоина! Да ещё при командире базы! Он тогда хотел списать Кирьянова с корабля на берег, да товарищ Баулин поручительство за него дал. Само собой, ещё двое суток на губе{Губа, гауптвахта - помещение для краткосрочного заключения военных, арестованных за какую-либо серьёзную провинность.} Алексею пришлось отсидеть.
Вскоре, вот так же утром, я, будто невзначай, очутился рядком с Алексеем на этом самом мыске. "Ба, говорю, тут Кирьянов! А я-то думал, что мне одному по душе эти камушки". Алексей вскочил было, да я придержал его: "Сиди, сиди, мы не на службе". Он всем своим видом даёт понять, что, дескать, не до вас мне, товарищ боцман, не до разговоров. А я будто и не замечаю его настроения, говорю: "Вот, мол, ты, Алёша, грамотнее меня, как-никак на педагога учился, небось физику насквозь знаешь".
"А что толку, что учился? - перебивает. - Только напрасно деньги на меня тратили". Чуете, на какой галс повернул? Я обратно вроде бы не замечаю его ершистого настроения, иду прежним курсом: "Подмога мне твоя нужна, Алёша, будь добрый, подскажи: какая лампа в высокочастотной части радиопередатчика является преобразователем, а какая усилителем промежуточной частоты?"
"Этого-то, отвечает, я как раз и не знаю".
"Жаль, сокрушаюсь, и я, как на грех, запамятовал! Салаги{Салага - молодой матрос, новичок.} интересовались, а боцман Доронин отговаривался: "В другой раз объясню". Срамота! У радистов спросить - вовсе стыда не оберёшься…"
Сидим, молчим. Я покуриваю. Кирьянов камешки с руки на руку перекатывает. Сроду я в таких артистах не бывал!
Выбил трубку, вздыхаю: "Эх, а ещё в моряках мы с тобой, Алёша, ходим! Беда, что дружок мой один, дальномерщик с "Буйного", не в своей тарелке - он бы мне в момент всё разъяснил; вторую специальность освоил - радист первого класса. Да к нему сейчас и не подступись".
"Как это - не в своей тарелке?" - спрашивает Алексей.
"А вот так, в полном расстройстве: невеста у него на материке осталась. Клялась, божилась: "Ждать буду". А сама за другого выскочила".
Алексей и вовсе помрачнел (видно, понял намёк): "Насильно мил не будешь".
"Золотые слова! - отвечаю. - Вот и я дружку твержу: "Вместо, говорю, того чтобы терзаться, ты бы лучше мозги проветрил, делом бы каким-нито занялся, беседу бы с салагами, к примеру, провёл насчёт своего боевого опыта. Желаешь - я вмиг договорюсь с комсомолом. Глядишь, за делом и тоску унесёт".
Опять молчит Алексей. Я, наверное, трубок пять выкурил. Спугнуть парня штука нехитрая, с бескозыркой в раковину спрячется и не вытащишь. С какого же фланга к нему заход сделать? Вспомнил вдруг, что он утром купался за базой, с отпрядыша нырял, говорю: "Как это ты расхрабрился - вода-то ледянущая?"
"Мы, отвечает, в Ярцеве в Вопи - речка там у нас такая - круглый год купались".
"А кто ж это "мы"? Что за лихие такие ребята?"
"Обыкновенные. Студенты".
"Коллективно, значит, уточняю, коллектив - штука великая: один человек камень поднимет, коллектив гору свернёт. Вот бы нам молодых матросов круглый год купаться приучить…"
На том наш разговор и закончился: подошло время заступать на вахту. А назавтра заглянул в библиотеку, спрашиваю: "Был у вас сегодня младший комендор Кирьянов с "Вихря"?" - "Был". - "Какие книжки взял?" - "Справочник радиолюбителя". Ну, думаю, диагноз поставлен правильно.
Боцман набил новую трубку, раскурил её, пустил кольцо дыма, которое вмиг разорвал ветер.
