- Наговор, - повторил он, - Слыхом не слыхивал про ее кур. С вечера как ушел на охоту с Андрейкой Гусевым и Митькой Горюном, так доселе и пробыл там, только что возвернулся. Так что совсем не до кур мне было. Всю ночь в лесу у жарника просидели. И на стан утром все вместе заходили. Яков Ухватов это подтвердит и Марья-стряпуха. Они меня очень даже хорошо видели, поскольку я у жарника сидел и портянки сушил, а Марья меня турнула, говорит, прямо в котел от портянок воняет.
- Значит, уже опять наговор? - заскреб затылок Андрей Степанович. - Эта Онисья поорать любит, известное дело, особенно шабра опоносить - для нее хоть хлебом не корми. У нее уже цыпленок пропадет - будет орать на все село, что все куры пропали. Поганая баба, как только земля ее носит, Зверек, поди, унес, а она, окаянная, невинного человека позорит, Я уже покажу ей ужо…
Андрей Степанович вынул из печи чугун со щами, налил себе в большую глиняную миску, присел к столу. Щи были огненно-горячими. Через толстый слой жира не проходил пар. Андрей Степанович, лениво помешивая ложкой, остужал их.
Мишка, свесив с печки ноги, свернул огромную, толщиной в два пальца папироску, закурил.
Сев начался в Мокром Кусту на второй день после случая с перепашкой заплывшей зяби у Ташлинского леса. Случай этот, пожалуй, и испортил всю торжественность начала весенне-полевых работ. Не было ни митинга, ни пламенных речей. Собственно, все и так было ясно, решено и перерешено. Колхозники и механизаторы еще месяц назад на общем собрании обязались закончить сев ранних зерновых в одну неделю. Столько же отводилось и на поздние культуры: просо, гречиху, кукурузу, подсолнечник.
Сев начался пока выборочно, но и это уже создавало полную картину весенне-полевых работ. Поля ожили, наполнились гулом машин, криками и смехом людей. Запылили полевые дороги. В поле из села потянулись автомашины с семенами, подводы с водой и горючим.
День стоял солнечный. Дул легкий ветерок и нес из ближайшего леска запах талого снега, набухающих почек. За каждым трактором большим, веерообразным шлейфом тянулись грачи, скворцы, серые вороны и даже чайки. Над низкими потными местами с тоскливым стоном вились чибисы и назойливо допытывались у колхозников: "Чьи вы, чьи вы, чьи вы?"
С утра дед Ухватов крутился около сеялок.
В первый день решили обсеять косогоры, земля на которых уже подошла и была заборонована.
Пока Михаил Ефимович с агрономом Емельяном Ивановичем Слепневым регулировали подачу зерна и выверяли нормы высева на гектар, дед Ухватов краешком уха уловил, что "начальство" собирается обсеменять косогоры сошниковыми сеялками.
На хорошо взрыхленной почве эти сеялки лучше дают обсеменение, чем дисковые, но на грубоватых, плохо обработанных участках, какими были все Мокрокустинские косогоры, результат получается обратный, да и сеялки быстро выходят из строя: у них ломаются или засоряются сошники и много огрехов.
Дед Ухватов без лишних размышлений полез в спор:
- Погубить надумали сеялки? - тихо спросил он.
- Это почему же? - покосился на него агроном.
- Да так. Вижу, что замышляете. Какой умный хозяин пустит по косогорам сошниковую? Тут дисковой чуть впору.
- Нечего беспокоиться, Яков Васильевич, - вмешался бригадир. - Землю мы хорошо обработали, и сошниковые вполне пройдут.
- Ты, Ефимыч, не дури, - напустился на него дед. - Я-то знаю, как хорошо. На первых же кругах забьете все сошники, поломаете, а там весь сев будем вести только одними дисковыми. А хватит их у вас? Нет! Вот то-то! Об этом вы подумали? Я вам прямо скажу, Михаил Ефимыч, и вам, Емельян Иванович, без обиды только. Работаете вы на похвальбу. Хвалиться любите, а зря. Делу от этого один убыток, колхозу вся эта ваша похвальба боком выходит. Нет, мужики, так теперь не пойдет, времена не те. Это в прошлом году МТС каждый день запрашивала, сколько, какими сеялками засеяли, да похвалы рассыпала тем, кто больше сошниковыми сеял, не вникая в суть. Теперь мы сами хозяева всем этим машинам, хвалиться ноне не перед кем, только разве что перед собой, и делать надо все как положено, с умом да на пользу. Поди, каждый клочок земли знаем, чего он стоит. Вот сегодня Андрейка с Митькой закончат карту у Мокрого Куста, завтра туда хоть все сошниковые пускайте. Земля как пух. А по косогорам таскать такую тонкую да хлипкую машину - только гробить!
