– Да нет, не купили, – сказал Шурик. – В магазине таких сейчас нет. Генка ко мне зашел. У меня разных карт целый ворох. Ну, вот эту нашли. – Он просунул в форточку трубу. – У нее один край помят, но не очень. Зато уже склеенная карта. А новую пришлось бы из четырех листов склеивать.
Подумаешь, край помят! Карты дальних экспедиций и плаваний, наверно, еще не так бывают помяты! И дожди барабанят по ним, и колючие искры костров прожигают их навылет…
– Ой, Шурка, спасибо! – шепотом сказал осчастливленный Илька.
– Да ну, пустяки. Подожди, я чуть не забыл. Гена сказал, что пятьдесят копеек тебе завтра отдаст. А сейчас он на них два билета в кино взял.
При чем здесь пятьдесят копеек! Скорее бы развернуть карту!.. Но так нельзя: нехорошо оставлять под окном Шурика.
А вежливый Шурик поинтересовался:
– Как твое горло? Все болит?
– Ни капельки! Только на улицу нельзя. И ко мне никому нельзя заходить: инфекция.
Шурик сочувственно вздохнул.
– Лучше бы уж в школе весь день сидеть, – печально сказал Илька. И вспомнил: – Ой, Шурка! А правда, тебя сегодня выгнали?
– Было!.. – с усмешкой сказал Шурик. И вдруг сделался немного похожим на Генку. Посмотрел мимо Ильки, холодно и как-то упрямо. И словно мускулы напружинил под рубашкой. А какие у него мускулы! Почти как у Ильки.
"Не надо спрашивать", – подумал Илька.
Но Шурик сказал сам:
– Глупая история вышла. Из-за Яшки.
– Из-за Воробья? Как это?
– Да так. Из-за разговора. На истории. Есть у нас учительница. Ты, наверно, ее видел: такая, с бородавкой.
– На носу бородавка…
– На носу… Изображает из себя профессоршу, а на самом деле… Вспоминать не хочется! Не столько по истории рассказывает, сколько лекции по воспитанию читает. Тоска заупокойная!..
"Ну и Шурка!" – ахнул про себя Илька.
– И сегодня тоже завелась… – Шурик передохнул и гнусавым голосом начал: – "Мне совершенно непонятно легкомыслие и беспечность нынешних школьников. Совершая необдуманные поступки, они не желают представить, какой результат может повлечь за собой такой поступок. У вас уже есть печальный пример. Воробьев из четвертого класса "А" неосторожно вел себя на берегу и, как установило следствие, сорвался и погиб. А зачем, спрашивается, он…" Тьфу! Мне противно стало. Я поднялся и спрашиваю: "Откуда вы знаете?" А она: "Что именно?" – "Ну, то, что он погиб из-за легкомыслия. Ведь никто не видел, как он погиб". А она давай опять тянуть: "Достаточно знать его характер, чтобы сделать выводы. Известно, сколько неприятностей он доставлял педагогам". Тут наша одна девочка говорит: "А Галина Николаевна плакала, когда узнала про Воробьева…" А историчка в ответ: "Ну что же, мне тоже жаль этого мальчика…" А ведь ей, Илька, нисколечко не жаль! Это сразу видно. Тут меня будто дернули за язык. Я перебил и говорю: "Однако у него было одно хорошее качество. Он никогда не говорил подлостей про тех, кто умер…"
Шурик нервно засмеялся и быстро взглянул Ильке в лицо. Илька висел на форточке, приоткрыв рот от изумления и восторга.
Шурик вздохнул.
– Ну вот… У нее даже бородавка побелела. Она губами пошлепала и говорит: "Я б-буду, Черемховский, н-настаивать, чтобы в-вы не присутствовали на моих уроках. П-па-а-трудитесь выйти".
– А ты? – выдохнул Илька.
Шурик пожал плечами.
– Потрудился…
Илька подумал и серьезно сказал:
– Шурик, ты молодец. А что теперь будет?
– Да ничего, наверное, не будет. До конца года три урока по истории осталось. Переживу.
– А дома? Тебе не влетит?
