Машенька, эта красавица писаная, целый день изнемогает от жары. Искупаться бы, и вода рядом, да совеститься. Не хочет, чтобы тело ее белое мужики да парни глазами ощупывали.
Трактористы слушали внимательно, чуть улыбаясь старику. Особенно волновал рассказ Мишку Святого. У него даже глаза повлажнели от удовольствия.
- Что же это она боялась-то, Яков Васильевич? Чтобы ее не сглазили, что ли? - не выдержав спросил Мишка.
- Шут ее знает, чего она боялась. Наверное, таких вот ухорезов, как ты.
Это польстило Мишке, и он довольно ухмыльнулся, всем своим видом показывая: "Да, уж маху не дал бы!"
- Вот, значит, и приноровилась Машенька по вечерам купаться, - продолжал свой рассказ дед Ухватов. - Разбредется с мельницы народ, сумерки лягут, туман по омуточку потянется, луна с артельное блюдо выкатится над лозняками, тогда и Машенька выходит на бережок, как русалочка. Разденется и, как лебедушка белая, плавает по омуту. А к ней один парень ходил из села, так она все старалась до него искупаться. А в омуточке том, как вы уже знаете, пара сомов жила: старый-престарый сом с сомихой. Лежат они на дне целыми днями бок о бок. Под вечер поиграть захочется. Смотрит сом вверх и видит: по омуту такая красота плавает. Любуется, любуется он на такую-то красоту, и не вытерпит. Загорится тут холодная сомовья кровь, как у доброго молодца. А тело-то ее белое да ладное и мертвого из могилы поднимет, не то что живого сома. Не вытерпит сом такой муки мученической и поплывет, чтоб, значит, поближе на красоту то такую из-под низу полюбоваться. Любуется, любуется, совсем загорится, тихонько заплывет сзади да как ее по самому мягкому месту хлопнет своим лопушиным хвостом, словно пятерней.
- Ха-ха-ха! - дружно гаркнули трактористы. - Вот так дед Яков, вот так дает!
- А вы подождите ржать-то, - успокаивал их дед Ухватов. - Дальше слушайте, что было. Хлопнет он ее, а ей, лебедушке, кажется, что это парень, суженый ее, из-за кустов поднырнул и озорует с ней. Ну, дело ясное, весело девке. Взвизгнет она девичьим делом, оглядится - нет никого. Ну, думает, показалось, и снова плавать начнет. А сом опять смотрит, смотрит на нее из-под низу и снова загорится - еще раз хлопнет. Сомовье дело известное. Скучно ему со своей старой сомихой на дне-то лежать, вот он и озорует, А со стороны-то смотреть - красиво очень. Ночь, луна, омут мельничный, красна девица, словно русалочка, и сом. Только мельнику, отцу-то ее, вся эта красота не по нраву пришлась. Полюбовался он на эту красоту, обозрел и, хотя не рыбак сам-то, решил выудить этого нахального сома, что с его дочкой заигрывать вздумал. Выудил он его да за одно и сомиху подхватил. Вот как дело-то было. А вы - крысу ребятишки столкнули. Вовсе и нет!
- Ты, дед, так рассказываешь, что можно подумать, будто сам все это видел. Ловко подвернул! - сказал, улыбаясь, Михаил Ефимович.
- А думаешь, не видел? - обиделся Яков Васильевич. - Лопни мои глазыньки, видел, вот как вас, чумазых чертей, сейчас вижу.
- И не стыдно тебе, старому лешему, на молоденьких девок зенки свои поганые пялить? - вмешалась повариха. - Чай, грешно, поди, на старости-то лет?
- Грешно, грешно, - распылился дед Ухватов. - На красоту-то взглянуть никогда не грех, хоть и старому. Она, красота-то, сердце радует да тревожит. Ты вот, Марья, хотя и пожилой человек, а тоже все с молодыми заигрываешь. К примеру, на меня, старика, даже не взглянешь никогда, а говоришь - грешно.
- А какой толк с тобой заигрывать-то? Был бы хоть немного помоложе, лет так на пятьдесят. А то так себе, труха.
- Я те дам труха! - обиделся дед. - Я еще кое в чем и молодым нос утру! Знаешь небось поговорку, что старый конь борозды не теряет.