Старик сыпал слова, как горох на фанеру, резко, зло, припоминая все старые обиды, не давая никому слова вымолвить.
Правда была на стороне Ухватова, и только что приехавший на стан председатель поддержал старика.
Ухватов настоял в это утро также на том, чтобы бросить негодный метод сева вкруговую, при котором на каждом повороте трактора остаются огромные огрехи, и поле, когда взойдут семена, делается похожим на полосатый восточный халат.
- Надо загонами засевать, а не вкруговую, - доказывал дед Ухватов, - а то что было? Как поворот сеялки, так огрех метра три шириной да шесть-семь в длину.
- Нынче огрехов не должно быть, - успокоил Петр Кузьмич. - Район требует, чтоб весь сев вести только перекрестным способом.
- Где уж нам до перекрестного, - обернулся Михаил Ефимович. - Весна задержала и так недели на две. Мы с простым-то севом запаздываем, а с перекрестным и подавно. До петрова дня, что ли, будем все сеять? Несколько карт, конечно, сумеем и перекрестным, а чтобы весь яровой клин - и думать нечего. Было бы побольше сеялок - другое дело. Тяги у нас хватит.
- Но мы подумаем, - сказал Петр Кузьмич. - Может, еще что-нибудь да сделаем.
- Года три назад очень хорошо придумали, - вставил дед Ухватов. - Также вот район приказал сеять только перекрестно, как сейчас помню. А у нас по ту пору всего три или четыре сеялки было. Нам на простой-то, широкорядный, сев недели три, а то и четыре требовалось, а тут - перекрестный! Считай, два сева. Ну, приказ есть приказ. Начали, самое хорошее время провели, пробаловали у Мокрого Куста. Жара началась, земля на глазах прямо сохнет, а у нас она почитай вся еще не засеяна. Видим что тут не только с перекрестным, с широкорядным-то до ильина дня не управиться, Что делать? Собрал тогда бывший председатель нас, стариков, и спрашивает:
- Лукошки есть?
- Какие, говорим, лукошки?
- Да те, которыми в единоличном хозяйстве пользовались? Ну, кое у кого нашлись. Председатель велел нам молчать, никому ни слова. А вечером, как стемнело, собрал он нас и, чтоб никто не видел, повел в поле. Так мы тайком от колхозников, а больше от районного начальства по ночам кое-как засеяли два загона лукошками вместо перекрестного-то способа. Кое-как справились с севом к июню месяцу. Вот оно как обернулось.
- А про ваши лукошки так никто и не узнал, что ли? - спросил, заинтересовавшись, председатель.
- Какое там, не узнали. Тут же. Разве скроешь? Хоть и ночами нас водил председатель от лишних глаз, да все одно: шила в мешке не утаишь. Председателю, конечно, выговор влепили по партийной линии, агроному Емельяну Ивановичу, вот этому самому, - взбучку. Да тем дело и кончилось. Ты, Емельян Иванович, - обратился старик к агроному, - наверное, еще не забыл, поди, помнишь этот перекрестный-то сев?
- Как не помнить, - улыбнулся агроном. - Но что было делать - нужда заставила.
- Вот и на этот раз, Петр Кузьмич, как бы не пришлось нас, стариков, с лукошками посылать. Были бы сеялки, конечно, перекрестно куда выгоднее, урожай много выше, а пока нет, то и придумывать нечего: сеять, как сеяли всегда, и все тут.
- Ты, Яков Васильевич, панику не поднимай, - предупредил старика председатель. - Знаем без тебя, что делать. Раз район настаивает, значит, думает чем-то помочь нам. Так просто не будут приказывать.