– Что значит "влетит"? Мне в общепринятом смысле вообще не влетает никогда. А впрочем, не знаю. Видишь ли, со мной первый раз такая история.
Илька почувствовал, что переплет рамы сильно давит ему живот. Неудобно торчать в форточке, лежа животом на тонкой перекладине. Илька завозился.
– Иди в комнату! – спохватился Шурик. – Ты же можешь опять простудиться! Я тоже пошел, мне пора.
И он исчез, вежливо сказав "до свидания".
Илька прыгнул на пол. Бумажная труба лежала у его ног. Илька не разворачивал. Что-то слишком тяжелой стала голова. Может быть, снова поднимался жар? Обо всем думалось сразу: фламинго, Яшка, обрыв, Шурик, его учительница… Все перепутывалось…
Илька тряхнул головой. Все-таки карта перед ним. Вот она. С открытыми тайнами зверей и птиц. Сейчас… Тоненькой стрункой начинало в нем звенеть радостное нетерпение. Сейчас…
Он встал на колени и прижал у карты один уголок. Потом катнул от себя трубу. Карта развернулась сразу: легко, почти без шелеста. Лишь края чуть приподнялись над полом.
Илька вздохнул как от встречного ветра. И засмеялся.
Ну поймите Ильку. Никогда-никогда он не видел вблизи таких громадных карт. Ребятам постарше они, конечно, знакомы, а он, второклассник, где мог их увидеть? И вдруг с размаху развернулся перед ним удивительный синий мир. Синий и пестрый. Словно в полутемной комнате бесшумно упала стена и открылись за ней незнакомые страны.
По Африке, желтой от песка и высохших трав, мчались антилопы и жирафы, неторопливо и царственно двигались львы, шагали независимые слоны. Киты и акулы пенили воды океанов. Веселые кенгуру скакали через всю Австралию, белые медведи и моржи выползали на льдины у полюса. Тигры и зайцы, лоси и удавы, утконосы и крокодилы… От них рябило в глазах. Может быть, и в самом деле они двигались? Не Земля, а веселый зоопарк. Нет, не зоопарк: звери здесь были свободны…
Илька не нашел фламинго. Долго искал по всем берегам и странам, видел удивительную птицу лиру, потом попалась еще странная птица секретарь. А фламинго не было.
Илька не огорчился. Он почти позабыл про фламинго. Вставала перед ним гудящая зелень джунглей, грозно темнели коричневые горы, обнимал со всех сторон темно-голубой океан. И очередями били с карты разнокалиберные буквы названий: Ямайка (Я-майка!), Хоккайдо, Шпицберген, Канберра, Скагеррак (Скагер-р-рак!)… И звонкое, как сигнал трубы, – Горн! Мыс Горн…
Буквы прыгали через оленей и зебр, а львы смешно шевелили хвостами. Илька улыбнулся и прилег щекой на западное побережье Африки…
Когда пришла с работы мама, он спал, раскинувшись между Австралией и берегом Аргентины. Ладонь его бережно прикрывала мыс Горн, известный своими бурями.
… Карту Илька прибил над кроватью. Мама не спорила. Ей только не нравилось, что Илька торчит перед картой целыми часами. Встанет в кровати, упрется в моря и горы ладонями и что-то бормочет.
Мама подходила, трогала лоб. Большого жара не было. Илькина ладонь корабликом скользила по карте.
– О чем ты шепчешь? – спросила мама.
Илька улыбнулся и тихо сказал:
– Под всеми ветрами…
Мама наконец не выдержала:
– Ты засиделся дома. Вся ангина давно кончилась. Мог бы и погулять, а то привыкнешь к пижаме, как пенсионер…
Илька оторвался от карты. Но медлил. Он знал, что, оглянувшись, увидит обыкновенные скучные стены, знакомый до последней щелки шкаф, знакомое окно и знакомый кусок улицы в нем. Не будет в окне джунглей и жирафов.
Он обернулся и увидел скучные обыкновенные стены.