- Знаем, Яков Васильевич, слыхали. Только другое скажу. Терять-то, верно, не потеряет, но и не пропашет как следует. И это тоже знаем.
Над станом разразился неимоверный хохот, который, как потом рассказывали, был слышен даже в селе, Смеялись до слез. Едва смех начинал стихать, как снова вспыхивал еще сильнее.
- Ай да Марья! - сквозь смех кричали трактористы. - Вот ловко! Так его, старого черта, чтобы знал, как на молоденьких девок глаза пялить!
Смеялись до тех пор, пока Митька Горюн не окрикнул: - Довольно ржать-то, лошади! Уха готова, налетай! Но и за ухой еще долго смеялись трактористы.
В этот вечер в правлении колхоза собрались коммунисты и колхозный актив. Засиделись до третьих петухов. Обсуждали телефонограмму райкома партии и райсельхозинспекции о перекрестном севе всего ярового клина. В конце концов все пришли к единому выводу, что перспектива хотя и заманчива, но в данных условиях почти невыполнима: не хватит сеялок. Решили начать сев только перекрестным и узкорядным способами. Решение вынесли, но в душе каждый чувствовал, что больше половины клина придется засевать обычным, широкорядным, иначе сев затянется.
- Как бы там ни было, - сказал в заключение Петр Кузьмич, - а установку района мы нарушать не имеем права, да и дельная она. Начнем перекрестным, а там видно будет. А в районе посмотрят, как пойдет дело с севом. Эту установку они еще могут сменить. Затяжки в севе район не допустит, а сеялок не только у нас, везде маловато.
В связи с новой установкой пришлось заново пересмотреть составленный ранее график сева, уплотнить его до минимума.
Утром Митька вышел из дома еще затемно; нужно было до работы проверить верши и переставить их на новое место. Правда, мать разбудила Митьку пораньше, чтобы он поправил за двором изгородь, упавшую за зиму, но Горюну было не до того.
- Вечерком налажу! - крикнул он матери и бойко зашагал к реке.
Вода за ночь заметно прибыла, и до лодки пришлось добираться по колено в ледяной воде. Митька торопливо вычерпал банным ковшом из лодки насочившуюся за ночь воду, выбрал цепь и медленно поплыл вниз по реке, держась берега.
Было тихо. Вода в полоях лежала не шелохнувшись, словно застыла, только на самой середине река бурлила, набивая желтую пену, будто свивала из темной воды бесконечно длинную веревку. Небо на востоке стало зеленеть. Одна за другой гасли звезды.
Первая верша стояла в кустах ольшаника, затопленных полой водой. Митька выдернул кол, вытянул за него вершу, В прутяной ловушке бойко забилась рыба - три щучки и с десяток серебристых красноперок. "Хороша рыбка!" - улыбнулся Митька, вытряхивая рыбу в ведро. Вершу он переставил ближе к берегу: вода прибыла, а рыба выйдет кормиться на отмели.
По реке курчавился туман. Легкий, едва заметный у самой воды, он, чуть оторвавшись от нее, густел, скапливался и медленно расползался по прибрежным кустам ивняка и ольшаника, затопляя собой берег, как половодьем, сближая и обесформливая все. В лесу на все лады распевали птицы.
Лодка шла медленно. Митька не греб, а только чуть пошевеливал кормовым веслом, словно боялся нарушить эту тишину и спокойствие, а взмахом весел сорвать с красавицы реки утреннее вуалевое покрывало, сотканное туманом. Природа нежилась.
Вдруг у самого берега с громким хлопаньем сорвался кряковой селезень и, не забираясь высоко, быстро скрылся за поворотом реки в тумане.
Птица была кем-то вспугнута. Митька посмотрел на берег и заметил, как там быстро метнулись три тени, и одна за другой с плеском бросились в воду. Это были какие-то зверьки величиной с дворовую собаку, а какие - Митька не успел определить. Зверьки показали из воды головы, пронзительно свистнули и скрылись под водой. На поверхности обозначились три узенькие дорожки из пузырьков - следы плывших под водой зверьков. "Что за чудеса? - недоумевал Митька. - Неужели водяные крысы. Не должно, великоваты для крыс. Может, выхухоли? Вряд ли. Может, бобры откуда забрели?"
