Скоро мы наелись. Только один Цыпленок сидел не закрывая рта, - туда так и летели вихрем миндаль, изюм, орешки и пастила.
Как только мы покончили с обедом, сразу сделалось легко и весело и захотелось прыгать и танцевать. Ложка выскочила из-за стада, схватила джинна за руку и запела:
Одна горка высоко, а другая низко,
Один милый далеко, а другой-то близко… И-их! Их!
Даже дедушка притопывал и хлопал в ладоши. А Ложка, бросив джинна, пустилась вприсядку:
Ах вы сени, мои сени, сени новые мои,
Сени новые, кленовые, решетчатые…
- Ране-то, - говорил дедушка, - я тоже ох мастак был плясать! Никто меня не перепляшет.
А Ложка, помахивая платочком, притопывая, подступала к джинну:
Проруби, сударь, ворота,
Проруби, сударь, другие…
Джинн смущенно вертел руками около головы и топал ножищами: топ… топ… топ…
Ложка смеялась и махала платком.
Мы совсем развеселились. Джинн шутя принялся бороться с Торопуном-Карапуном.
- Эй, потише, робята! - закричал на них дедушка. - Так вы весь дворец поломаете!
Вдруг в самый разгар веселья Солдатик крикнул:
- Лодка наша поплыла!
Мы бросились к окну.
Лодка и правда быстро удалялась к другому берегу.
- У-мулты-мучачо! - пробурчал джинн.
- Миша говорит - в лодке сидит кто-то, - пояснил дедушка.
- Увели! - закричала Ложка.
- Сроду такого здесь не бывало! - сказал дедушка. - А ну, робятушки!
И мы все помчались к реке.
У СТАРУХИ
Джинн в два прыжка оказался на берегу. Он перегнулся, точно мост, а лодка стала крутиться, увертываться, как живая.
В это время что-то черное ударило джинна по носу, по глазам, он потерял равновесие и брякнулся в молоко.
У-ух! - вышла речка из берегов. Нас чуть не смыло волной. И тут Солдатика, который стоял ближе всех к реке, накрыло темное крыло.
- Ох ты батюшки, за штык зацепился! - завизжала Ложка. - Хватай его, братцы!
Мы еще не успели опомниться, а уж Торопун-Карапун подбежал к Солдатику, навалился и… поднял над головой Филина. Торопун-Карапун крепко держал Филина за лапу, а тот вырывался, клевал его руки, клекотал сердито:
"Ух-ух-ух! Ух-ох!"
- Из какой такой сказки Филин прилетел? - удивился дедушка.
- Это не из сказки, это из мешка, - ответил я. - Филин все детство меня пугал.
- Ах, пугал! Тогда вот что… Ну-ка, Самотоха, послужи нам и по-иному.
Дедушка достал из лодки скатерть-самобранку, закрутил в нее Филина и засмеялся.
- Бабушка одна здесь живет. Так очень для нее эта птичка подходящая будет. - Дедушка повернулся к джинну. - Ну, прощай, Миша. Поехали мы.
А тот, весь мокрый, в молоке, улыбнулся нам во весь щербатый рот:
- Чур-гу-чу.
- Значит, приезжайте, мол, еще, зовет Миша, - сказал дедушка.
Мы сели в лодку и поплыли. Торопун-Карапун развернул карту, долго мне показалось очень долго - рассматривал ее.
- Ну что? - спросил я.
- Что-то сбились мы. - И повернулся к дедушке: - Дедушка, тайник тут должен быть по карте. Как бы его найти?..
- Тут кругом тайники даклады, - отозвался дедушка, - да взять их никак нельзя.
- Нет, нам не такой нужен. Вот погляди, дедушка, на карту.
- Эх, робятки, по карте-то я не могу, не обучен. Ты так скажи, словами.
- Вот дяденька этот, - сказал Торопун-Карапун, - он тайник ищет, который в детстве оставил.
- А, в детстве… - Дедушка задумался. - Нет, не знаю. А вот что, робята, мы все равно с птичкой-то к бабушке едем. Ее и спросим.
Дедушка тихо греб, молоко журчало, дул ветерок, принося запахи мяты, полыни и чебреца.
- Вон, - показал дедушка, - за бугром стоит деревня. В деревне коров держат. А коровы молочко дают. Оттуда и начинается наша молочная речка.
