– Здрасте, Иван Сергеевич! – спохватился Генка.
– Пап, а Гена меня не узнал, – важно сказал Владик.
– Это сначала, – объяснил Генка.
Теперь ему казалось, что Владик не так уж изменился. Только стал будто помладше. И веселее. Не было в нем прежней сдержанности и готовности вскинуть, как щит, свое гневное: "Я сам!" Что ж, это понятно.
Однако Генке показалось, что Ивана Сергеевича огорчили Владькины слова.
– Тут, наверно, одежда виновата, – сказал Генка. – Я Владьку в черном запомнил. Весь он какой-то черный был. Не то что сейчас.
Сейчас на Владике были короткие синие штаны и удивительно пестрая рубашка навыпуск. Яркие пятна и клетки перемешивались на ней так, что в глазах мелькало.
– У меня еще мексиканская шляпа была! – весело похвастался Владик. – Ветер унес ее из вагона. Из окна. Проводница радовалась до упаду.
– Эх!.. – горестно произнес Илька.
А Владик опять посерьезнел. Они обогнали Ивана Сергеевича с Илькой, и тогда Владик сказал вполголоса, но жестко и упрямо:
– Я черный цвет ненавижу. Тогда мне было все равно, а сейчас на черное смотреть не могу… Черное – как слепота.
– Я понимаю, – откликнулся Генка.
Он в самом деле понимал. Он вспомнил чердак, похожий на корабль, и косые нити дождя в окне. И еще – Владькины слова, как он, маленький, гонялся за разбойником ветром.
А Владик вдруг улыбнулся чуть виновато, обогнал Генку на полшага, заглянул в лицо.
– Я сейчас уже почти привык, – тихонько сказал он. – А сначала я как сумасшедший был. Все смотрю, смотрю, просто понять не мог, откуда на земле столько… ну, вещей разных. И красок. Уставлюсь на какой-нибудь камень и пятнышки целый час разглядываю. Или прожилки у листа. Или пестрое платье увижу на ком-нибудь и давай краски считать. Смешно, да?
И конечно, было вовсе не смешно. Скорее, наоборот. Но Генке стало весело. Потому что опять, как раньше, Владька открывал ему свои секреты. Чуть застенчивый, но доверчивый Владька.
Они вышли на улицу, по которой полосой прошелся ливень. Асфальт был темно-фиолетовый, и в нем, опрокинувшись, стояли размытые отражения кленов.
Струи дождя смыли с тротуаров пыль и мусор, но не смогли смыть начерченные мелом клетки "классов". Владик разбежался и запрыгал на одной ноге из квадрата в квадрат. Он четко проделывал какие-то сложные комбинации, выбивая подошвой брызги.
Генка засмеялся. Сам он, пожалуй, не стал бы так легкомысленно скакать на виду у прохожих.
– Эй, народ! – окликнул Иван Сергеевич. – Вы веселитесь, а Илька вдруг загрустил. Почему – не знаете?
– Ой, знаю! – спохватился Генка. – Он из дома без спросу рванул, чтобы вас встречать, и теперь боится нахлобучки.
– Сам ты боишься! – уныло огрызнулся Илька.
– Стойте, люди! – забеспокоился Иван Сергеевич. – Так же нельзя. Мы должны немедленно идти и принять на себя все громы и молнии. А то они падут на эту невинную голову. Идем, Владик? Это по пути.
Илька радостно завертел невинной головой.
Илькина мать встретила гостей весело. Видно было, что по-настоящему обрадовалась. Но на Ильку взглянула холодно.
– Ну ма… – протянул Илька.
– Ты мне хочешь что-то сказать?
– Ты сердишься, да?
– А ты как думаешь?
– Ну я же оставил записку…
– И что из того?
– Я же написал: "Не сердись".
– Ты написал "нисирдись". Всё вместе и везде "и". После этого я не должна сердиться? Грамотей!
– Ну мам… – тихонько сказал Илька и потерся щекой о мамин локоть. Как котенок.
– Тамара Васильевна, мы просим о помиловании этого грешника, – вмешался Иван Сергеевич. – Мы специально зашли.