- А вот когда помогут, тогда и начинать надо, а пока нечего и думать. Мне вот, к примеру, давно новые порты требуются, а денег нет, нужда. Тут уж думай не думай, а ходи в старых.
- Меньше пить надо, Яков Васильевич, - упрекнул старика Михаил Ефимович, - тогда будут у тебя новые штаны, да не одни.
- А ты мне подносил? - обиделся старик. - Я это к примеру говорю, а ты сразу да учить? Советчик тоже нашелся. Я век-то свой прожил, а ты только начинаешь. Ты вон Марье своей советуй, как жить, а не мне. Почему твоя Марья на работу сегодня не пришла?
- Ну, это не твое дело, - не ожидая такого оборота, отмахнулся бригадир.
- Нет, мое! - не отступал задетый за живое дед Ухватов. - Начальница стала, жена бригадира! Вот на собрании мы всыпем кузькину мать всем начальницам. И вашу жену, Петр Кузьмич, прочешем, - пообещал старик. - Не посмотрим, что председательша. В этакую страду всем работать надо, без чинов.
- Прочешите, Яков Васильевич, не возражаю! - улыбнулся председатель. - Сегодня у ней дел много, да и у сынишки температура, а завтра она выйдет вместе со всеми.
В этот день ершистый качественник поссорился еще с троими. В первой бригаде Ухватов отругал тракториста Жомкова, молчаливого и тихого парня, за то, что тот пустил дисковые бороны вдоль, а не поперек пахоты.
- Да ведь зябь-то, старый хрен, как сметана, - вспылил тракторист. - На такой земле в любую сторону гони, только корку сбей - и сеять можно.
- Сбей! - взвизгнул дед. - Я вот тебе подогом собью по хребтине, жомок ты вяземский, а не пахарь! Ищешь, как бы полегче, да побольше заработать? Теперь отфрантились, хватит бездельничать. Оплата вам одна - сколько уродит земля, хоть тракторист ты, хоть пастух. Все одинаково есть хотят. Сейчас же заново начинай загон. К утру сюда сеялки пригонят, а по такой обработке я не пущу. За простой сеялок тебе председатель уже особо всыплет.
Досталось в это утро от старика и Андрею с Митькой. Заметив длинновязую фигуру Ухватова, Андрей обернулся к Митьке и крикнул:
- Глубже пусти, качественник идет! Вот за это и попало пахарям.
- Вы что не до морского песка дерете? - набросился на них дед Яков. - Разве так надо навоз запахивать? На вершок, а вы?
Старик сам отрегулировал плуг и, чертыхаясь, побрел к стану.
Через час с другого конца поля пришел на стан бригадир отряда Михаил Ефимович и застал старика за интересным занятием.
Дед Ухватов сидел на порожке тракторной будки и старательно перелистывал календарь. От усердия у старика даже высунулся кончик языка, которым он изредка крутил, словно помогая непослушным пальцам.
- Ты чего это, Яков Васильевич, просвещаешься? - проходя в будку, спросил бригадир.
- Да так, Ефимыч, - повернулся дед. - От нечего делать божьи деньки подсчитываю.
- Какие это еще божьи? - удивился бригадир, зная старика как ярого безбожника.
- Да те, что красным помечены. В такой божий денек мне старуха завсегда четвертинку покупает. Вот я и подсчитываю, сколько в этом месяце мне четвертинок полагается еще получить.
- Ну и как? - улыбнулся бригадир.
- Маловато. Летось, кажись, больше было.
- Ты путаешь что-нибудь, Яков Васильевич, должно быть одинаково.
- Вряд ли, Ефимыч, А вот летось у меня целый скандал с этими божьими деньками вышел, Старуха-то у меня совсем неграмотная, а я хотя тоже не особо по-писаному-то, но удумал такую штуку. Собрал все старые листики с красными деньками да обратно вклеил их в численник. Божьих деньков не в пример больше стало. Ну, старуха, конечно, не перечит. Только или же догадалась она, что я смошенничал, или надоело ей за все божьи деньки мне четвертинки покупать - не знаю, что толкнуло ее на такой грех, только вижу, что совсем мало осталось в численнике божьих деньков. А тут воскресенье подошло. Должно бы, думаю, красный листок быть, ан нет, черный. Догадался я тут, что дело нечисто. Припер старуху к стене, адом на том свете припугнул, и что бы ты думал, Ефимыч? Созналась, нечистая сила! Оказалось, пока я куда-то ходил, она взяла да больше половины этих красных листиков повыдирала и - в печь. Ну, как созналась, тут уж я за каждый оставшийся божий денек по две четвертинки требовать стал. Покупала. В ад-то кому охота попадать.