Из-за бугра деревня выплыла к нам навстречу. Избы в деревне были старинные, высокие. Тишина вокруг, только и слышалось, как неторопливо жевали коровы.
Шу-шу-шу… - это спит деревня.
Шу-шу-шу… - это лежит над полем и речкой сенной дух.
Дедушка подогнал лодку к противоположному от деревни берегу.
- Вылезайте. Теперь лодочку подтянем на бережок. Вот так… Еще разок… Хорошо. Давай-ка, молодец, шипу, - сказал он Торопуну-Карапуну.
Филин хлопал глазами и поводил стариковским, крючковатым носом.
Мы долго шли через лес, пока не увидели посреди поляны старую избушку, наполовину вросшую в землю. У окошка сидела старуха. Как только мы приблизились к избушке, дедушка закричал:
- Ну, как живешь, старая?
- Какая моя жизнь… - махнула рукой старуха. - Ревматизьма замучила, ноги-руки ломит. Докторов-то нет. Вот я сама разными травками лечусь.
- Да, - вздохнул дедушка, - плохое дело старикамто… И тут болит, и тут мозжит. Давай, что ли, с тобой трубочку покурим. Табачок-то есть?
- Чего ты говоришь? Глухая стала.
- Говорю, табачок есть ли? А то покурили бы с тобой трубочки.
- А-а, табачок найдется.
Старуха вышла из дома, села на завалинку рядом с дедушкой. И они закурили трубочки.
- Ну, чего пришел, выкладывай, - проворчала старуха.
- Подарочек тебе принес. Птичку.
- Что за птичка?
- Да Филин!
"Ух-ух-уу!.." - завертел головой Филин.
- Хорошо поет! - обрадовалась старуха. - Хорошо!
- Вот и будете друг дружку пугать.
- Дедушка, про тайник-то спроси, - зашептал Торопун-Карапун.
- А вот ты и есть торопун! - заворчал дед. - Всему свое время. Ну ладно уж… Скажи нам, старая, как найти то, что в детстве было спрятано?
- Ох! В детстве-то? - отозвалась старуха. - Так это за горами.
- А дорогу покажешь?
Старуха сказала:
- Вот идите прямо по тропинке через лес. А там и увидите три горы. А на горах три сестры сидят. На одной - Марья-га, на другой - Варя-ка, а на третьей - Дарья-га. Сидят и плачут.
- А чего ж они плачут? - удивился Торопун-Карапун.
- А то плачут, как им вместе сойтись. Сдвинете горы, так и видать будет.
И старуха опустила голову, задремала.
- Бабушк, а чего видать?
- Чего-чего, почем я знаю чего!
- Бабушк, а как же мы их сдвинем?
- Кого?
- Да горы!
- А я вам поясок дам.
Старуха закряхтела, поднялась на крылечко и вынесла широкий ремень.
- Держи, молодец, - и отдала ремень Торопуну-Карапуну.
Мы попрощались со старухой, а как отошли, Ложка спросила:
- Дедушка, чья такая старуха-то?
- Аль не узнали? Баба-Яга это.
- Ой! - испугалась Ложка.
- Ничто, - махнул рукой дедушка. - Совсем она теперь старая, вреда от нее нету, в новые сказки ее не пускают.
Мы шли. Торопун-Карапун впереди, размахивая ремнем - эге-гей! Он как будто опьянел от запаха травы, первого, еще не привядшего сена. И мы тоже развеселились.
- Солдатушки! - затянул дедушка Ус.
Солдатушки,
Бравы ребятушки,
А где ваши детки?
Но дальше он забыл и прокричал весело:
- А ну, робятки, есть у вас какая походная?
- Есть! - ответил Торопун-Карапун и запел:
Страхи нам будут с вершок, ха-ха!
Мы их запрячем в мешок, ха-ха!
Живы мы будем,
Друзей не забудем,
Врагов же сотрем в порошок, ха-ха!
И мы бодро зашагали, подпевая Торопуну-Карапуну.
ТРИ ГОРЫ И КОСТЕР
Долго ли, коротко шли, и пришли мы наконец к трем горам. С тех гор стекали ручьи, а сидели на них три женщины, три сестры: Марья-га, Варя-ка и самая младшая Дарья-га - и плакали в три ручья. А между горами озеро.
