…Почему молчит Григорий Яковлевич? Он же верит Веньке. Как я, как Алеша. Мы ведь вчера допоздна вместе с ним ломали головы над этой историей. Почему он не посадит на место Козлова, который хочет свести с Венькой счеты за давнюю обиду? Эх, будь здесь Ленька! Но он на заводе, сегодня он в первой смене. И Глафиры Филипповны нет. Как это она сказала: "Вы уже не маленькие, сами разберетесь".
Разберемся ли?
- Кто за то, чтобы Веньку с председателей совета отряда 7-го "А" класса снять? - говорит Козлов и первым поднимает руку.
Я и Алеша оборачиваемся к классу. Над Славкиной партой нерешительно поднимается рука. Она медленно тянется вверх и вдруг исчезает под партой: Славка начинает торопливо рыться в учебниках.
- Кто за то, чтоб оставить Веню председателем совета отряда? - спрашивает Григорий Яковлевич.
Сорок рук дружно взлетают над партами. Сорок, потому что я и Алешка подняли обе руки.
- Садись, Козлов, - говорит Григорий Яковлевич. - И ты, Веня, садись. Отряд тебе верит. И я убежден, что мы непременно решим эту загадку с деталями. Неприятную, по совести говоря, загадку.
Венька идет на место, он прикусил губу, а глаза у нашего председателя как-то очень подозрительно блестят. Словно он вот-вот заплачет. А Генка вдруг совсем спокойно садится за свою парту, и даже на затылке у него, мне кажется, написано: "Ну что ж, я вас предупреждал, вы меня не послушали. Теперь мое дело сторона".
- Что же дальше-то делать будем, ребята? - помолчав, задумчиво спрашивает Григорий Яковлевич. - На завод вас больше, пожалуй, все-таки не пустят.
- Я сейчас схожу туда. К директору. Я ему все расскажу, - торопливо, словно боясь, что его перебьют, говорит Венька. - Я попрошу его…
Он сует в карман оборванные пуговицы и выбегает из класса. Вслед за ним - Алеша и Тома.
- Правильно, - говорит Григорий Яковлевич. - А вы, - кивает он нам, - можете расходиться.
Но уходит только Генка Козлов. Мы остаемся на своих местах. Мы должны узнать, что сказал директор завода ребятам. Григорий Яковлевич понимающе смотрит на нас и вдруг улыбается:
- Хорошо, тогда доставайте тетради. Займемся алгеброй. Все время быстрее пройдет.
Но время как, будто остановилось, хотя столбики решенных примеров в тетрадях безмолвно говорят о том, что ему нет дела ни до наших радостей, ни до наших печалей. А потом постукивание мелка по доске вдруг заглушается топотом в коридоре. Запыхавшиеся, сияющие, Венька, Алеша и Тома влетают в класс.
- Мы так и думали, что вы здесь! - с порога кричит Венька. - Директор разрешил нам ходить на завод, ребята. Разрешил! Только приказал строго-настрого…
Что приказал директор, нам понятно. Мы перебиваем Веньку таким громовым "ура!", что оно, наверно, слышно на всех этажах школы.
Гурьбой стоим у школьного крыльца.
- Удивительное дело, - протяжно говорит Тома, - и почему это, ребята, расходиться не хочется?
Мы смущенно улыбаемся. Тома сказала то, о чем думал каждый из нас. И, по-моему, все мы знаем, почему нам еще хочется побыть вместе. Потому что за несколько этих трудных часов мы сдружились крепче, чем за целые годы, когда ребята вместе учились, проводили сборы, собирали металлолом. Конечно, не будь всего этого, кто знает, чем бы кончилась история с деталями, но сейчас нам действительно не хочется расходиться.
- Ребята, - говорит Алеша и лихо сбивает на затылок шапку. - Пойдемте в трест зеленых насаждений. За двигателем. Все вместе. День сегодня какой-то замечательный, может, повезет, а?
И он умоляюще смотрит на нас.
* * *
- А во-он пошел управляющий, - говорит нам старый вахтер, когда мы гурьбой подходим к серому зданию треста, и показывает на низенького толстого человека в белых бурках, высокой папахе и с толстым портфелем под мышкой.
Мы толпой, бросаемся за ним и окружаем его.
