Надо было что-то предпринимать. Я велел всем разойтись по домам, на всякий случай приготовиться к эвакуации и отправил радиограммы в отряд, на ближайшие острова и кораблям, которые могли находиться где-нибудь неподалёку.
Отряд приказал при первых же признаках реальной опасности эвакуировать не только семья военнослужащих, но и весь личный состав, документы и, по возможности, материальные ценности. "Желательно оставить на острове одного-двух опытных наблюдателей-радистов", - заканчивалась радиограмма начальника отряда.
Из кораблей первым откликнулся на наш призыв танкер "Баку". "Не вылетают ли из кратера бомбы? - спрашивал капитан. - Гружен бензином".
- Бомбы? - переспросил я.
- Вулканические раскалённые камни. Температура их достигает чуть ли не тысячи градусов. Представляете, что произошло бы, попади одна такая "штучка" в танкер с бензином? "Реальная опасность", "вулканические бомбы"… Ничего этого пока, слава богу, не было, - продолжал Баулин. - Прокашлявшись вторично, "Старик" утих, только ливень хлестал по-прежнему.
Стемнело в тот день раньше обычного. Отправив сторожевые корабли в ночное дозорное крейсерство - границу-то ведь нужно охранять при всех обстоятельствах! - я распорядился погрузить на оставшийся в базе "Вихрь" документы, недельный запас продовольствия и пресной воды и вещи наших семей. Женщин и детей переселили на всякий случай в клуб, поближе к стоянке.
Вышел я из штаба на улицу - ветер и ливень словно ошалели. И тут вдруг меня качнуло из стороны в сторону, будто пьяного.
- Начались подземные толчки?
- Они самые. - Баулин переплёл пальцы, хрустнул суставами. - Всякое доводилось испытать в жизни, но ничего нет хуже, когда из-под ног уходит земля… И тут, откуда ни возьмись, Полкан - пёс у нас был такой, любимец всей базы, - в другое время его под дождь палкой не выгонишь, а тут сам выскочил, морду к тучам да как завоет. Всю душу своим воем вытягивал…
С той минуты наш остров начало трясти, как грушу. И не беззвучно, а с грохотом, да ещё с каким! Над кратером вулкана поднялось огромное багровое зарево, и послышался нарастающий беспрерывный гул, вроде бы мчатся тысячи поездов. Небо рассекли гигантские молнии, похожие на дельты могучих рек. А из кратера всё чаще и чаще, один за другим, вырываются клубы не то буро-серого, не то буро-жёлтого пара. Пришлось, не мешкая, погрузить всех женщин и детей на "Вихрь".
"Где "Баку"?" - спрашиваю радиста. "Ничего, отвечает, не. могу разобрать: один треск в эфире, разряды мешают". - Баулин поднялся из-за стола, зашагал по комнате. - Знаете, что меня тогда поразило? Ни одна из наших женщин не заплакала. Детишки, те, конечно, перепугались, ревут в три ручья. Маринка моя - её Кирьянов на "Вихрь" принёс, - так она прямо зашлась от слёз, а женщины - ни слова жалобы. Подходят ко мне: "Чем, говорят, мы вам можем помочь?"
В океане тем временем разболтало волну баллов на девять. Выходить с детишками, с женщинами рискованно! Я за сторожевики, что в дозор ушли, и то волновался.
С "Баку" мы установили связь только под утро. Оказалось, что он уже несколько часов дрейфует неподалёку от нашего острова и ждёт, когда мы начнём погрузку.
А "Коварный старик" окончательно осатанел: из кратера вместе с клубами пара и газов вылетали гигантские снопы огня и взамен ливня с неба сыпался уже липкий горячий пепел. Вскоре, как и предчувствовал капитан "Баку", из вулкана, будто из жерла колоссальной пушки, начали вылетать сотни огромных раскалённых камней-бомб. Одни взрывались от жары в воздухе, разлетались на множество осколков, другие падали на склоны горы и, подпрыгивая, катились вниз. Зрелище, прямо скажу, жуткое. А в океане шторм. Как при такой волне пересадить женщин и детей со сторожевика на "Баку"?
Размышлениям моим был положен "конец, когда раскалённые камни начали сыпаться на территорию базы и с шипением, оставляя клубы пара, плюхаться в воду. Один из таких "камушков" грохнулся на крышу штаба. Обрушилась балка, пробила потолок и ранила обоих радистов.