- Какое же такое лекарство вы прописали Кирьянову?
- На солёной океанской водичке, - хитро прищурившись, повторил Доронин. - В тот год, как природой и положено, к концу мая началась пора бусов и туманов. Вы, случаем, не читали лоции Тихого океана и Охотского моря? Там всё в точности описано: нет на земном шаре другого места, где висят такие туманы, как над Средними Курилами. Неделями висят. Из-за тумана всё так нескладно и приключилось. Боцман в сердцах махнул рукой:
- Алёшка Кирьянов тут ни при чём. Мы с капитаном третьего ранга, с товарищем Баулиным, осечку дали. Словом, - повторил он любимое словечко командира, - вернулись мы из дозора в одно майское утро - хоть сквозь палубу провались. Что тут пограничнику сказать? На туман жаловаться? На сулои - водовороты в этом самом в Малом проливе? Видите, как там закручивает? Жалься не жалься - "Хризантема" из-под самого нашего носа ушла, вильнула кормой в каком-нибудь кабельтове{Кабельтов - /10 морской мили = 185,2 метра.}.
Доронин даже сплюнул с досады.
- Туман туманом, а я эту шхуну-хищницу всё равно распознал по оснастке. Говорю капитану третьего ранга: "Это, мол, та самая двухмачтовая "Хризантема", что прошлой осенью удрала от нас на траверзе мыса Туманов". (Горбушу она будто бы тогда в наших водах ловила.) "Не доказано", - отрезал товарищ Баулин. Разве ему от моей догадки легче: не пойман - не вор! А когда капитан третьего ранга показал мне рапорт на имя командира базы, так лицом серый стал. Тут, извините, не только посереешь, в вяленую камбалу обернёшься… Я этот рапорт вовек не забуду: "В полутора милях от выхода из Малого пролива в Охотское море во внезапно опустившемся сплошном тумане СК "Вихрь" попал в сильный водоворот и отклонился от курса на зюйд-зюйд-ост к острову Безымянный. Во избежание столкновения с рифами и отпрядышами был принуждён повернуть на норд-норд-ост…"
Доронин хлопком ладони вышиб из трубки пепел.
- "Хризантема" не дура - ждать нас не стала. Но, между прочим, когда она кормой вильнула в тумане наш рулевой Игнат Атласов приметил: вроде бы что-то выбросила за борт, чертовка. Может, Игнату и померещилось, а я из-за его видения покоя лишился, никак не дождусь, когда туман развеет. Чуть развиднелось - кинулся на этот вот самый мыс, поглядел и на той же скорости загребаю на "Вихрь". Стучусь в каюту капитана третьего ранга. "Войдите!" - откликается. Вхожу. "Разрешите обратиться?"- а глазом примечаю: не отдыхал командир - койка не разобрана и домой не ходил. На столике карта Курил разложена - промашку, значит, нашу обмозговывает. Глянул на меня товарищ Баулин недовольно так: "Что у вас, боцман?"
"Разрешите, говорю, мне сегодня заняться с младшим комендором Кирьяновым в отдельности".
"Как это - в отдельности?"
"Новое лекарство хочу на Кирьянове испытать: микстуру от хандры. Разрешите сходить с ним в Малый пролив".
Капитан третьего ранга аж вскипел: "Вы что, боцман, шутки вздумали играть? Мы же только что из Малого пролива!"
А я знай своё: "Мы, говорю, ходили на "Вихре", а я хочу прокатить Кирьянова с ветерком на тузике"{Туз, тузик - самая, маленькая шлюпка с двумя вёслами.}.
"На тузике в Малый пролив? Да ещё с Кирьяновым? Ничего себе микстура! Верная же гибель!"
"Никак нет, говорю. Мне гибнуть самому не сподручно, я ещё свадьбу не играл".
"Зачем же, спрашивает, вам понадобилось именно в Малый пролив?"