– И напрасно, – откликнулась она. – То есть просить решили напрасно. Этот подлиза и сам все выпросит… Иди поставь чайник, горюшко.
Счастливый Илька умчался на кухню, и там сразу что-то загремело.
– Чудовище, а не ребенок! – жалобно сказала Тамара Васильевна. – Господи, когда он вырастет? Был бы такой, как Гена, – совсем другое дело.
Генка пожал плечами. Он не видел особой разницы. К тому же, по словам бабушки, маленький он был "не ребенок, а одна радость", а теперь "бес проклятущий".
– … или такой, как Владик, – продолжала Тамара Васильевна. – Наверно, Владику не пришло бы в голову устраивать в ванной кукольный театр с настоящим морем и бурей…
– Не знаю, – скромно сказал Владик. – Я еще не жил в квартире с ванной. Папа ее без меня получил.
– Владик умный ребенок, – вмешался Иван Сергеевич. – Не прыгает, не скачет, ни с кем не спорит. Под вагоны тоже не лазит…
– Не стыдно ябедничать? – спросил Владик.
Он держался спокойно и свободно, будто много раз бывал у Ильки.
И Тамара Васильевна говорила с ним как со знакомым, не расспрашивала, не разглядывала. А она ведь первый раз в жизни видела Владика.
А Генка чувствовал себя не очень хорошо. Не привык он бывать в компании взрослых чужих людей. Ну, Ивана Сергеевича он почти не стеснялся, а Илькиной матери побаивался.
Генка скользнул в кухню. На газовой плите булькал и плевался чайник. Илька, взгромоздившись на стул, навис над чайником, будто коршун над кроликом.
– Я домой пойду, – сказал Генка. – Вы с Владькой потом заходите…
– А чай пить? – забеспокоился Илька.
– Да ну тебя с чаем…
– Мама! – предательски завыл Илька. – Генка хочет уйти, а чаю не хочет!
– Не ори! – процедил Генка.
Тамара Васильевна заглянула в кухню:
– Гена, а в чем дело?
Генка насупился:
– Домой мне надо…
– Вот уж напрасно. Я как раз купила торт с орехами.
Генка представил, как ему дадут кусок торта на тарелочке и неизвестно будет, что с ним делать: руками брать, ложкой, вилкой или еще как-нибудь? Скользкий крем начнет липнуть к пальцам и шлепаться на скатерть… Генка понял, что первый же кусочек торта плотным комком засядет у него в горле.
– Мне правда домой надо.
– Жаль. Я думала, ты мне немного поможешь. Надо за сахаром сходить. Мне самой некогда, Владик дорогу не знает, а Ильку я боюсь посылать. Деньги крупные, а этот растяпа уже два раза сдачу терял.
Деваться было некуда.
– Ну, я схожу. Это же недолго.
Владик просунул в дверь голову:
– Гена, я с тобой.
Илька загремел со стула:
– И я!
– А ты будешь мыть чашки, в которых разводил краску.
– Я уже мыл!
– Это называется "мыл"? Почему они внутри желтые и зеленые?
С листьев еще скатывались капли и шлепались на головы прохожим, но асфальт уже просыхал. Темные пятна влаги выцветали на глазах.
– Жара, как в Одессе, – сказал Владик.
– Еще не так бывает, – заметил Генка. – А бывает, что снег в июне.
– Снег я только на картинках видел, – сказал Владик и поддал ногой пробку от пивной бутылки. – Да еще в учебнике видел снежинки. В "Природоведении". Вот такие большие, как пробка. Красивые…
– Ты в нашей школе будешь учиться?
– Конечно.
Генка осторожно спросил:
– А как теперь? В каком классе?
– В пятом. Если за четвертый сдам… Я сдам: там легко. Только пишу с ошибками.
– Не привык еще писать, да?
– Я бы привык, но много мне нельзя пока. И читать тоже…
– Мне вот можно, а я все равно за диктанты двойки иногда хватаю, – признался Генка.
Владик деликатно промолчал.
Они купили пачку сахару, и сдачу Генка опустил Владику в карман.
– Отнеси им. Я пока домой пойду. Я потом приду к тебе.
– Ой, ну зачем ты так? – огорчился Владик. – Обязательно, что ли, уходить?