"Желательно оставить на острове одного-двух наблюдателей-радистов", - вспомнилась радиограмма из отряда. Кого же я могу оставить? "Кирьянова", - подсказал боцман Доронин.
- Почему же именно Кирьянова? - перебил я капитана третьего ранга.
- Потому что был полный резон. Вам Доронин не рассказывал, как он Алексея радиолюбителем сделал?
- И вы попросили Кирьянова остаться один на один с "Коварным стариком"?
- Зачем попросил? Приказал! Выбирать добровольцев мне было некогда, а в Алексее я был уверен: на зубок овладел радиоделом.
- Разве "бомба" не разбила рацию?
- Проверили на скорую руку - работает. - Баулин снова уселся за стол. - В общем, мы пошли к "Баку", а Кирьянов остался на острове.
- И как же вы в такую бурю высадили на "Баку" пассажиров?
- Высадили. Одному богу Нептуну известно как, а высадили… Сейчас речь не о нас. Словом, едва мы отошли от острова мили за две, как на нашем Н. раздался чудовищной силы взрыв. Из кратера полетели не камни, а уже целые раскалённые глыбы; тучи, буквально тучи пепла закрыли небо - не поймёшь, день или ночь. Потом мы узнали, что этот пепел донесло даже до Петропавловска-Камчатского.
"Всё в порядке, - радирует Кирьянов с острова, - повторяются сильные и частые подземные толчки"…
Внезапно зуммер стоявшего на письменном столе полевого телефона прервал рассказ.
- "Второй" слушает, - дав отбой, отозвался Баулин. - Так… Понятно… Готовьте "Вихрь". Сам пойду… Неслыханно! - гневно бросил он, поспешно надевая реглан и фуражку. - Представьте себе, американец не пошёл на сигнал бедствия "Тайсей-Мару".
- Как - не пошёл?
- А вот так! Мы пойдём. - Баулин достал из ящика стола клеёнчатую тетрадь, точь-в-точь такую же, в какую были переписаны "Сказки дяди Алёши". - Прочитайте - это дневник Кирьянова. Он вёл его, когда оставался на острове один на один с "Коварным стариком". Забыл, чудак, взять с собой…
Вот некоторые из записей этого дневника.
"26 октября, 10 часов. Извержение продолжается с неослабевающей силой. Дом трясётся, будто в лихорадке. Полдень, а небо чёрное. Над вулканом багровое зарево. Временами вспыхивают то ярко-алые, то голубоватые огни. Измерил на дворе базы слой пепла - 50 сантиметров. Позавтракал консервами и бутербродами. Полкан от пищи отказался, скулит.
Слушал по радио "Последние известия". Иностранные учёные, гости Академии наук, посетили нашу первую в мире атомную электростанцию. А американцы испытали у острова Бикини водородную бомбу.
Что-то поделывает в Загорье Дуняша? Стыд мне, что не ответил ещё на её последние письма. Почему-то Дуня всё стоит перед моими глазами такая, какой я видел её на вокзале в Ярцеве. Ведь она специально приехала из Загорья, чтобы проводить меня, а я даже не попрощался с ней как следует, не поговорил, всё глядел на Нину. Почему это так: не любит тебя человек, и ты знаешь, что он недостоин твоей любви, а из сердца вырвать его никак не можешь?..
На всякий случай запаковал Маришины игрушки и коллекции, надо будет отнести их поближе к берегу. Голова идёт кругом: а вдруг потечёт лава?
26 октября, 16 часов. Из кратера пошла лава двумя потоками ярко-красного цвета. Один поток течёт в сторону лежбища сивучей и нерп, другой - к посёлку. Температура воздуха + 35°, температура пепла + 60°. Осколки камней барабанят по крыше, как шрапнель. Раскалённый камень угодил в фойе клуба. Начался пожар. Погасил его тремя огнетушителями. Не пора ли удирать на стоянку судов? Струсили, товарищ Кирьянов?
27 октября, 2 часа. Ночь, а светло как днём. Из кратера полились три новых потока лавы. Лава течёт бурно. Первый поток водопадом обрушился в океан. Вода кипит, всё кругом в клубах пара. Температура воздуха + 41°. Полкан забился под койку. Дом держится, крепко сколочен. Опять взрывы. Не дрейфь, Кирьянов! По радио передавали, что в Антарктике при разгрузке корабля в пургу провалился под лёд и утонул тракторист, комсомолец Иван Павлов. Наверняка полярникам труднее, чем мне.