- Эге-гей! - крикнул Торопун-Карапун. - Хватит плакать!
- Как же нам не плакать? - отвечает старшая, Марьяга. - Сидим мы близко друг от дружки, а никак сойтись не можем.
- Сейчас сойдетесь! Видали? - И Торопун-Карапун показал им ремешок.
Торопун-Карапун раскрутил ремень, размахнулся да и обвил его сразу вокруг трех гор. Взялся за два конца и начал на себя тянуть.
- Помогайте! - крикнул он нам.
И мы уцепились за ремень, потянули. Загрохотало все кругом, задрожала земля. Начали горы друг с другом сходиться. От страшного грохота, от того, что земля пошатнулась, мы упали, закрыли глаза и уши пальцами заткнули. А потом, как открыли глаза, - темно. Ничего не видно.
Дедушка сунулся вперед да как закричит:
- Стой, робята! Тут вроде яма. До света переждем.
- Страшно-то как! - застонала Ложка.
- Не бойсь. Сейчас мы костерок раздуем.
Дедушка нашарил в темноте сухой куст, достал солдатскую огневицу с трутом и кремнем.
И вот появился огонек, занялись, затрещали сучья.
Мы подсели к костру. Я грел натруженные руки. Торопун-Карапун нашел несколько длинных еловых шишек и с размаху бросил их в костер:
- Огонь! - командовал он. И потревоженное пламя вздымалось, шишки трещали.
Вот так и мы когда-то бросали в печку патроны…
И вдруг над нами пронесся вздох:
- Ох!
И снова, уже мелодичный, с песней, с захлебом:
Он вы, сестрицы ли, вы, подружки,
Да и-и-их-и!
По лугам весною
Разлилась вода весенняя,
Да и-и-их-и!
Ох, разлилась вода весенняя,
Унесла три кораблика,
Да и-и-их-и!..
Это пели три сестры: Марья-га, Варя-га и младшая Дарья-га.
Дедушка ухмыльнулся в усы, подмигнул:
- Ладно поют.
- Хорошо, - вздохнула Ложка. - Люблю я долгие песни.
И мне показалось, что в голоса трех сестер, как семишелковая лента в косу, вплелся голос моей тети Наташи. Я поглядел вниз: там, внизу, затеплились огоньки. И от песни или от огня этого вспомнил я давнее.
И дедушка словно услышал меня:
- А что это ты ищешь там, в детстве?
И стал я рассказывать…
Там-тара-там!.. - гремела музыка войны. Уходил отец. Он затягивал ремень, а мама бросилась к нему и заплакала. И небо глухо гудело, по улице шли и шли люди, и всякая одежда на мужчинах казалась мне военной. И мой отец ушел на войну, на фронт.
- А вернулся ли? - спросил дедушка Никитушка.
- Нет, - ответил я.
- Ох, война! - И дедушка в сердцах стукнул трубкой о колено. - Ух, война! Проклятущая!..
И я рассказал, как мы бежали на фронт и про Витю, моего самого лучшего друга.
Я закрыл глаза, и мне показалось, что к костру нашему тихонько подошел Витя. Дедушка чуть подвинулся, и Витя сел. Он был худой, длинный, пальтишко ему было коротко, из рукавов торчали узкие мальчишечьи руки. А глаза уголками вниз были черные и далекие. Так мне показалось - черные и далекие.
- Ты помнишь меня? - спросил Витя. - Мы с тобой - на все времена?
- На все времена, - прошептал я.
- Чего говоришь-то, не пойму? - спросил дедушка.
- Так, дедушка, вспомнил…
Торопун-Карапун задремал у костра. Солдатик, Цыпленок и Ложка привалились к нему.
А мы с дедушкой все сидели да подкидывали ветки в огонь, и они потрескивали негромко. А мы молчали каждый про свое.
Взойди, взойди, солнышко,
Не низко, высоко.
Ай лешеныси-лели,
Не низко, высоко… -
вдруг услышали мы.
На горах сидели, обнявшись, три сестры и пели. Их уже осветили первые солнечные лучи.
И мы вдруг увидели, что они плачут.
Торопун-Карапун протер глаза, крикнул:
- Эге-гей! Чего же вы теперь плачете?
- От радости, - ответили сестры, - от радости.
