- И у меня хорошие, - задумчиво ответила мама. - Так вот оно, сынок, и получается: куда ни посмотри - хороших людей больше, чем плохих. Очень много у нас на земле хороших людей.
В школе
Зимние каникулы пролетели, как большая перемена. Ленька проводил в нашем отряде соревнования по лыжам, а я помогал ему судить. Сидел на финише с секундомером и засекал время. Первым, конечно, пришел Венька. Алеша проиграл ему целых две секунды. А Генка Козлов пришел последним, хотя перед стартом и хвастался, что всех обгонит. Сказал, что у него крепления не в порядке.
А еще мы побывали на Ленькином заводе. Там такие огромные цеха, что по ним настоящая машина может пройти, не то что моя. И мы смотрели, как с конвейера сходят "Ласточки" и "Орленки". Венька и тут отличился - уговорил мастера дать ему проехать на новой машине по узкой асфальтовой дорожке, которая тянулась, у стены цеха. И тот дал. Венька подержал велосипед и вдруг сказал Шурику Бусыго:
- На, проедь.
А Шурик самый заядлый велосипедист у нас в школе. Он даже в сборной команде выступает. Только он робкий, ни за что не попросил бы.
Обрадовался Шурик - и за руль. А мастер засмеялся и говорит:
- Идемте на испытательную площадку, все прокатитесь. А так вы только друг дружке завидовать будете.
И мы пошли на площадку. И все ребята катались. А из девочек только Тома - на "Ласточке".
И я прокатился на своей машине. Она ведь тоже заводская.
- Наша марка, - сказал мне мастер и улыбнулся. - Ну, как она в эксплуатации?
- Лучше не надо, - ответил я.
- Нет, надо. - Мастер положил руку на руль. - Наши ребята к ней весной моторчик, приладят, чтобы мог ты хоть всю Белоруссию объездить. Хочешь, приду покажу тебе, как моторчиком пользоваться, как его ремонтировать? И вообще, Леонид, научил бы ты ребят мотоцикл водить, что ли!
- Малы еще, - улыбнулся Лёнька, - автоинспекция не разрешит. Класса с восьмого начнем. А пока я думаю с ними машину отремонтировать. Есть у них в школе трехтонка-развалюха. Вот бы ее на колеса поставить! Летом в путешествие бы поехали. В Беловежскую пущу. Или вот в Сашкино Качай-Болото. Места там очень интересные! Партизанский край. Отец говорил, еще землянки в лесу найти можно.
Мастер вытер куском пакли руки.
- Так за чем же остановка? - спросил он.
- За деталями, за двигателем. Там ведь, кроме рамы, ничего нет, даже доски на кузове ободраны.
- А ты с комсомольцами поговори. Не может такого быть, кабы что-нибудь не придумали.
Он подмигнул, нам и зашагал к конвейеру, высокий, в комбинезоне, из-под которого выглядывал светлый воротничок рубашки и синий узелок галстука.
Венька с восхищением посмотрел ему вслед и цокнул языком.
- Он кто, токарь?
- Мастер-сборщик, - ответил Ленька.
- Обязательно встану сборщиком.
- А как же экскаватор? - спросил Ленька.
Венька задумался. И верно, как же экскаватор? Он уже давно выкопал котлован на нашем пустыре, там сейчас выше забора поднялись стены будущего дома. И машину перегнали в другой конец города. В классе все знали, что Венька два-три раза в неделю ездит на троллейбусе в новый микрорайон, где работают десятки таких экскаваторов. Экскаваторщик Дмитрий Иванович уже давно не грозит Веньке милиционером. Он запросто пускает его в кабину и, когда самосвалы задерживаются, рассказывает ему о своей работе, об устройстве экскаватора. Правда, самого еще к рычагам не подпускает. Венька этого не скрывает. Но все же…
- Экскаватор? - переспрашивает Венька и трясет рыжим чубом. - А очень просто. Я и тому научусь, и другому. А потом, какое дело будет нужнее, тем и займусь.
И широко улыбается, довольный своим ответом. Ребята тоже смеются - ловко рассудил.