27 октября, 10 часов. Только что проснулся. Проспал целых три часа. Разбудил меня громкий рёв. Это сивучи и нерпы перебазировались к самому пирсу: с лежбища их прогнала лава. Из воды торчат сотни голов перепуганных животных. Подходил к ним близко, совсем не испугались.
Похоже, что извержение пошло на убыль. А гроза над островом бушует вот уже пятые сутки. Из-за электрических разрядов опять нарушилась радиосвязь. "Вихря" не слышно и не видно: кругом острова густой туман. Где же сейчас "Баку"?
27 октября, 20 часов. Извержение снова усилилось. Вершина вулкана похожа на огромный красный колпак. Второй поток лавы подполз к крайнему жилому дому. От лавы пышет жаром. Стена накалилась - не дотронешься. Дом вот-вот вспыхнет. Перенёс из него всё, что мог, в клуб. К счастью, клуб стоит на высоком мысу, и лаве сюда не добраться. Назвал мыс Мысом Доброй Надежды. Радиосвязи всё нет и нет.
Даже не верится, что Робинзон прожил на необитаемом острове в полном одиночестве целых двадцать восемь лет. Трудно человеку оставаться совсем-совсем одному. За эти дни у меня было время по думать. Я так мало, почти ничего ещё не сделал в жизни полезного, хорошего для своего народа, зато сколько ошибок успел натворить…
Когда отец уходил на фронт, он сказал мне: "Подрастёшь, Алёша, может, и тебе придётся взять винтовку в руки. Крепко держи её, народ её тебе вручит".
А я? Выскочил по боевой тревоге на палубу без оружия.
Павел Фёдорович Дубравин, второй мой отец, говорил; что плох тот человек, который любит только самого себя. А я до чего достукался? Раком-отшельником назвали, трусом, бирюком…
"Главное, чтобы не было стыдно за бесцельно прожитые годы…"
Только что заработало радио. Время для связи с "Вихрем" и отрядом ещё не наступило. Слушал "Последние известия". На целинных землях Сибири и Казахстана собран небывалый урожай. Как-то с урожаем у нас на Смоленщине? Дуня писала, что из Ярцева приехали в колхоз новый председатель и агроном и вроде бы дело пошло на поправку.
28 октября, 8 часов. Установил радиосвязь с "Вихрем" и отрядом. "Вихрь" всё ещё штормует в открытом море. Капитан третьего ранга запросил, не надо ли меня сменить. Ответил, что нужды в этом нет. Сообщил обстановку на острове.
28 октября, 16 часов. Только что вернулся от самого кратера. Подъём занял три часа. Очень жарко, но терпеть можно. На всякий случай, чтобы не ударило вылетающими из кратера камнями, привязал на голову две подушки. Камни в голову не попадали, но от жары подушки помогли. Кратер - огромная круглая впадина. Лава пыхтит, как тесто в квашне. Внутри вулкана всё клокочет. Почва беспрерывно колеблется. Взрывы следуют один за другим. В воздух взлетают "капли" лавы, каждая с хороший бочонок, закручиваются винтом и с оглушительным треском лопаются. Падая на склоны, они сплющиваются, как комья глины. Красиво, но страшновато. Трудно дышать: воздух насыщен серой.
Смотрел в кратер и думал: какая чудовищная, могучая силища таится в недрах земли. Вот бы обуздать её, заставить работать на человека. Сколько энергии пропадает зря, да ещё и людям приносит беды и несчастья!
На всякий случай перетащил из жилых домов всё, что мог, в клуб, на Мыс Доброй Надежды.
29 октября, 10 часов. Извержение, кажется, действительно идёт на убыль. Потоки лавы уменьшились. Тот, что подполз к посёлку, остановился и начал остывать. Сверху его образовалась корка серо-бурого цвета. Из трещин вырываются струйки сернистого газа. Бросил на корку порядочный камень, он её не пробил. Наступил сам. Держит. Но ногам так жарко, что пришлось подпрыгивать. Пробил корку шомполом. Шомпол вмиг накалился.