… Он вышел на улицу. Стоял безветренный вечер. Очень теплый. Клейкие, но уже подросшие листики густо сидели на ветках. Солнце ушло за крыши, но было еще светло. В тупике галдели футболисты. Илька постоял на углу. Генки среди игроков он не заметил.
– Иди за нас! – крикнул издалека забывший про ссору Тимка.
Илька покачал головой. Медленно зашагал в другую сторону. Ему было грустно и немного тревожно.
Илька свернул на Пароходную улицу. Впереди, за берегом, не было ничего, кроме неба, и в небе вставал закат. Громадный и ясный. Илька еще не видел такого. У самой земли небо горело алым светом, а выше делалось оранжевым.
Оранжевый свет постепенно терял красноватые тона и переходил в чисто-желтый. И в этом желтом океане, как потерянное перо фламинго, висело узкое облако: пунцовое, с темной оторочкой.
Берег был пуст, и одинокая мазанка над обрывом казалась хижиной Робинзона.
Щелк-щелк-щелк! – стучали Илькины подошвы. А больше – ни звука.
Илька отчетливо понял, что сейчас что-то случится.
И он почти не удивился, когда из-за ближних заборов выплыла в просвет улицы и заскользила по закату высокая тонкая мачта. С перекладиной и тросами, с узким повисшим флагом. Она двигалась над обрывом, и даже мазанка не закрыла ее верхушку.
Илька охнул и рванулся к берегу.
Был невиданный разлив, и горящие на закате плесы уходили к горизонту. Внизу, вдоль береговых откосов, шел большой пароход. С круглыми иллюминаторами вдоль черных высоких бортов, с белой рубкой и мачтой, похожей на мачту фрегата.
Это было нездешнее судно. Видно, пользуясь высокой водой, пароход пришел с низовьев и теперь опять уходил в родные места.
Илька провожал его глазами. Вертелось в голове какое-то слово. Очень нужное и очень знакомое. И наконец Илька догадался: про этот пароход можно было сказать то, что никак не подходило плоским неуклюжим буксирам и пассажирским теплоходам, похожим на плавучие рестораны.
Можно было сказать: корабль .
И тут Илька понял, что же ему не дает покоя. Отчаянно хотелось в дальнюю дорогу. Туда, где незнакомые берега и города.
Глава третья
Телеграмму принесла сердитая тетка. Она долго ругалась, что на калитке нет заметного номера, и цепко разглядывала Генку: можно ли доверить? Потом велела расписаться и ушла, тяжело топая.
Генка взглянул на первую строчку. Из Москвы. Значит, служебная, отцу.
Распечатывать Генка не стал: отец не любил, когда трогали его почту. Ну, а если в телеграмме что-то срочное? Генка заколебался. Отец придет поздно. Весной он перешел на новую работу, чтобы меньше ездить, но ничего не выгадал: дела на участке шли неважно и он, начальник, иногда пропадал там круглыми сутками.
Может быть, телеграмма из того, московского института, куда отец отправил свой проект? Он сидел над этим проектом четыре месяца…
Генка понял, что придется плестись к отцу на участок. По жаре, через весь город. Автобуса, конечно, не дождешься… Чтобы она сгорела дымным факелом, эта бумажка!
За калиткой Генка еще раз посмотрел на открытые строчки. Внимательней.
"Москва 9007…" Еще какие-то цифры… Город, улица, дом, Звягину… Что?
Звягину Геннадию.
Что за фокус?
Он рванул бумажную ленточку.
"Третьего поезд шестнадцать вагон семь Владик".
Владька… Ура!
Он, кажется, крикнул вслух. Две студентки, проходившие мимо, оглянулись, хмыкнули. Генка дерзко засмеялся им вслед. И вдруг испугался: третье число сегодня! А когда приходит поезд?
Со скоростью Ильки бросился он на угол, к автомату, вывернул карман, вытряхнул медяки. Автомат слопал две монеты подряд и не откликнулся ни единым гудочком. Генка шепотом сказал проклятому телефону подходящие слова и подкрепил их кулаком.
В будку заглянул худощавый мужчина в соломенной шляпе.
– Молодой человек, пожалейте технику.