Управляющий огорошенно смотрит на нас и, наверно на всякий случай, прижимает локтем к боку свой портфель.
Алеша выходит вперед. Он раскраснелся от бега, из-под шапки у него выбилась и прилипла ко лбу прядка волос.
- Товарищ управляющий, - просительно говорит он. - Вы нас, пожалуйста, извините. Мы свою машину из старых частей собираем. Трехтонку. И у нас нет двигателя. А наш вожатый сказал, что у вас есть. И он вам не нужен.
Управляющий изумленно хлопает глазами:
- Какой такой двигатель? Какой вожатый? Ничего не понимаю.
- Да от трехтонки же, - пробирается вперед Венька. - Она у вас все равно без дела ржавеет, а нам двигатель во как нужен! - Он проводит ребром ладони по горлу.
Управляющий перехватывает портфель в другую руку, морщит лоб, словно что-то припоминая, и вдруг начинает хохотать. Он буквально трясется, приседает от смеха, у него дрожат толстые щеки и подбородок. Прохожие с интересом посматривают на нас: что это так развеселило пожилого и солидного мужчину с толстым портфелем и почему вокруг него собралось столько ребят?
Наконец управляющий перестает смеяться, вытирает глаза необъятным, как небо, носовым платком и с восхищением говорит:
- Вот это я понимаю! Прямо на улице! Приступом решили взять?! Ладно, зайдите ко мне на днях, мы этот вопрос утрясем.
- Дяденька, - жалобно тянет Алешка, и у него морщится нос, словно он вот-вот заплачет. - Товарищ управляющий…
Управляющий смотрит на Алешу, и губы у него снова начинают вздрагивать.
- Все ясно, - добродушно говорит он. - Зайти на днях - это вас не устраивает. Вам все подавай немедленно. "Будь готов!" - "Всегда готов!" Ладно, ребята, слово старого пионера, отдадим вам двигатель. Раз весь отряд просит, где уж тут отказать. Только не могу я в трест возвращаться, на совещание опоздаю. Придется вам на одни сутки терпения набраться. Договорились?
- Договорились… - Алеша произносит это таким унылым голосом, столько разочарования у него в глазах, что управляющий, крякнув, нетерпеливо щелкает замками, достает из портфеля лист бумаги и карандаш и протягивает портфель Веньке:
- Ну-ка, подержи, - потом кладет листок на портфель и быстро пишет несколько строк. - Можете завтра приехать и забрать. Разрешите идти?
И снова смеется, крутит большой головой, на которую надвинута каракулевая папаха.
- Разрешаем, - весело говорит Алеша. - Большое спасибо. А весной всем отрядом вам помогать придем.
- Приходите, приходите, - улыбается управляющий. - Будем рады. Работы хватит.
И уходит, помахав нам рукой.
- Вот тебе и бюрократ, - шепотом говорит Венька и восхищенно трясет рыжим чубом.
Мы вспоминаем, что именно так назвал Ленька управляющего, и улыбаемся. Пусть мы еще не знаем, как попали в Венькин портфель радиодетали, из-за которых всем пришлось столько пережить, все равно нам весело.
Без обратного адреса
Если бы на конверте был указан обратный адрес, я бы ни за что не вскрыл его: письмо было адресовано не мне, а маме. Но маме никто никогда не присылал писем. Мне писали Катя, Севка и Митя, ей - никто. Письмо было отправлено из Минска, я разобрал это по почтовому штемпелю. Корявые карандашные буквы неуклюже расползлись по конверту, такому измятому, словно его два дня носили в кармане. Я смотрел на этот конверт и думал, что в нем? Чья рука вывела на нем название нашей улицы, номер дома, квартиры? Обрадуется мама, когда прочтет его, или огорчится? И почему тот, кто отправил его, спрятался в заклеенном конверте, даже имени своего внизу не написал?
Конверт лежал на краешке стола, там, где его положила тетя Таня, - грязно-синий прямоугольник на белой скатерти. А я то подходил к нему, опираясь на костыли, то отходил, как будто он был намагниченным. При взгляде на него меня начинало знобить. И совсем не от любопытства. От какой-то неясной тревоги.