А слезы их текли, текли в три ручья: ручей Марья-га, ручей Варя-га и ручей Дарья-га, - текли и вливались в большое светлое озеро.
- Слезы-то их светлые, - сказал дедушка. И вздохнул: - А нам, видно, прощаться пора.
Он показал рукой на низину, открывшуюся за горами. И я с удивлением увидел…
ЧТО Я УВИДЕЛ В НИЗИНЕ
Я увидел - или мне показалось, - падает, падает снег. Хлопья снега. Кружатся, летят. И я подумал: неужели там, за этим снегом, лежит то, о чем знаю я один, один на земле…
- Ну как? - спросил я Торопуна-Карапуна. - Пойдем туда? Видишь, какая метель.
- Да, метет не по-сказочному, - вздохнул дедушка. - Видно, рубеж тут лег. Ну, если не испугаетесь, шагайте, робята!
- Конечно, идем! - сказал Торопун-Карапун.
- Погоди ты, торопуга этакий, вот уж истинно Торопун-Карапун! - остановил его дедушка. - Пойти-то пойдешь, а возвращаться как будешь?
Он протянул мне колечко с желтой змейкой, то самое, которое отобрал у меня.
- Бери волшебное кольцо. Наполовину повернешь - обратно в сказку попадешь, на полную повернешь - совсем из сказки уйдешь. Эх, робята, полюбил я вас, давайте, что ли, обнимемся!
Дедушка обтер усы, и мы расцеловались.
- А об этих, - он кивнул на Ложку, Солдатика и Цыпленка, - об этих не тревожьтесь, я их вам целехонькими доставлю. У меня и ковер-самолет есть, да и так - из усов волос вырву, из сказки выведу. Прощайте. Проща-аай-те…
Мы шли и оглядывались. Дедушка становился все меньше, меньше…
Метель подхватила нас, закружила, залепила глаза. Торопун-Карапун согнулся, сжался, шел молча. Я сам еще не решался узнать, а нога мои узнавали и вели все дальше, дальше по тропе. Но что это? Снег стал падать все тише, хлопья сделались мягче, и вот уж кое-где зачернела земля на проталинах.
Динь-бом, динь-бом…
Вдалеке я увидел, я узнал городок наш, Ташино.
Теперь уж я хорошо различал дорогу. Вот березы - вокруг них совсем снега нет, первые травинки из-под палого листа выбились. А вот и дуб, а на нем листья шумят. И что за чудо - солнце совсем горячее проглянуло, и трава стала расти прямо на глазах, и желтые цветки полевого львиного зева, и белые и розовые головки клевера, и ромашки, ромашки… И трава все выше, уж и пройти трудно - по пояс нам!
Я увидел куст бузины под двумя сросшимися соснами. Но как найти среди этих веток и травы: все здесь сплелось, перепуталось.
- Сюда, сюда! - услышал я тоненький голосок.
Я наклонился и позвал Торопуна-Карапуна. И он тоже наклонился, и нас скрыла трава. И тогда я увидел маленького Зеленого Кузнечика.
- Здравствуй, Зеленый Кузнечик! - сказал я. - Вот мы и опять встретились!
- Сюда, сюда! - позвал Кузнечик и прыгнул под куст.
- Протяни туда руку, - попросил я Торопуна-Карапуна.
- Тут железное что-то, - отозвался он.
- Дальше, дальше.
- Есть! - крикнул Торопун-Карапун.
- Все на месте, все сохранилось, - тихонечко приговаривал Кузнечик. Все, что вы, люди, теряете и оставляете на земле, когда вырастаете, не пропадает, а просто зарастает травой и цветами.
- Травой и цветами, - повторил я, будто хотел запомнить на всю жизнь.
- Ну, Торопун-Карапун, поднимайся.
Он встал во весь рост, и я выпрямился.
- Прощай, Зеленый Кузнечик, - сказал я.
Во мне - может быть, в последний раз! - прозвучала его немного грустная песенка, которую я так любил в детстве и о которой ни разу, ни разу еще не говорил вам.
Вот она:
Мокрой щекой, мокрым лицом
Вечер прижался к окошку.
Если страшно тебе, друг мой,
Спрячься в мою ладошку.
Если вдруг - печали толпой
И не с кем сказать словечка,
Вспомни, вспомни - ведь я с тобой,
Кликни меня. Кузнечика.