На заводе мы пробыли целых полдня, побывали в литейке, в кузнечно-прессовом, инструментальном цехах, на конвейерах. Решили посадить весной на территории завода цветы и поручили Томе уже сейчас начать собирать семена. Но больше всего мы говорили о машине. Алеша, так тот просто не отходил от Леньки. Он громко, перекрикивая гул моторов, расспрашивал, как называются недостающие части, размахивал руками и чертил на снегу какие-то чертежи, а глаза у него блестели от возбуждения. Куда девалась вся его выдержка, вся солидность! Медсестра тетя Даша сейчас, наверно, ни за что не узнала бы в растрепанном Алешке, расстегнувшем пальто и сбившем на затылок шапку, спокойного и сдержанного мальчика, который на цыпочках ходил по коридорам больницы и разговаривал приглушенным бесцветным шепотом, не то что Венька. И только когда Ленька пообещал Алешке, что сегодня возьмет его с собой в комитет комсомола, а там уже они вместе поговорят о нашей машине, он немного успокоился.
Я вспомнил, как увлеченно говорил Алешка о машинах, когда мы готовили свои сорок секретов, и позавидовал ему. А вот я еще ничем по-настоящему не увлечен.
- Слушай, - тихонько спросил я у Веньки, - он давно интересуется машинами?
- Интересуется? - широко улыбнулся Венька. - Это брат, не то слово. Алешка без памяти влюблен в машины. У него ведь отец шофер первого класса. Алешка автомобиль знает, как таблицу умножения. Вот только ему, как и мне, поработать еще не дают. Одна теория. А тут своими руками машину собрать! Да Алешка теперь обо всем на свете забудет, всех замучит, пока эту развалюху в настоящую машину не превратит.
Тогда я подкатил к Алешке и сказал:
- Возьмешь меня в помощники машину восстанавливать?
- А как же, - радостно ответил он. - Там, Саш, всем работы хватит. Настоящей работы… Ох, если б ты знал, до чего я ее люблю - настоящую работу!
…И вот я в первый раз отправляюсь в школу. Занятия начинаются в девять. В восемь двадцать за мной заходят Венька и Алеша. Я уже одет. Ребята складывают руки "мостиком", я обнимаю их за плечи, и мы спускаемся вниз. Трогаю холодные рычаги. Венька идет справа от меня, Алеша слева.
Вот и школа. Я уже видел ее. К ней я ездил в самый первый вечер, когда выбрался с мамой на улицу. Мальчишки и девчонки расступаются и с любопытством поглядывают на невиданную машину. На крыльцо высыпает весь наш класс. Венька и Алешка снова делают "мостик" и вносят меня в класс. Бусыго - я уже знаю, что мы с ним соседи по парте, - откатывает мой "транспорт" в школьный гараж, чтобы малыши не развинтили его на металлолом. Ребята помогают мне устроиться за партой. Впереди - Генка Козлов с Леной Черноусик, позади - Венька с Алешей.
По расписанию первый урок - география. До звонка еще минут десять. Дежурная Лена ушла в учительскую за картой, остальные сгрудились вокруг меня.
В который раз я рассказываю о Качай-Болоте, о том, как я поджег дом, о своих далеких друзьях Катьке, Мите и Севке, а ребята слушают и жадно расспрашивают о каждой мелочи. И Славка Кирильчик тихонько пыхтит надо мной - он всегда пыхтит, когда волнуется.
Я так увлекся, что, когда Генка Козлов перебил меня, сразу даже не понял, что ему нужно. А он, насмешливо прищурившись, переспрашивает:
- А тебя, когда крестили, совсем голого в воду окунали?
Кто-то из девочек растерянно захихикал, я изо всех сил вцепился пальцами в крышку парты. Зачем он у меня об этом спрашивает? Почему мамины подруги никогда не спрашивали у нее о том, о чем ей не хотелось бы вспоминать?
Я смотрю на Генкино круглое довольное лицо, аккуратно причесанные, вьющиеся волосы, длинные, как у девчонки, ресницы, из-под которых он разглядывает меня, как букашку для коллекции, - с брезгливым и спокойным любопытством, и яростно рву ворот рубахи, он душит меня, а пуговица, как назло, не расстегивается.
- У тебя там крестик под галстуком? - одними губами улыбается Генка. - Ну-ка, покажи, сроду крестиков не видел.