Мама и тетя Таня ушли в кино, после "Судьбы человека" мама не пропускала ни одного кинофильма. Ленька тоже куда-то ушел. Мы были одни. Я учил географию, дядя Егор, покусывая усы, ремонтировал наш будильник. Какая-то пружинка в нем упорно не хотела встать на свое место, и он загонял ее пинцетом так долго, что у меня бы, наверно, уже давно от такой работы лопнуло терпение. Я читал и искоса наблюдал за дядей Егором, удивляясь, почему он этот будильник не выбросит в форточку. А когда часы наконец затикали, дядя Егор поставил их на стол, расправил усы и сказал:
- А мама твоя, Сашка, молодец! Никогда я, откровенно говоря, от нее такого мужества не ожидал. - И уходит к себе.
Я решительно надрываю конверт. Я знаю, читать чужие письма нехорошо, нельзя, но не хочу, чтоб мама огорчилась, если письмо плохое. А если письмо хорошее, ну что ж, я извинюсь перед ней и больше никогда не буду этого делать.
Достаю листок в клеточку, смотрю на подпись. Может, мне и читать его не придется, это письмо? Может, это какой-нибудь знакомый? Тогда я тут же положу листок в конверт. Но подписи под письмом нет. Нет и адреса.
Сажусь. Читаю.
"Одумайся, сестра, на грешный путь вступила ты. Сама отступила от Бога и людей отвращаешь. Сеешь сомнение в душах на радость дьяволу. Раскайся. Ты ничто перед Богом, Бог свят, а ты греховна; представь радость небесам, покайся и обратись. И получишь ты вечную жизнь, вечное спасение, вечное блаженство. Помни, говорит Господь:
Когда я приду к вам на землю,
Дела всех людей разберу.
[текст утрачен]
[текст утрачен]
[текст утрачен] одумаешься, [текст утрачен] сами [текст утрачен] тебя. Не жить тебе на земле".
Листок выпал у меня из рук и, медленно кружась, лег на пол. Большие печатные буквы слились в мутные ручейки. "Сеешь сомнение в душах" - вдруг выплыла строка.
- Дядя Егор! - кричу я. - Зайдите ко мне.
Дядя Егор входит, и я подаю ему письмо. Он берет письмо и после первой строчки брезгливо оттопыривает пальцы. Читает, а под кожей у него перекатываются тугие желваки.
- Угрожать вздумали? - дядя Егор тяжело садится рядом со мной. - Знаешь, на кого они похожи? На осенних мух. Чуют свою погибель, вот и хочется побольней укусить. Не выйдет, - сжав мое плечо, говорит он.
- Это тетки Серафимы работа, - говорю я. - Была она тут, то же самое говорила. Мама ее за дверь выставила.
- По всему чувствуется, ее, - соглашается дядя Егор.
- Маме письмо покажем? - спрашиваю я.
Дядя Егор колеблется, дергает себя за ус. Решительно машет рукой.
- Покажем. Пусть она и это знает.
Вечером дядя Егор подает маме письмо, а я напряженно смотрю на нее. Вздрогнет? Побледнеет? Испугается? Смотрю - и не верю своим глазам: мама смеется. Смеется хрипловато, но так заразительно, что мы с дядей Егором тоже улыбаемся. Потом мама мнет листок, бросает и говорит:
- Пойду-ка я руки вымою. Словно в болото окунула.
И идет в ванную. Дядя Егор двумя пальцами подбирает письмо, расправляет его, весело подмигивает мне и уходит. А я вслух читаю маме книгу. Свою любимую. "Повесть о настоящем человеке".
Эх, машина, ты, машина…
В тот день, когда управляющий дал нам записку, двигатель мы не забрали: не было машины, да и погрузить на нее такую махину мы бы не смогли. Назавтра Ленька привел заводских парней, и мы вместе с ними отправились в трест. Завхоз поворчал, что двигатель вполне пригодился бы тресту, но потом расщедрился и дал к нему в придачу "дворники". Алешка от радости чуть его не расцеловал.
В школу мы ехали героями. А возле ворот нас ждал Женька Багров, второклассник, с которым я когда-то лежал в больнице. Он кинулся прямо под колеса, шофер еле успел затормозить, и на весь двор заорал:
- Ребята, вашу машину на металлолом забирают!