Полкан повеселел. Шторм не больше пяти баллов. Сходил на скалу "Птичий базар" - ни одной птицы, перелетели на другие острова.
Написал Дуне, что после демобилизации обязательно вернусь в Загорье, в школу. Буду преподавать и поступлю в заочный пединститут. (Написать-то письмо я написал, а когда оно пойдёт на Большую землю?!)
30 октября, 1 час 30 минут. Произошёл самый сильный взрыв. Меня сбросило с койки. Выбежал на улицу. Вулкана не узнать: почти треть его вершины исчезла. Сразу стало тихо. Подземные толчки прекратились. Обошёл всю базу и посёлок. Дома целы. Стёкла окон, обращенных к вулкану, вылетели. Многие крыши пробиты камнями. Передал радиограмму в отряд: "Нужны стекло и шифер. Питание рации на исходе. Всё в порядке".
Последняя фраза в дневнике Алексея Кирьянова осталась незаконченной: "По-моему, необходимо, чтобы, на Мысе Доброй Надежды…"
"Вихрь" ошвартовался у пирса только в девятом часу утра, вымытый, надраенный, словно был на параде.
Неужели он не нашёл "Тайсей-Мару"? Или опоздал, и шхуна пошла ко дну? Вопросы вертелись у меня на языке, но я не рискнул задать их Баулину, уж больно мрачен он был. Однако, как вскоре выяснилось, у него не было оснований для приветливых улыбок. Собрав всех офицеров в штабе, Баулин рассказал о случившемся.
Когда сторожевик подошёл к "Тайсей-Мару", обнаружилось, что палуба её пуста. Вроде бы экипаж давным-давно покинул потерявшую управление шхуну. "Вихрь" дал несколько отрывистых сигналов сиреной, и тогда только на палубе появилась пошатывающаяся фигура японца в синем платке. Он едва смог помахать рукой.
Высаженные на борт "Тайсей-Мару" боцман, военный врач и трое матросов обнаружили, что двигатель и рулевое управление шхуны в полной исправности, но все двенадцать членов её экипажа недвижимо лежат в носовом и кормовом кубриках. Только тринадцатый, тот, что встретил "Вихрь", - он оказался радистом - был ещё в состоянии держаться на ногах.
"Похоже на острую форму лучевой болезни", - осмотрев рыбаков, заключил врач.
Из несвязных рассказов радиста выяснилось, что месяц назад в южной части Тихого океана шхуна попала в ливень с пеплом. Пепел принесло с юга, должно быть, из района Бикини, где американцы произвели новые испытания нескольких водородных бомб.
Японские рыбаки не сразу догадались, что за страшная беда настигла их корабль, - дождь и пепел были радиоактивными. Когда же болезнь свалила их, было поздно. Тела людей были покрыты язвами, лёгкие поражены. Радиосвязь была на долгое время нарушена, а течения и ветры всё несли и несли шхуну к северу.
Узнав, какое именно бедствие терпит "Тайсей-Мару", американский китобоец "Гарпун", подошедший было к ней, немедля повернул обратно.
Пограничники обмыли рыбаков, окатили палубу "Тайсей-Мару" из пожарных шлангов, снабдили^ - японцев свежими продуктами и водой и сообщили о происшедшем по радио в отряд и японским кораблям, которые могли находиться поблизости.
Под утро к "Вихрю" и "Тайсей-Мару" подошёл японский краболов. Не мешкая, проделав все необходимые формальности, пограничники передали ему соотечественников и шхуну.
- Как же у капитана "Гарпуна" хватило совести бросить несчастных рыбаков? - сказал я, когда мы с Баулиным шли домой.
- Наверное, капитан китобойца испугался заразы, - ответил Баулин. - А может быть, он снёсся по радио с кем-то из своего начальства и получил соответствующую инструкцию: может быть, кому-то и хотелось, чтобы "Тайсей-Мару" пропала без вести, чтобы никто не знал, что случилось… - Баулин помолчал. - Ну, а вы прочли кирьяновский дневник?
- Натерпелся парень, прямо герой!
- Вы знаете, - сказал Баулин, - Алексей ведь не встретил нас, когда мы вернулись на остров после извержения "Старика". Спал на пирсе как убитый. Видно, вышел встречать, да так, не дождавшись, и уснул.