- Ловок ты, старик, - усмехнулся бригадир.
- А как же, милок, - заулыбался дед. - Без этого ноне никак нельзя. Я вот и смотрю, что обидели меня. Занимаю я, к примеру, две должности: сторож да качественник. А вот весь численник пролистал - нету этих дней, что хочешь, то и делай, а нет.
- Каких? - не понял бригадир.
- Как каких? - удивился старик. - Моих! Нет ни дня сторожа, ни дня качественника. Вот есть тут день армии, день шахтеров, строителей, а сторожа и качественника - нет. Я так думаю: наверное, когда сшивали численник на заводе, так эти дни просто куда-нибудь затеряли, а может, искурили. Тоже ведь и там, должно, озорники-то есть.
Михаил Ефимович больше не мог вытерпеть и громко рассмеялся.
- Чего ржешь-то, жеребец? - обиделся дед. - Надо плакать, а не смеяться. Ты думаешь, что они там только меня одного обидели? Они и ваш день трактористов искурили, истинно тебе говорю, Весь численник пролистал, а этого дня тоже нет.
- Так его там и не было!
- Как это не было? - не понял дед. - Конечно, не было, если его не вклеили.
- Совсем не было и не должно быть!
- Как так не должно? День шахтеров есть, строителей - есть, а трактористов не должно быть? Глупый ты, Ефимыч, право! Искурили его еще на заводе, истинно тебе говорю!
Слух о "божьих деньках" и "дне качественника" вскоре разошелся по всему селу. Над стариком долго смеялись, но он махал на всех рукой и продолжал аккуратно брать дань со своей жены за каждый красный листок в календаре.
Андрей с Митькой рано закончили в этот день запашку навоза и погнали трактор к стану, чтобы получить на завтра наряд и до вечера перегнать машину на новое место. Но свободного участка не оказалось; туда, где требовалась предпосевная обработка, еще с утра были посланы трактора, и к вечеру они должны были все закончить.
- Завтра чуть свет начинаем массовый сев, - объяснил трактористам Михаил Ефимович. - Выезжаем всем табором, а пока, ребятки, отдыхайте.
Почистив и заправив машину, Андрей с Митькой отправились на реку проверять верши и к вечеру притащили на стан целую корзину свежей рыбы.
Трактористы окружили рыбаков, брали мазутными руками крупных щук, распяливая им рты, дивясь остроте и множеству зубов.
- Зубастая, дьявол! - вслух рассуждал сам с собой Мишка Святой, тиская в грязных руках крупную щуку. - Пасть как у крокодила. Такая, пожалуй, схватит если за срамное место, когда купаться будете, на всею жизнь калекой оставит, ни одна девка в жизнь, если узнает, замуж не пойдет, а и выйдет, так через неделю сбежит, как от старика. Беда.
- А тебе, Михайло, есть о чем тужить, - прислушавшись к его рассуждению, сказал Михаил Ефимович. - Это нашему брату остерегаться надо, а тебя пудовая щука за версту обойдет!
- Это почему же? - покосился на него Святой.
- Да опаска ее возьмет. Как бы не подавиться!
- Ха-ха-ха! - дружно взорвалось над станом. - Ай да бригадир! Вот так уж поддел Святого! Ха-ха-ха!
Как и в прошлые годы, недовольна уловом осталась только повариха.
- Черти чумазые, - ворчала она, - испортят только аппетит, а мне опять целый котел каши на свинарник везти. Да каша-то какая - с салом! Мед, а не каша!
Трактористы, как правило, готовили уху сами, считая это дело чисто мужским. Варили ее обычно все свободные от работы. Уха, сготовленная иногда десятью руками, получалась необыкновенно вкусная. Она пахла дымом, лавровым листом, керосином и другими тракторными запахами и, несмотря на это, всегда съедалась бригадой с большим удовольствием. А если и получался иногда пересол, то жаловаться все равно не на кого: сами готовили, сами и расхлебывали.