– Да ну… чай там этот.
– Ну и пусть. Разве плохо?
– Чего хорошего…
– А я люблю, – сказал Владик. – Люблю рисунки на чашках разглядывать. Цветы, узоры всякие.
Генка не понял, смеется он или всерьез.
– Правда, не уходи, – попросил Владик.
– Ладно.
От досады, что попал в такую переделку, Генка даже расхрабрился и за столом сказал Ильке:
– Не болтай ногами, козел!
Это очень понравилось Тамаре Васильевне.
Торт они ели руками. Чашки были зеленые, с желтыми попугаями на пузатых боках. Владик вертел одну до тех пор, пока она не выскользнула на пол.
– Докрутился! – сказал Иван Сергеевич.
Илькина мать сделала вид, что ничуть не огорчилась. Сказала, что это к счастью.
– Пустяки какие! Сейчас я замету осколки.
– Я сам, – поспешно сказал Владик.
Глава четвертая
Втроем они вышли на улицу.
– Куда? – спросил Генка.
Владику было все равно. Везде интересно.
– На берег, – попросил Илька.
Он помнил пароход с высокими черными бортами и белой рубкой. С круглыми иллюминаторами. Большая вода уже уходила, и было ясно, что такие пароходы не поднимутся к городу раньше новой весны. Но берег сам по себе хорош. Ведь все-таки иногда приходят к нему большие корабли…
От мазанки, в которой жил неизвестно кто, сбегала к воде тропинка. Петлями и зигзагами, с уступа на уступ. Илька обогнал друзей и, не оглядываясь, заскакал вниз. Струйки сухой мелкой глины зашуршали ему вслед. Закачались верхушки конопли и полыни. С последнего уступа Илька спускаться не стал, а птицей махнул на песчаную полосу, к самой воде.
Упал на колени, вскочил и крикнул так, что зазвенела вся река:
– Эй, не бойтесь!
– Вот труба… – сказал Генка.
– Надо проверить, может, у него правда рога пробиваются, – серьезно посоветовал Владик.
– Чего?
Владик улыбнулся.
– Он в самом деле как горный козленок.
– А-а… – сказал Генка.
Конечно, козленок. Только Генка его так назвать не решился бы. Неловко как-то: слишком уж ласково. Козел – проще…
– Козлята всегда бесятся и прыгают, когда у них рога прорезаются, – объяснил Владик.
– Айда, – сказал Генка.
Он стал спускаться первым. Он ступал, не глядя назад и напружинив спину, готовый принять на себя Владика, если тот сорвется. Но Владик прыгал почти как Илька. Только один раз он задержался перед широкой промоиной, которая разорвала тропинку. Генка протянул руку.
– Сам, – быстро сказал Владик и прыгнул, обвалив за собой глиняный пласт…
Илька ждал их внизу, танцуя от нетерпения.
– К мысу пойдем, да, Гена?
– Пошли. Тут и приткнуться негде.
Вода, отступая, освободила под обрывом узкую полоску песка. Но песок был завален мелкими бревнами, корягами, кусками коры.
Плавник хрустел под ногами, как сухие рыбьи кости.
– Купаться я не буду, – предупредил Илька. – Вода еще мутная. И холодная.
– Скажи лучше: мама не разрешает, – поддел Генка.
– А я и не спрашивал.
– Я тоже не буду, – сказал Владик.
– Кто же у мыса купается! – усмехнулся Генка.
Монахов мыс не казался снизу таким высоким и грозным, как с обрыва. Освещенный солнцем, светло-серый, с травой и кустиками в трещинах камней, он похож был на грузного добродушного старика. Но река не верила в его доброту. Желтая вода сердито крутила у подножия острые воронки.
Песчаная полоса невдалеке от утеса разбивалась и терялась в нагромождении рухнувших пластов глины и камней. Там, на широком уступе, был ровный травянистый пятачок. Очень удобное место, чтобы сидеть, смотреть на катера, загорать и бездельничать. Генка знал его еще с прошлого года. Но чтобы попасть туда, нужно было переправиться через ручей. Он выбивался из-под берега и сбегал в реку. Сам ручеек – в ладонь шириной, но глины размесил вокруг себя, словно землесосный снаряд.