- Прощай, Зеленый Кузнечик!
И я повернул кольцо.
Часть пятая
ВОЗВРАЩЕНИЕ И ТАШИНСКИЙ ТАЙНИК
СНОВА ВТОРАЯ ПЕРЕЗВОННАЯ
Я повернул кольцо, и тут же мы очутились в комнате у Торопуна-Карапуна. Мы сидели на поленьях радом с печкой. А у меня в ушах звучал голосок Кузнечика и шепот сказки, медленная ее тишина и тайна сказки.
И вот перед нами последняя тайна моего детства.
- Давай посмотрим, - сказал я Торопуну-Карапуну, - что там осталось.
Мы развернули клеенку. Она вся пожелтела, скрючилась от дождя и мороза. Я с трудом отодрал черные, потрескавшиеся края. Вдруг что-то звякнуло, покатилось по полу. Торопун-Карапун поднял - на ладони у него лежала стреляная гильза.
- Это Вали Шевчука? - негромко спросил Торопун-Карапун.
- Да.
Пряжка со звездой. Его.
Письма. Целая пачка писем, завернутых в газету того времени.
Альбом для рисования.
Мы открыли. И сразу увидели коней. Они вольно мчались среди травы, и гривы их развевались.
Я листал страницы альбома, и прежнее возвращалось ко мне.
- Видишь - колодец. Здесь мы брали воду.
- В Ташине? - спросил Торопун-Карапун.
- Да. А это городок. С пригорка. Там - вон, вон - наша школа. А это овраг. Он весной весь желтый был и пушистый - ива цвела. Здесь мы находили гильзы, потому что за оврагом были стрельбища. Солдаты выучивались и уходили на фронт. А гильзы подбирали мы, мальчишки.
Иногда мы находили патроны, бросали их в печку… Ну да, я тебе уже про это рассказывал. А это забор, здесь лошадь привязывали. А за забором начинался рынок… А вот, смотри, рисунки пошли цветные. Это отец прислал Вале краски.
- Танк, - сказал Торопун-Карапун. - Почему он весь перечеркнут?
- Отец Вали Шевчука не вернулся с войны. Не вернулся и мой отец.
Мы закрыли альбом. Сидели, ничего не говорили.
Потом Торопун-Карапун спросил:
- А Витя? Что стало с вашим другом Витей?
ПОСЛЕДНИЕ ПИСЬМА
"Дорогой Витька!
Это что же ты молчишь, заставляешь отца беспокоиться? Я вышел из госпиталя. Воюю теперь на другом море. Дела здесь у нас горячие. Недавно высаживали десант и получилось так: катер к берегу никак не мог подойти - ведь причала не было. Солдат высаживать в воду нельзя - автоматные диски намокнут.
И тогда вызвались наши матросы. Двадцать самых рослых матросов спрыгнули в воду и встали по двое в ряд - устроили живой мост. А по спинам матросов стали высаживаться солдаты.
Ночь была как день от трассирующих пуль, от осветительных ракет - мы их называем люстрами: белые, они долго висели в воздухе. С грохотом рвались снаряды, поднимая фонтаны воды у самой береговой кромки. Противник вел непрерывный огонь. И с кораблей, которые прикрывали десант, через головы матросов летели сотни снарядов. Качались вода, земля и небо, а живой человеческий мост стоял.
Вот какие у нас дела, сынок!"
- А Витя? - спросил Торопун-Карапун. - Есть письмо от Вита?
- Да, вот Витино письмо!
"Ребята! Я теперь в морской пехоте. Я тоже сын флота, как Шурик… У меня есть свой бушлат, мне выдали бескозырку с лентой! Нас, моряков, фашисты боятся и называют "черной смертью". А еще нас называют "черная туча". А перед боем наши моряки чистят пуговицы. И я тоже надраиваю бляху зубным порошком, а потом суконочкой. Может, меня еще возьмут и на корабль!"
- Значит, он все-таки попал на флот! - закричал Торопун-Карапун.
- Конечно, попал, - ответил я. - Мы писали ему письма, завидовали. А больше всех я. Я лежал в больнице. Долго пролежал, и последнее письмо мне принесли в больницу. Вот оно. Его прислала к нам в детскую колонию военная переводчица.
"Дорогие ребята детской колонии!