- Что это он тут не дописал? - показал я неоконченную фразу в дневнике.
- Алексей предлагал впредь все склады базы строить на мысе, который он окрестил Мысом Доброй Надежды. С тех пор мы этот мыс так и называем, там и строимся.
- А многие ли семьи возвратились тогда на остров?
- Все! - Баулин рассмеялся. - Чудак вы человек! Не каждый же год подряд "Старик" будет кашлять. Напротив, народу у нас с тех пор прибавилось: пятеро офицеров из отпуска с материка семьи привезли.
- А Кирьянова чем-нибудь отметили?
- Как же! Начальник пограничного округа наградил его именными часами, а Дальневосточный филиал Академии наук - Почётной грамотой.
- Филиал Академии наук?
- Чему вы удивляетесь? Ведь за всё время извержения "Коварного старика" Алексей, помимо личного дневника, вёл подробнейшие записи. Из Петропавловска-Камчатского к нам на Н. приезжали учёные, так они просто диву дались: "Наблюдения товарища Кирьянова за извержением вулкана - для нас сущий клад!"
Мыс Доброй Надежды… Как-то, неделю спустя, мы гуляли на нём с Маринкой и боцманом Дорониным. Далеко, почти на самом горизонте, шёл какой-то корабль.
- Парусник, - посмотрела в бинокль Маринка.
- Японец. Двухмачтовая, моторно-парусная шхуна типа "Хризантемы", - подтвердил боцман. - Красавица шхуна!
- Как вы поймали-то её, в конце концов, эту "Хризантему"? - спросил я.
- В ледовом шторме у мыса Туманов. Алёха Кирьянов тогда отличился, - сказал Доронин.
А о себе опять ни слова…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ПЕСЕНКА СПЕТА
Трудно узнать в этой обледенелой, засыпанной снегом шхуне красавицу "Хризантему". Бушприт превратился в огромную, неуклюжую ледяную болванку, мачты и реи тоже обледенели. Снасти смёрзлись, провисли под тяжестью снега. Даже рында{Рында - корабельный колокол.} и та в снеговой шапке. Вокруг "Хризантемы" громоздятся торосы. Они сжали её, наклонив на левый борт.
Не видно на местах расторопного экипажа, не отдаёт с мостика команды шкипер. Если бы не дымок, поднимающийся из железных труб, над носовым кубриком и над камбузом да не занесённая снегом фигура человека с автоматом через плечо у двери в тот же камбуз, - можно было бы подумать, что на "Хризантеме" давно уже никого нет, что это мёртвый корабль.
- У камбуза - Алексей Кирьянов, - объяснил капитан третьего ранга, когда я опустил фотографию.
- Почему же он оказался на "Хризантеме" один?
- Фактически оказался один, - с всегдашней своей точностью поправил Баулин. - Первое время нарушителей в кубрике сторожил и боцман Доронин.
- Это та самая операция у мыса Туманов?
- Она самая, - кивнул Баулин. - Ох, и переволновались за трое суток все мы на базе! Рацию "рыбаки" успели испортить, самолётам мешала непогода, и мы никак не могли узнать, что же происходит на "Хризантеме". - Баулин вдруг довольно усмехнулся. - Больше уж "Хризантема" никогда не будет водить нас за нос.
- Она затонула?
Цела-целёхонька.
- Тогда я ничего не понимаю, - осталось признаться мне…
В ту зиму свирепые январские циклоны разломали лёд в Беринговом море, и его понесло к Курильской гряде. С каждым днём льды наваливались с севера всё гуще и вскоре начали забивать бухточки и узкие проливы между островами. Громоздясь друг на друга, они раздроблялись с пушечным грохотом, образуя у берегов гряды торосов.
В сравнении с материковыми морозы были не так уж злы - двенадцать-четырнадцать градусов, но на океанском сквозняке стоили тридцати. Волны, обрушиваясь на корабль, стыли на студёном ветру, покрывая толстым слоем льда фальшборт, палубу, надстройки, орудия. Корабль тяжелел, погружаясь глубже ватерлинии. Скалывание льда превращалось чуть ли не в беспрерывный аврал.
Четыре часа вахты тянулись как вечность, время отдыха пролетело мгновенно. В сушилке не успевали просыхать панцири-плащи и бушлаты, кок не успевал кипятить обжигающий чай.