Илька разбежался, прыгнул. И не долетел до твердой земли. Увяз до самых коленок. С чмоканьем вытянул ноги, а потом отдельно сандалии.
Владик разбегаться не стал. Просто разулся и перешел глиняное месиво.
Вдвоем с Илькой они ускакали далеко вперед, пока Генка, чертыхаясь, расшнуровывал кеды и подворачивал джинсы.
Он еще не перебрался через ручей, когда услышал, как Илька и Владик зовут его отчаянными голосами:
– Скорее!
Он рванулся, прыгая через камни.
– Во чего мы нашли! – радостно сообщил Илька.
– Я думал, скала на вас упала, – хмуро сказал Генка.
На твердой площадке у самой воды лежала вверх днищем лодка. Темная и грузная. Похожая на припавшего к земле угрюмого зверя. Один борт был проломлен, а в носовой части днища чернела неровная дыра. Такая большая, что голову можно просунуть.
– Ее наводнением вынесло, – сказал Илька.
– В самом деле? – отозвался Генка. – А я думал, что ее пираты забыли.
Илька не обиделся.
– Ее починить можно…
– Можно, Гена? – спросил Владик.
– Чем вы такую дыру забьете?
– Фанеркой, – предложил Илька.
Генка вздохнул.
– И бок проломан, – сказал Владик.
– Бок-то чепуха, – заметил Генка. Нагнулся и отковырнул щепку. – Тут вообще одна гниль. Эта посудина и до половодья была утилем.
Владик тоже колупнул днище.
– Жалко, верно? А то бы сделали себе кораблик. Парус бы поставили. Покатались бы.
Генка промолчал. Зачем говорить зря? А покататься они, пожалуй, смогут. Здесь же, у самого берега, приткнулись пять связанных бревен – обрывок большого плота. Река, огибая мыс, закручивала здесь свое течение, чтобы спрятать за скалой добычу покрупнее.
– Вот корабль! – Генка прыгнул к плоту. – Не потонет, не перевернется. – Он шагнул на бревна. Они вразнобой заходили под ногами. – Ничего, выдержат. Можно на них к нашей тропинке спуститься. Хоть через ручей снова не полезем. Идет?
Владик не ответил. Осторожно сошел к плотику. Потом сказал:
– Не хочется, Гена.
– Я тоже не поеду. Мне мама не разрешает, – с вызовом заявил Илька.
– Не разрешает – не надо, – миролюбиво откликнулся Генка. Соскочил на берег, поднатужился и оттолкнул плот. – Пусть без нас плавает. Будет кому-нибудь находка. Дров – на целый месяц.
Они забрались на травянистую площадку.
– Желтый день… – вдруг сказал Владик.
Генка понял. Шла у берега неспокойная желтая вода, и солнце, уходя к западу, тоже рассеяло в небе янтарный свет.
– Скорее, не день, а вечер, – заметил Генка.
– Гена… – тихонько сказал Владик. Он сидел с опущенным лицом и сцарапывал с ноги светлую корочку подсохшей глины. – Знаешь что… Ты, может быть, думаешь, что я трус. Из-за плота… Ну, я правда боюсь. Я просто видеть не могу мокрые бревна. Скользкие… Знаешь, сразу кажется, что опять затылком грохнусь…
– Да брось ты, ничего я не думаю, – поспешно сказал Генка.
Но говорил он почти машинально. Ему стало не по себе, как при близкой опасности. Словно перехлестнулся в него Владькин страх. Ведь в самом деле: поскользнешься, ударишься – вдруг снова беда?
Он сказал сбивчиво и хмуро:
– А ты… не скачи зря-то… Ты на Ильку не гляди. Пусть он прыгает, если голова дырявая.
Илька презрительно промолчал.
Генка вдруг встревожился: опять что-то получилось не так.
Илька неожиданно спросил, будто о пустяке:
– Владик, а больно, когда операция?
"Вот балда!" – подумал Генка. Он увидел, как шевельнулось и напряженно застыло Владькино плечо.
– Что, Илька? – сказал Владик.
– Наверно, больнее, чем нога, когда ее дергают, – сердито вмешался Генка.