Тишина… Ну откуда такая тишина? Может, я оглох, и все звуки - скрип парт, дыхание ребят, шорох книжных страниц - перестали для меня существовать? Что же это такое, а?
Венька наваливается на меня и коротким прямым ударом бьет Генку в лицо. Раз, еще раз. Бьет изо всех сил - у Генки под носом появляется кровь, тоненькие ручейки мгновенно смывают с его лица улыбку, а от двери я слышу испуганное восклицание:
- Веня, что ты делаешь?!
С грохотом, цепляясь за парты, ребята разбегаются по своим местам. Клавдия Ивановна бросается к Генке, закрывшему лицо руками, и взволнованно говорит:
- К врачу. Скорее.
Обняв Генку за плечи, Клавдия Ивановна уводит его в медпункт. На Веньку она даже не смотрит. И я не могу к нему обернуться. Потому что чувствую - вот-вот расплачусь от неожиданной горькой обиды.
Через несколько минут Клавдия Ивановна возвращается.
- Что случилось? - сухо спрашивает она у Веньки. - За что ты его ударил?
Венька молчит. И весь класс растерянно молчит. И я молчу, хотя понимаю, что надо все немедленно объяснить, иначе будет поздно. Но что, собственно, объяснять? Разве это объяснишь?
- Никогда не думала, что ты можешь так безобразно постудить, - гневно говорит Клавдия Ивановна. - Ну что ж, иди к директору. Расскажешь ему о своем поступке. А нам нужно заниматься.
Венька хлопает нартой и выходит. Клавдия Ивановна начинает урок. Я так ждал его, свой первый урок по географии, а сижу как потерянный и не слышу ни единого слова. Я думаю о Веньке. О чем он говорит с директором? Что ему будет? И о Генке думаю: за что он меня так?
На перемене Алеша выскакивает из класса. Все остальные еще не местах. Через несколько минут он возвращается и, тяжело дыша, говорит:
- Веньки нет в школе, ребята. Я иду к директору.
В дверях его останавливает Григорий Яковлевич.
- Что у вас тут стряслось? - строго спрашивает он.
Алеша облегченно вздыхает. Григорию Яковлевичу можно рассказать все. Он ведь знает Веньку с первого класса. И Генку тоже. Он поймет.
- Венька не виноват! - горячо произносит Алеша, и тут все, перебивая друг друга, начинают говорить. Григорий Яковлевич никого не останавливает, он слушает, вертя в руках пенсне, и у него темнеет лицо.
Я отвернулся к окну. Я знаю, что сейчас и Григорий Яковлевич и все ребята смотрят на меня. Лучше бы я не ходил сегодня в школу. Полгода не был, и сегодня не нужно было идти. И Венька сидел бы в классе, а не бродил сейчас один по улицам. А уроки я мог бы подготовить и дома.
Григорий Яковлевич останавливается возле моей парты, седой хохолок вздрагивает у него на макушке. Он кладет свою руку на мою и говорит:
- Не огорчайся, Саша.
И уходит.
Остальные четыре урока я сижу как на иголках, - поскорей бы они кончились! Ребята разбирают предложения, читают стихи, учителя: объясняют новый материал, я переписываю какое-то упражнение с доски, но меня ничто не трогает: сразу же после звонка на урок я уже жду звонка с урока. Я ушел бы, если б сам мог уйти, но ничего не поделаешь, нужно ждать конца занятий.
После уроков мы с Алешей отправляемся к Веньке. Домой он не приходил. Его нет ни в Доме пионеров, ни в спортивной школе. Его нет возле кинотеатра, на улицах и заснеженном парке. Мы совсем замерзли, разыскивая его, и наконец Алешка говорит:
- Айда по домам. Или ко мне, или к тебе он должен прийти.
Венька приходит ко мне под вечер, взъерошенный и растрепанный.
Устало, садится, молчит.
- Спасибо, - говорю я. - Ты поступил как настоящий друг.
Венька морщится, как от зубной боли: он терпеть не может громких слов.
А потом пришел Григорий Яковлевич. Увидев его, Венька насупился и отошел к окну.