Одним прыжком Алеша спрыгнул с кузова, а следом за ним посыпался весь отряд. В кабине остался я один: в спешке ребята забыли обо мне, а сам я не мог из нее выбраться. Я даже чуть не заплакал от злости, что оставил дома костыли и теперь не могу быть рядом со всеми.
Только минут через двадцать взбудораженные, растрепанные ребята вернулись к машине. Все, кроме Алешки. Он остался там. Ленька велел всем успокоиться, но ребята орали так, что ничего нельзя было разобрать.
- Да расскажите вы толком, что случилось! - взмолился я.
Перебивая друг друга, Венька и Тома рассказали, что Глафира Филипповна решила сдать нашу машину на металлолом. Генка сказал ей, что нас обгоняет по сбору металлолома соседняя школа, а во дворе - гора железа. Если сдать машину, наша дружина сразу на первое место в районе выйдет. А что мы взялись отремонтировать машину, Глафира Филипповна не знала, мы это дело держали в секрете. Вот она позвала электросварщиков и попросила разрезать раму на куски, чтоб их было удобно грузить. Хорошо, что мы успели вовремя, конец был бы нашим мечтам о своей трехтонке, валялись бы сейчас от нее только железки на дворе.
- Хорошие ребята попались, сварщики эти, - облегченно вздохнув, сказал Венька. - Мы как облепили машину да как рассказали, что ремонтируем ее, так они только посмеялись и ушли.
- А Глафира Филипповна?
- Сказала, что обсудят Генку на совете дружины, - ответил Венька и подергал за галстук. - Он ведь знал, что не для лома мы раму драили. Все знал. И обманул Глафиру Филипповну. Знаешь, как она на Генку смотрела? Аж мне кисло стало.
…И вот мы устанавливаем двигатель. Вернее, устанавливают дядя Егор, Ленька, Алешкин отец Казимир Францевич, заводские комсомольцы, а мы только толпимся вокруг и изо всех сил мешаем им, иначе нашу помощь назвать никак нельзя. И после этого все наши дни заполняются от начала до конца машиной.
Сборка идет пока очень туго, хотя я уже не знаю людей, которые нам не помогали бы. Вместе с комсомольцами мотовелозавода мы поработали на воскреснике, убирали территорию. А потом в заводском клубе дали концерт самодеятельности. Концерт получился что надо. Я сыграл на баяне "Полонез Огинского" и "Реченьку", Венька читал стихи, Алешка показывал всякие фокусы, а Тома с девочками пела и танцевала. Хлопали нам здорово. А главное, подарили целую кучу запасных частей: аккумулятор, поршневые кольца, электрооборудование. Алешкин отец принес совсем новые крылья, навесил на кабину дверь.
- Это вам от нашего гаража, - вытирая паклей руки, сказал он. - А теперь, если хотите, создавайте кружок автодела. Будем изучать машину.
Алешка стоял и радостно улыбался. Это он сагитировал отца заниматься с нами. И сейчас три раза в неделю по вечерам Казимир Францевич приходит в школу. Собираются все наши мальчишки, даже Томка приходит.
- А что, я хуже вас, что ли? - смеется она и лезет поближе к Казимиру Францевичу.
Занятия проходят прямо возле нашей "машины". Тут мы особенно ясно видим, сколько еще не хватает ей, чтобы с полным правом называться этим словом. Казимир Францевич объясняет нам принципы работы двигателя, знакомит с электрооборудованием, системой охлаждения, тормозной системой, и его указка то скользит по частям, то повисает в воздухе. Тогда он принимается прямо на снегу рисовать чертежи. Чертежи он рисует часто, очень часто.
Когда Казимир Францевич уезжает в дальние рейсы, занятия ведет Алешка. Он действительно знает машину, как таблицу умножения, а рассказывает с таким ученым видом, как будто он по крайней мере автомобильный профессор, а не семиклассник. Конечно, даже когда мы все изучим машину, как Алешка, водительских прав, нам все равно не выдадут. В деревню нас повезет Леня и к баранке, наверно, даже не разрешит прикоснуться. А может, разрешит? Но заниматься все равно интересно. Даже из 7-го "Б" к нам ребята приходить начали. Пусть ходят, не жалко.