Владик поспешно спросил:
– Какая нога?
– Да зимой этот козел ногу подвернул. Сел и ревет. Хорошо, что твой отец мимо проходил. А то мы с Яшкой хотели "Скорую помощь" звать.
Так было сказано о Яшке. Впервые за весь день. Мимоходом.
Но сразу они замолчали и, повернувшись, посмотрели на верхнюю кромку мыса. Илька и Генка. И Владик, который знал о Яшкиной гибели из Илькиного письма.
– Его где похоронили? – вполголоса спросил Владик.
– Похоронили? – удивился Илька.
– Его даже не нашли, – сказал Генка. – Его, наверно, сразу затянуло под лед. А потом такой разлив… Знаешь, какая вода была? Другого берега не видно, как на море.
"Как на море", – сказал он, и тогда Илька понял, что пора спросить Владика о главном. Он не хотел говорить об этом раньше, на ходу, среди суеты и шума. А сейчас, когда сидят они серьезные и немного печальные, Владик, наверно, расскажет…
– Владик, расскажи про море, – попросил Илька. И строго взглянул на Генку: не вздумай опять ехидничать.
Генка ногтями отщипывал от какой-то щепки волосяные лучинки.
– Я ведь почти не видел моря, – огорченно сказал Владик. – Так глупо все получилось. Меня раньше времени выписали. Из больницы до последнего дня не выпускали. А у папы всего один день свободный был.
– Целый же день! – обиженно возразил Илька.
– Целый… А с утра холод и туман. Такой туман… Как молоко. Говорят, такие туманы осенью бывают, а тут вдруг летом. И моря совсем не видать. Ну, как стена из ваты. Только слышно, как пароходы в порту трубят. Будто мамонты заблудились.
Илька горько вздохнул:
– Кораблей, значит, тоже не видел?
– Мы потом к причалу спустились, там "Адмирал Нахимов" стоял. Такая белая громадина. Вплотную, конечно, видно было. И воду видно. Темно-зеленая вода. Небо серое, а вода все равно темно-зеленая… Плещется так звонко, будто в железной бочке. И солеными огурцами пахнет. Смешно, верно?… А "Нахимов" такой высоченный в тумане… А потом чайка пролетела…
Илька благодарно молчал. Все-таки зеленая вода и белый громадный корабль – это кусок настоящего моря. И чайка…
– На следующий день снова тепло было. И ясно, – сказал Владик. – Только нам уже на вокзал надо было. Я море только из автобуса увидел, издалека. Такое синее, в сто раз синее неба… Просто зареветь хотелось… Ну, мы, наверно, с папой в августе еще раз съездим. У него за прошлый год отпуск не использован.
– В августе? – переспросил Генка и бросил щепку.
– Да. А то обидно так…
До августа, конечно, далеко. И все-таки Генка огорчился. Август – время устойчивых ветров. Генкин любимый месяц. Не хотелось, чтобы, как в прошлом году, был он месяцем тревог и расставаний.
Да, но какие тревоги? И надолго ли расставание? Все равно. Генка не хотел никакого.
Но что он мог сказать? Не говорить же: не езди. Это Илька брякает все, что у него на уме.
Генка покосился на Ильку. Вернее, на то место, где Илька недавно сидел.
Его там не было.
Опустив голову, Илька медленно и как-то упрямо шагал к серым камням обрыва.
– Ты куда? – окликнул Генка.
Илька не ответил. Только придержал шаги и глянул вверх.
Посмотрел и Генка. Высота – метров десять. Кустики на камнях, жесткие колючие стебли. Трещины, уступы, карнизы. Кое-где камень отслоился, и серые пластины торчат, как акульи плавники. Желтое тихоходное облако уползает за мыс…
Илька встал на камень у обрыва и напружинил ноги.
– Не смей! – сдавленно крикнул Генка.
Илька прыгнул вперед и вверх, словно решил телом пробить каменную броню Монахова мыса. Не пробил, но остался на отвесной гранитной стенке. Словно приклеенный. Потом нащупал ногой трещину, дотянулся до выступа и вдруг, извиваясь по-кошачьи, взял без остановки первый трехметровый отвес.