- Садись! - сказал ему Григорий Яковлевич и принялся протирать пенсне платком. Протирал долго, до тех пор, пока Венька не сел. - Почему ты не зашел к директору или ко мне?
Венька насупился и принялся рассматривать какой-то сучок на полу.
- Почему ничего, не объяснил Клавдии Ивановне?
- А чего ей объяснять?! - взорвался Венька. - Я ее несколько раз просил, еще когда Сашка в больнице лежал, чтоб она зашла к нему. Мы ведь видели, что он сам географию не вытянет. А у нее один ответ - пусть работает больше, я занята. "Занята", - передразнил он Клавдию Ивановну. - Что же ей объяснять? Разве она поймет?
- Постой, постой, - остановил Веньку Григорий Яковлевич. - И ты считаешь, что Клавдия Ивановна неправа? Что она не ходила к Саше потому, что не любит его, что ли? И поэтому ты ей не рассказал, из-за чего подрался с Козловым?
Венька кивнул. Григорий Яковлевич посмотрел на него и улыбнулся:
- Ох и глупый же ты еще, брат ты мой. Хочешь обижайся, хочешь нет, а не ожидал я, что ты такой глупый. Неужели до сих пор не понял, что, прежде чем кого-нибудь осуждать, надо разобраться? А ведь Клавдия Ивановна потому и не ходила к Саше, что знала, как много у него работы по другим предметам. Знаешь, что она сказала? Что Саше алгебру нельзя запускать, языки. А по географии он в третьей четверти быстро подтянется - предмет все-таки сравнительно легкий. Как ты мог так подумать о ней, Веня?
Венька сидел бледный, на лице его можно было пересчитать все веснушки. И мне его так стало жалко, что я вам просто рассказать не могу. Вечно он из-за своего характера в какие-то неприятности попадает. Я уже хотел заступиться за него, но Венька вдруг вскочил с табуретки и встал напротив Григория Яковлевича, как нахохлившийся воробей.
- Все равно… Разве в одной географии дело? Почему вы пошли к Сашке, как только мы вам о нем рассказали? А ведь в тот день на перемене вы нам говорили, что идете на футбол, и даже показывали билет. Думаете, я не помню? Помню! Почему вы всегда находите время зайти к нему и домой, и в больницу, помочь решить задачу или просто так посидеть рядом? Почему вы каждый день расспрашивали нас, не узнали ли мы что-нибудь о нем, когда его увезли? Вы просили нас достать адрес и написать туда, где он живет, чтоб там, в школе, знали о нем. Да что Сашка! - Венька горько махнул рукой. - А мы? Когда Алешка в бараке жил и ему даже уроки негде было готовить, кто за них хлопотал, в райисполком ходил? Вы! Когда меня за побитое стекло хотели из пионеров исключить, хотя я совсем не виноват был, кто мне первым поверил? Директор? Клавдия Ивановна? Нет, вы. А уж стоит кому-нибудь уроки пропустить, кого в тот же вечер дома ждут? Вас! Мы ведь все знаем, вы не думайте. Так что же это получается? У вас времени на все хватает, а у Клавдии Ивановны и часа не нашлось?
Григорий Яковлевич отступил на шаг и с любопытством смотрел на Веньку. Седой хохолок шевелился у него на макушке, и на шнурке - тик-так - маятником болталось пенсне.
- Кончил? - наконец спросил он. - Садись.
Тяжело дыша, Венька сел на табурет. Григорий Яковлевич положил ему руку на плечо.
- Вы все знаете? - чуть заметно прищурился он, и какой-то туман на мгновение затянул его глаза. - Ничего вы не знаете, друг ты мой Веня. У меня ведь вся семья здесь, в Минске, погибла… - Он пожевал сухие губы и отвернулся. - Жена, два сына… Старший был как раз такой, как ты… Рыжий и бедовый. И его убили фашисты. Так что сейчас я совсем один, понимаешь? Кроме вас, у меня никого нет. Понимаешь? Сорок детей, и каждый мой…
Григорий Яковлевич замолчал и начал рассеянно протирать треснувшее пенсне: узкоплечий, в просторном, перепачканном мелом пиджаке и совсем седой. Наш учитель.