– Техника! Только деньги жрет!
– Позвольте, я помогу.
Генка позволил. Дядька был, кажется, ничего.
– Вам какой номер?
– Справочное вокзала, – сказал Генка. – Только я не знаю. Надо сначала справочное города.
– А что на вокзале?
– Шестнадцатый скорый.
– В четырнадцать двадцать три.
– Это точно? – с подозрением спросил Генка.
– Честное слово. Я им вчера из Москвы вернулся.
Повезло!
Четырнадцать – это два часа по московскому времени. Четыре – по местному. Да еще двадцать три минуты.
А сколько сейчас?
Генка кинулся навстречу первому прохожему:
– Который час?
– Надо говорить: "Скажите, пожалуйста", – сообщил худой длинноногий парень с желтой папкой.
– Пижон! – отчетливо сказал Генка.
– Шпана!
– Сам…
Ближайшие часы были у почтового отделения, недалеко. Когда Генка примчался, они показывали половину второго. Можно было не спешить.
Можно было позвать ребят. Но кого?
Шурка в школе на практике. Да и что Шурка? Будет вежливо мычать и топтаться рядом.
Тимка и Антон не знакомы с Владиком, у них своя компания. Был бы хоть Яшка…
Оставался один Илька.
Илька сидел в открытом окне с книгой на коленях и с унылым лицом. Книжка была старая – "Побежденный Карабас". Генка знал, что Илька давно прочитал ее.
– Хорошо, что ты дома. Я думал, скачешь где-нибудь, – приветствовал он печального Ильку.
– Вчера наскакался…
– Мать заперла, да?
– Никто не запирал.
– Велела дома сидеть?
– Ну…
– А чего нашкодил?
– Я, что ли, виноват?! – вскинулся Илька. – Тимкины дурацкие часы! Мы всё бегаем, а у него всё "шестой час" да "шестой час". Потом поглядели, а у них одна стрелка вообще отвалилась. Домой пришел, когда уже восемь часов. А мама велела в шесть.
– Ты бы объяснил.
– Объяснил я… А она говорит: на полчаса еще можно из-за этого опоздать, а два часа – это голо… головопят… Нет, как это?
– Головотяпство, – сухо сказал Генка.
Он знал, что, если мать запретила, Илька не выйдет из дома, хоть распахни сто широких ворот. В глубине души Генка считал это основательной глупостью, но Ильку не перевоспитывал.
У каждого свой характер.
– Долго тебе сидеть?
– Пока мама не придет.
– А раньше никак нельзя выйти?
Илька вздохнул и помотал головой.
– Вот балда! – возмутился Генка. – А если что-нибудь нужное? Ну, вдруг дом горит?
– Он ведь не горит, – с некоторым сожалением сказал Илька.
– А если другое важное дело? – Генка вытащил телеграмму. – Вот!
Илька читал медленно и внимательно. С самого начала. И вдруг взвился на подоконнике, издав непонятный восторженный крик:
– У-ых!
– А ты говорил – через месяц! – усмехнулся Генка. – Не через месяц, а через сорок минут. Ясно?
– Ясно, – огорченно откликнулся Илька. – Только мне нельзя.
Генке не хотелось идти на вокзал одному. Было почему-то неловко и страшновато.
– Боишься? – сказал он Ильке.
Илька удивился:
– Я? Я не боюсь, просто нельзя.
– Думаешь, мать не отпустила бы, если бы знала?
– Ну Ген… Она же не знает. Она скоро придет, а меня нет…
– Записку напиши.
– Записку?
– Илька, козел ты! – серьезно сказал Генка. – Владька же приезжает, а ты…
Илька прыгнул с подоконника в комнату.
– Я напишу. Ладно. Если надо, я могу ведь завтра целый день просидеть… Ген, а почему из Москвы, а не из Одессы?
– Ясно почему. В Москве у них пересадка.
По западной части неба, громыхая, проходила темная гроза. Но здесь, над привокзальной частью города, сияло солнце. Вымытый ливнем поезд выскочил из-под грозы и помчался к перрону. Сверкающий, зеленый. Все ближе и ближе к перрону.