"На острове Безымянном, на отмели, обнаружен неизвестный анкерок".
"Кем? Когда?"
"Лично мной, докладываю, десять минут назад".
Капитан третьего ранга тут и вовсе заштормил: "Микстура! Кирьянов! С анкерка и надо было начинать!"
Поднялись мы быстренько на мыс, показываю: "Глядите! Вон там, под нависшей скалой".
Товарищ Баулин за бинокль схватился. "Верно, говорит, анкерок! А вы уверены, что вчера его там не было?"
"Так точно, отвечаю, не было! На всякий пожарный, я каждый день на отмель поглядываю. В прилив эту отмель начисто затопляет". (А очередной прилив должен был начаться к вечеру, унесло бы анкерок.)
Свой план я доложил уже в кабинете командира базы товарища Самсонова. "Хризантема" выбросила анкерок, - показываю на карте, - вот здесь, в двух кабельтовых выше отмели".
"Допустим, что это была действительно "Хризантема", - говорит кавторанг. - А почему вы уверены, что именно она выбросила анкерок? Может, анкерок приплыл сам собой?"
"Никак нет! - отвечаю. - "Хризантема" шла здесь, - снова показываю на карте, - а основное течение проходит вот где…"
"А почему, - говорит товарищ Самсонов, - вы хотите идти за анкерком именно на тузике?"
"Резонно объясняю: никакая более крупная шлюпка не успеет развернуться бортом к течению и проскочить между отпрядышами - в щепы разобьёт!
А именно та самая ветвь течения, которая закручивается сулоем, и выбросила анкерок на отмель. Выбросит она и тузик. Любую шлюпку там разобьёт, а тузик проскочит".
"Пожалуй, боцман, вы и правы, - кивает кавторанг. - Только ведь на эту отмель не спустишься, скала над ней нависла. Как же мы вас вытащим? Тут и вертолёт не поможет".
"Всё будет в порядке, - отвечаю и аккуратненько набрасываю на листочке бумаги чертёжик. - Вот так нас вытащат".
"А ваше мнение?" - спрашивает командир базы товарища Баулина.
"Полагаю, что пустой анкерок шхуна-нарушительница не выбросила бы, - отвечает товарищ Бау-лин. - Видимо, испугалась, что её уличат. Следовательно, в бочонке что-то важное".
"Убедительно, - согласился командир базы. - Ну, что же, хоть вроде бы вы и не виноваты, что не задержали шхуну, "Хризантема" она там или не "Хризантема", а доставать анкерок вам…"
Не сразу сдался товарищ Баулин, чтобы я отправился на тузике с Кирьяновым. "Беды бы, говорит, не получилось!"
Тут я пошёл с козыря: "Знаете, как нас в сулое будет окатывать? Вода - лёд! А Кирьянов, между прочим, каждый день купается. Он и у себя на родине круглый год купался. Рыба!"
"Это я знаю, - говорит капитан третьего ранга. - На Черноморье сам убедился, что рыба. Только в порядке приказа я Кирьянова не пошлю".
"Он согласится", - отвечаю. Откуда у меня была такая уверенность, не определю, но Алексей согласился при первом намёке.
Прежде чем нам отправиться в плавание, мы, наверное, минут двадцать разглядывали в бинокли пролив и подходы к отмели, на которой валялся анкерок. Доронин показал трубкой:
- Видите, как там крутит?
Сверху, с мыса, пролив и впрямь казался кипящим: так стремительно, закручивая разводы пены, устремлялся по нему океан в Охотское море.
- Действительно с ветерком, - сказал я.
- Скучать не пришлось! - усмехнулся Доронин. - В общем, разглядели мы всё как следует, прикинули, где именно нам нужно будет отдать буксир и как сподручнее использовать течение, чтобы проскочить к отмели. Спустя полчаса "Вихрь" отошёл от пирса. За кормой у него на буксире наш тузик. Алексей на вёслах, я на руле. На всякий пожарный, надели спасательные надувные жилеты.