Дед Ухватов, расстроившись, что на заводе, где сшивают календари, озорники-рабочие выкурили его божьи деньки, отдыхал в будке и вышел посмотреть на улов самым последним, когда половина рыбы была уже вычищена.
- Рыбка хороша! - согласился он со всеми, взвешивая на ладони крупного крупного ослизлого язя. - Разговеться ушицей можем.
Язь выскользнул из рук старика, плюхнулся обратно в корзину. Дед обтер ладони об свои засаленные штаны и, усаживаясь на крылечке, вспомнил:
- Эх, вот летось мне привел Господь рыбку-то посмотреть, вот так рыбка!
- Лучше этой? - полюбопытствовал Семен Золотов.
- Может, не лучше, но не в пример крупнее, почитай пуда по два каждая!
- Ну, это ты, дед, загибаешь, - недоверчиво покосился на Ухватова бригадир. - У нас во всей Куге и рыбы то такой с роду не водилось. Разве весной из Волги зашла.
- Шут ее знает, отколь она взялась, только сам видел, как тунькинский мельник, Иван Яковлевич, двух агромаднейших сомов из мельничного омута в один день выудил.
Случай, о котором дед Ухватов рассказывал, был доподлинный и многим известный, в свое время нашумевший на весь район. Произошло это так: как-то ребятишки-помольщики выгнали из под амбара крысу, долго бегали за ней, пока не загнали к самой воде. Отступать зверьку было некуда, и крыса бросилась в воду, намереваясь скрыться на той стороне в кустах ивняка. Но едва крыса доплыла до середины омута, как из воды показалась темная тупоносая морда, похожая на обрубок дерева, и крысы как не бывало. Невидимая рыба проглотила ее, словно муху. Только круги пошли по воде, будто кто бросил в омут огромный камень.
Ребятишки были в недоумении. Никогда подобной рыбы в мельничном омуте не видели, и трусливо попятились от берега. Даже купаться в этот день никто не решился.
За всей это картиной молча наблюдал мельник. Он сообразил, что это за рыба. "Сом, - решил он, не иначе. - Видно, не в первый раз срываются тут в воду крысы, привык, бродяга, что уж среди бела дня стал хватать"
Мельник, хотя и не был рыбаком, даже посмеивался над людьми с этой слабостью, но тут загорелся. Он поставил в амбаре крысоловки, сам пошел на село к кузнецу. Пока он курил на порожке кузни, кузнец отковал ему большой крючок, на какой не только сома, но и лошадь с упряжкой можно вытащить. Ночью в одну из ловушек попала крыса.
Мельник от удовольствия потирал руки. Едва забрезжил рассвет, как мельник был уже на плотине. Он привязал суровыми нитками к спине зверька крючок на толстом шнурке с поводком из стальной проволоки и осторожно пустил ее в воду из-под мельничного колеса. Все повторилось, как днем. Едва крыса добралась до середины омута, как тут же была схвачена огромной рыбиной. Мельник с пол-часа мучился, то отпуская, то натягивая шнурок, пока не вытащил на плотину, к большому удивлению помольщиков, большого, пуда на два, сома. К вечеру мельник выудил второго такого же, а больше, сколько ни запускал свою снасть, не клюнуло. Видимо, эти сомы были единственные в этом омуте, и мельник забросил свою снасть.
Эта история была известна многим, но дед Ухватов стал рассказывать ее особо, по своему, и люди насторожились.
- Думаете, и вправду так было? Ни-ни! Уж мне-то хорошо все это известно. Я в ту пору как раз на мельнице трое суток жил, фураж лошадям мололи. Вот на самом деле как было. У Ивана Яковлевича дочка есть, Машенькой звать. Девка из себя - красавица писаная. Стройная, как березынька, и в теле. Одним словом, мельникова дочка, а у мельников у всех дочери ядреные. Воздух тут, безделье, да белые пышки - одно к одному. Вот и эта Машенька - цветочек лазоревый, а не девка!
На мельнице - ясное дело, днем всегда народ, помольщики, как на базаре, не протолкнешься. Тут и мелют, и торгуют. Кто чем - ягодами, молоком, маслом да яйцами. Кто во что гаразд, одним словом. Веселье, а не жизнь.