У Веньки нестерпимым огнем горели уши. Губы были упрямо сжаты. И только глаза, растерянные, беспокойные Венькины глаза говорили о том, как ему сейчас тяжело.
- Ладно, - сказал наконец Григорий Яковлевич. - Ты подумай над моими словами. И приходи завтра в школу. А перед Клавдией Ивановной извинись. Иначе я просто перестану тебя уважать.
И чуть заметно улыбнулся прищуренными выцветшими глазами. Венька поднял голову.
- Хорошо, перед Клавдией Ивановной извинюсь. Но перед Козловым - никогда. Даже если из школы выгонят.
- Никто тебя выгонять не собирается, - пожал плечами Григорий Яковлевич. - Драться, конечно, не стоило, это ты запомни на будущее. А сейчас, раз уж так случилось…
- Григорий Яковлевич, вы у нас дома были? - перебил его Венька.
- А как же? Конечно, был.
- Маме сказали, что меня с урока выгнали?
- Маме? Зачем? Нет, не сказал. У нас с ней и без этого нашлось о чем поговорить. Не хотелось мне огорчать ее. Ведь твоя мама - рабочий человек, Веня, ее беречь надо. Ты уже взрослый, в четырнадцать лет пора учиться самому отвечать за свои поступки. А у мамы и без того хватает забот.
Я почувствовал, что у Веньки отлегло от сердца. Он посмотрел на Григория Яковлевича, потом на меня и сказал:
- Ну, я пошел. Еще ни одного урока не сделал. До свидания.
Я тоже принялся за уроки.
Я иду!
Вернувшись с занятий, я учусь ходить. Мне не хочется, чтобы по утрам Венька и Алеша относили меня в коляску, а затем вытаскивали из нее и на руках несли в класс. Не хочется, чтоб малыши, которые всегда толпятся у крыльца, поглядывали на меня с жалостью и любопытством. Помощь - это здорово, но надо попробовать самому. Очень хочется самому!
Днем все на работе, в квартире я один. Я достаю из-под кровати костыли. Первые шаги на них я сделал в больнице, но по-настоящему начать тренироваться Федор Савельевич советовал попозже, к весне, когда немножко окрепнут ноги. А я не могу ждать. Я обязательно должен научиться хотя бы ковылять без посторонней помощи.
Я сажусь на кровать, и повернувшись всем телом, свешиваю на пол ноги. Затем беру под мышки костыли, упираюсь ими в пол и начинаю приподниматься. Костыли скользят, я падаю на постель, и все начинается сначала. До тех пор, пока у меня не начинают мелко-мелко дрожать руки.
Главное - подняться и сохранить равновесие. Дальше, наверно, будет легче. Но это главное мне упорно не дается. Нужно, чтобы меня кто-то поддерживал, а обращаться ни к кому не хочется, и я снова тяжело валюсь на кровать, а потом ползаю на руках по полу и подбираю разлетевшиеся костыли.
Однажды за этим занятием меня застала мама. Она пришла с работы на добрых полчаса раньше, чем обычно, и я как раз делал последнюю в этот день попытку стать на ноги. А поскольку попытка, как всегда, была неудачной, я не стоял, а лежал на полу и тянулся за костылем, который залетел под диван.
Мама сразу все поняла. Она не стала меня ругать, не стала, как когда-то, плакать. Она просто нагнулась, достала костыль, сунула его мне в руки, а затем приподняла меня. Я ухватился за костыль так, что у меня сразу онемели пальцы, прижал к боку второй и выпрямился во весь рост. И вдруг увидел, что я на целых полголовы выше мамы.
Мама поддерживала меня за плечи. Опершись всем телом на правый костыль, я осторожно передвигал левый чуть вперед. Потом наваливался на него и подвигал правый, слегка отталкиваясь ногами. За полчаса я прошел от кровати до этажерки в углу и обратно. Одиннадцать метров. У меня прилипла к спине рубашка, а под мышками горело так, словно их прижгли раскаленным железом. На ладонях вздулись мягкие, как подушки, волдыри. Но я прошел одиннадцать метров. Понимаете? Прошел.
- Только сам не ходи, - поставив на тумбочку обед, сказала мама. - Расшибешься. Лучше будем вместе понемножку учиться каждый день.