"Вихрь" закачало, словно на порогах, а тузик затрясло, что в лихорадке. "Житуха!" - подмигнул я Кирьянову. Он, гляжу, держится прилично, только побелел, даже губы будто мукой присыпало. Да и мне, по правде-то сказать, не до шуток. Вода зверем ревёт вокруг, посерёдке пролива гребень дугой выгнулся, а берега что стены. Перевернёт - и выплыть некуда, дуй прямым курсом в Охотское. И сверху-то, с мыса, нам смотреть было жутковато, а когда тебя несёт будто на верхнем плавнике у бешеной акулы - мурашки по спине!
Доронин с силой кинул в крутящийся под утёсом водоворот обломок застывшей лавы.
- За себя-то я не боялся, за Алёшку тревожился: сдюжит ли? Главное в этакой обстановочке - не теряйся, каждое движение рассчитывай до сантиметра. Без передышки нас окатывало ледяной водой, а меня, знаете ли, в жар кинуло. Тут "Вихрь" даёт отрывистый свисток: "Приготовиться!" А вскоре, подвалив поближе к острову Безымянному, - два новых свистка. (У нас с капитаном третьего ранга всё было обговорено.) Командую: "Отдать концы!" Алексей повернулся к носу, отцепил буксирный трос и снова налёг на вёсла. Течение нас и понесло, и понесло. Разика три-четыре так крутануло, что я едва кормовое весло не упустил. Тузик, бедняга, то нырнёт между бурунами, то подскочит. Был момент, когда мне почудилось- летим по воздуху. А потом как плюхнемся, как закачаемся, едва килем в небо не поглядели! Навалился я что есть сил на весло, чувствую - соломинкой дрожит. Тут-то как раз та самая струя, на которую у меня расчёт был, нас и подхватила и поволокла к берегу, прямиком на два отпрядыша. Только бы, думаю, проскочить между ними, только бы проскочить!.. Алёшка гребёт, что твой автомат, будто у него не мышцы - пружины. "Вёсла, кричу, береги!" Кричу и вижу- не успеть ему. Как мотанёт наш тузик к одному из отпрядышей! Левое весло у Кирьянова спичкой переломилось. Тузик чирк левым бортом о скалу, пролетел ещё метров с десяток к отмели и готов! Вода в пролом - фонтаном. А много ли воды нужно такой скорлупе?
Боцман пососал холодную трубку, не спеша достал кисет, наполнил чубук табаком, так же не спеша прикурил от кресала: "Надёжнее всяких спичек".
- На отмель мы с Алёшкой выбрались вплавь. Вернее, не выбрались - выбросило нас.
Доронин пыхнул дымом.
- С той поры как "Вихрь" отошёл от базы, минуло ну каких-нибудь десять минут, не больше, а мы до того умаялись, будто целый день таскали ящики со снарядами. Подползли на четвереньках к тому чёртову анкерку и повалились на гальку, даже спасательные жилеты снять не в силах, ни рукой ни ногой не шевельнуть.
Выбиваю зубами чечётку: "Не плохо бы повторить прогулочку!" - "Угу!" - бормотнул Алёха. С характером парень!
Обсушились малость, отхлебнули из фляжки горячительного, сняли наконец-то жилеты. Алексей кивает: посмотрим, мол, что в бочоночке за начинка. (Анкерок был, между прочим, новенький, дубовый, с медными обручами.) Меня, конечное дело, и самого любопытство разбирает: не зря ли мы прокатились? Да приказ есть приказ! Капитан третьего ранга строго-настрого велел доставить анкерок на базу в неприкосновенности. Тут вдруг туман пал, да такой плотный, вытяни руку - пальцев не разглядишь. И надо же было ему пасть именно тогда, когда товарищ Баулин с пятью ребятками - это он так матросов называет - поднялся с противоположной стороны острова на его макушку. План-то ведь у нас каков был: сверху спустят до уровня воды трос с грузилом, я захлестну его таким же тросом полегче- лёгкостью по-нашему, подвяжу к тросу анкерок, его вытянут, а потом и нас с Кирьяновым по очереди. А туман всё гуще и гуще - не разглядеть нам троса. Сидим мы с Алёшкой, промокли, продрогли.