Генке стало страшно. Илька вертелся и прыгал рядом, а Генка стоял и не знал, что сейчас будет.
Как они встретятся?
Надо что-то сказать при встрече. А что?
Он ждал этого дня, как праздника, а почему? Ну, в самом деле, почему? Они были знакомы с Владькой две недели. А потом? Несколько писем за девять месяцев. Коротеньких писем. Кому охота писать длинные?
Вот выйдет Владик, посмотрит на Генку вежливым и скучным взглядом, и оба они не будут знать, что говорить друг другу…
"Посмотрим!" – вдруг разозлился Генка. В самом деле, надо еще знать, на кого смотреть! Владька же его и не видел ни разу. Как он узнает, кто здесь Генка?
Поезд уже шипел тормозами, как сто рассерженных кошек. Генка с Илькой рассчитали точно: седьмой вагон стал прямо перед ними.
Сначала полезла из вагона какая-то тетушка, нагруженная узлами и корзинками. Откуда такие берутся в наш космический и атомный век? За тетушкой попрыгали на перрон веселые солдаты в расстегнутых гимнастерках. Потом выгрузились два гражданина в майках и пижамных штанах, с пустыми пивными бутылками для обмена. Генка посмотрел на круглые животы этих пассажиров и заскрипел зубами. В тот же миг радостно завопил Илька, и Генка увидел, как он взлетает в крепких руках Ивана Сергеевича.
Генка шагнул к ним, отчаянно шаря глазами в толпе. Владька-то должен быть рядом!
– Гена…
Конечно, Генка сразу понял, что перед ним Владик. Но это был не такой Владик, какой вспоминался. Совсем не такой. Не было строгой напряженности в лице, от которой постоянно вздрагивали чуть сведенные брови. Генка хорошо помнил, как они дрожали. Сейчас у Владика весело блестели глаза. Лицо было темным от загара, и белки глаз выделялись особенно ярко. В уголках их прыгали точки солнца. Генка вдруг понял, почему говорят: глаза смеются.
Правый глаз у Владика чуть косил. Раньше этого, кажется, не было.
"Каким же глазом он видит, а каким – нет?" – подумал Генка. И смущенно отвел взгляд.
– Я тебя сразу узнал! – весело сказал Владик.
– А я тебя – нет, – брякнул Генка.
– Почему? Я вырос, да? – быстро спросил Владик.
– М-м… – Генка замотал головой. – Наоборот. Раньше ты мне был – вот… – Он ребром ладони стукнул по переносице. – А сейчас – во… Он чиркнул пальцем по подбородку.
Владик серьезно смерил Генку взглядом. Подумал, покусывая нижнюю губу. Без улыбки сказал:
– Нет. Наоборот не бывает. Просто ты рос быстрее. За уши тебя тянули, наверно.
– Тогда бы уши выросли, а не я! – хмыкнул Генка, чувствуя, как исчезает неловкость.
Все-таки это был Владька. – Ты когда из вагона выскочил? Я и не заметил.
– А я с той стороны. А потом – сюда, под вагоном.
– За такие дела драть надо! – громко заявила грузная проводница. Она как раз проходила мимо.
– Зверская старуха, – сказал Владик. – Всю дорогу со мной ругалась, что я окна в коридоре открываю. А такая жара в вагоне…
Иван Сергеевич отпустил Ильку, и он сунулся между Генкой и Владиком.
– Владик, а ты получил письмо про фламинго? – начал он без всяких предисловий. – Я целый лист написал.
– Ничего я не получил, – сказал Владик, серьезно разглядывая Ильку. – А ты почему такой длинный? Папа, ты говорил, Илька маленький, а он, смотри, мне до уха. Ну-ка, встань рядом.
– А вы похожи, – сказал Генка. – Правда, похожи. Будто братья!
– Ни капельки мы не похожи! – вдруг взъелся Илька и отскочил от Владика. – Врешь и язык не мозолишь!
– Козел! – снисходительно сказал Генка.
– Может быть, домой двинем? А, пираты? – спросил Владькин отец.