Однажды мы задержались в школьной мастерской, размечали доски для кузова. Толстые, звонкие доски мы тоже добыли на заводе. Пообещали, что весной отработаем, на всей территории посадим цветы. Вышли вчетвером: я, Алеша, Венька и Генка. Как случилось, что он пошел с нами, ума не приложу - Генка избегает нас и даже работать уходит в дальний угол мастерской.
Вечерело. Ветер гонял по тротуару колючие снежинки. Всем нам было по пути. Ребята шли быстро, я на своей коляске держался рядом с ними. Все четверо молчали: при Генке ни о чем говорить не хотелось.
Генка свернул на углу. Даже не попрощавшись. Мы уже к этому привыкли. Мы помнили все: как он ни за что обидел меня, как потребовал переизбрать Веньку, как обманул Глафиру Филипповну и чуть не превратил нашу машину в груду металлолома. Мы все помнили, и даже то, что он перестал быть председателем совета дружины и получил за машину выговор, не могло нас с ним помирить. Помнил это и Генка. Он почти не разговаривал с нами. Так, процедит что-нибудь сквозь зубы, и все. В мастерскую он ходил только потому, что доски для кузова мы подготавливали на уроках столярного дела и за это ставили отметки. Двойка даже по труду была для круглого отличника Генки страшней всего на свете.
Он свернул, а мы облегченно вздохнули: больно уж неуютно было с ним рядом. И вдруг мы услышали пронзительный Генкин крик. Какой-то здоровенный пьяный парень ни за что ни про что сбил его с ног. Покачиваясь, парень стоял перед Генкой и примерялся, куда бы еще его ударить.
Венька и Алешка бросились к пьяному. Венька изо всех сил толкнул его в грудь, он зашатался и отступил. Алешка подхватил Генку под мышки и помог ему встать на ноги. И тут парень ударил Веньку в лицо.
Спустя несколько минут прохожие оттянули пьяного от Веньки. Какой-то военный сжал ему руки и повел, сразу присмиревшего, в милицию. А Венька встал с тротуара и выплюнул на снег вместе с кровью выбитый зуб. Потом набрал горсть снега и прижал к правому глазу, вокруг которого набухал огромный синяк.
Генкин портфель валялся на снегу, но он даже не посмотрел на него. Он подошел к Веньке и неловко стал отряхивать с его пальто снег.
- Не надо, - криво улыбнулся Венька. - Пошли, ребята.
- Постой, - схватил его за руку Генка. - Я должен тебе сказать… Я должен…
Слова застревали у него в горле, он сглатывал слюну и весь дрожал.
- Что ты должен мне сказать? - в упор спросил у него Венька, вытирая с подбородка узенькую полоску крови и моргая правым глазом, который с каждой минутой заплывал все больше и больше. - Что ты подложил мне в портфель эти проклятые детали?
Генка молча кивнул.
Мы с Алешкой замерли.
- Ты это знал? - наконец хрипло выдохнул Генка.
- Знал, - облизнув губы, ответил Венька. - Когда Сашка сказал, что нашел детали в моем портфеле, я вспомнил, как ты возле портфелей крутился, когда мы ящики на склад понесли.
- Чего ж ты сразу ребятам не сказал?
- Доказательств не было. К тому же я верил, что раньше или позже ты сам им об этом расскажешь. Расскажешь?
Венька вплотную подошел к Генке и взял его за отвороты пальто. Генка посмотрел на его синяк и угрюмо ответил:
- Скажу…
Он рассказал обо всем утром, незадолго до звонка. Стоял у стола, как всегда, аккуратный и чистенький, и крошил в пальцах расческу. Он хотел тогда отомстить Веньке за то, что тот ударил его. Ударил за меня.
- Ты мерзавец! - крикнула Тома, когда он замолчал. - Тебе надо влепить выговор и выгнать из школы. Я не хочу с тобой учиться в одном классе.
- Можете дать мне выговор, - глухо сказал Генка и сунул поломанную расческу в карман. Ни кровинки не было в его лице, но глаз он не прятал, смотрел прямо на нас. - Можете дать мне выговор, но не выгоняйте. Я учился с вами шесть лет, ребята…
Генка прикусил губу и отвернулся. Тогда поднялся Венька.