"Эй, внизу! - кричит в мегафон капитан третьего ранга. - Ждите, что-нибудь придумаем! Как себя чувствуете?" - "Нормально! - кричу в ответ. А на ухо Алексею уточняю: - Ну и натерпелся я страху!.." - "Вы?" - удивился Алексей. "Я самый, отвечаю, ты что думал: я железобетонный?" А он: "Я с вами не боялся. Я, говорит, струсил на Чёрном море, когда в первый шквал попал". - "Какой такой шквал? - спрашиваю, будто не знаю. - Расскажи. Делать нам всё равно пока нечего".
Он тут всё в подробностях мне и выложил. Ничего не утаил.
"С чего ж это ты, друг любезный, такие фокусы выкидывал? Или в детстве мать набаловала, а папаша мало ремнём охаживал?"
"Я, говорит, маму помню только мёртвую, как её из больницы на санях привезли. Помню, голова у неё набок свесилась, в глаза снегу насыпало. Мне тогда три года исполнилось. А отец в сорок первом под Ельней погиб. Два старших брата без вести пропали, в том же сорок первом сестру Надю в Велиже фашисты повесили - связной у партизан была"…
Вот ведь какая история, - вздохнул Доронин. - А я, парторг корабля, и не знал ничего.
Боцман долго раскуривал очередную трубку и показался мне в эту минуту куда старше своих тридцати лет.
- Остался Алексей один-одинёшенек, круглым сиротой, в селе Загорье, захваченном германцами. Поначалу жил из милости у разных людей, потом, в конце сорок первого года, его взял к себе местный, загорьевский учитель Павел Фёдорович Дубравин. Тут вскоре гитлеровцы назначили Дубравина сельским старостой. С того дня для Алексея началась не жизнь - горе. Сами посудите: вся семья, вся родня на войне за Родину погибла, а названый отец - предатель.
Надумал Алёша убежать из дому, да куда убежишь- зима, в округе чуть ли не все деревни спалены. Мальчишки дразнят "вражий выкормыш". А учитель тот - человек ласковый, добрый. Как же понять, почему он к фашистам в старосты пошёл? Много перестрадать, передумать Алёшке тогда пришлось.
Весной сорок третьего года неизвестные люди избили старосту ночью дрекольем. Слёг Дубравин.
Приезжали гестаповцы, спрашивали: "Что с вами, герр староста?" - "В погреб, говорит, по нечаянности свалился…"
Так и не поднялся с постели учитель. Старостой фашисты другого человека поставили. А дня за два до того, как наши освободили Смоленщину, Дубравин умер. Остались Алексей с Дуняшей, девятилетней дочкой учителя, сиротами. В Загорье к тому времени, дай бог, пятнадцать изб из ста уцелели, одни трубы да головешки кругом. И народу раз-два, и обчёлся.
Нищь и голь…
Алексея с Дуней и других сирот определили в ярцевский детдом. Кто тогда в детдомах воспитывался? Известно, те, у кого родители на войне погибли или фашистами убиты. Алёшка же с названой сестрой - дети предателя. И невиновные они н'и в чём, а глядят на них искоса, дружбу с ними никто не водит.
Только год спустя стало в детдоме известно, что Дубравин вовсе не предатель, а герой: он выполнял задания подпольного райкома партии, хотя и был беспартийным. Партизанам помогал. Никто лишний о том и не знал.
На Алексея всё это сильно подействовало - и неразговорчив стал, и особняком приучился держаться. Надолго у него этот след остался… Да разве одного Алексея война покалечила…