Митька заметил, что одна дорожка пузырьков прошла прямо в кусты, где стояла одна из его верш. Он подъехал. Кол, к которому была прикреплена верша, чуть вздрагивал. "Или же сом ввалился, или эта холера перегрызает прутья, чтобы сожрать рыбу", - подумал Митька и стал осторожно поднимать снасть в лодку. Верша оказалась тяжелее других, и Митька обрадовался. "Наверное, сом!", - но едва верша показалась из воды, как в ней раздался резкий сусличий свист. Было похоже, что свист начался еще там, под водой, но был заглушён толщей воды и теперь вырвался на поверхность.
Митька оторопел и от испуга чуть не уронил вершу обратно в воду. В верше сидел один из тех зверьков, которых он только что видел на берегу. "Выдренок! Вот те раз!" Митька от удивления даже сам присвистнул. Выдренок был смел и тянулся к нему сквозь решетку верши. Темно-коричневая шерстка его была гладкая и блестящая. Большие навыкате глаза с любопытством разглядывали Митьку. Сердце рыбака радостно забилось. Живой выдренок стоил дорого, и в глазах Горюна уже стояло новенькое двуствольное ружье - бескурковая ижевка, которое он купит на вырученные деньги. "Эх, не пустят ведь сейчас в город - сев! - с сожалением подумал Митька и решил: - Подержу недельки две в избе, а после посевной свезу".
Туман густел. На востоке занималась заря, и вода от нее стала розовой. Митька торопливо досмотрел оставшиеся верши, кое-как расставил их и быстро поехал к дому. Выдренка он так и принес прямо в верше домой, боясь, как бы ловкий зверек не вырвался.
Мать доила во дворе корову. Митька, прошмыгнув в избу, поставил на пол вершу и задумался: "Куда же посадить его? Чего мудреного, и сбежит".
Вошла мать.
- Ну, как улов, Митрий? - спросила она, ставя на лавку подойник с молоком.
- Ты посмотри только, чего мне попалось сегодня, - радостно воскликнул сын. - Живого выдренка поймал!
Но это известие почему-то не обрадовало мать. Она неодобрительно покачала головой.
- И большой ты вроде, Митрий. В солдаты скоро, а ума не нажил, в голове ветер. Когда ты только отстанешь от этих зверюшек и выкинешь блажь из головы? То ежей натащишь полную избу - ступить негде, того и гляди без ног останешься, то сусликов. Летось лисят держал до самой осени. Только ото всего избавились. Я уж не нарадовалась было, а ты опять за свое. Сладу с тобой нет.
- Так ведь это выдренок, мама, перечня! Очень дорогой зверь. Настоящие-то охотники годами ходят, а выдру не то что убить, даже не увидят! Очень редкий зверь. Мне прямо счастье свалилось а ты опять недовольна. За этого зверька денег на целое ружье дадут, а может, и больше.
- Отвалят! Летось кормил, кормил лисенят до самой осени, а они взяли да убежали. Тоже хотел ружье получить. Так и этот сбежит, поверь моему слову. Как зверя не корми, а он все в лес смотрит. Да и нехорошо живую тварь в клетке держать да мучить. Пустил бы ты его лучше с богом, пусть живет, как знает!
Но Митька не слушал мать. Он притащил из сеней пустую кадку, вытряхнул в нее из верши выдренка вместе с рыбой, поставил ему блюдо с водой и, прикрыв кадку кружком, побежал на работу.
Уже на крыльце крикнул матери, чтобы она в обед дала выдренку в блюдечке молока.
Это утро началось в тракторной бригаде немного необычно. Бригада уже несколько дней вела полевые работы: предпосевную обработку почвы и выборочный сев. Сегодня начинался массовый сев, может, поэтому и выглядело здесь немножко не так.
Чуть свет, едва зазеленело на востоке, в бригаду стали сходиться трактористы, прицепщики, севцы. Было необыкновенно шумно. Приехал председатель колхоза, агроном, все колхозное начальство.
Пока повариха готовила завтрак, трактористы осматривали машины, прогревали двигатели. Колхозный актив вместе с бригадиром отряда уже в который раз уточняли график сева. Петр Кузьмич давал последние распоряжения.
- Ты, Марья, - обратился он к поварихе, - теперь кормить трактористов и севцов будешь прямо в поле. Тащиться им на обед за километры нет смысла. Время не то. Сейчас каждая минута дорога.
- Петр Кузьмич, а в чем я, в подоле, что ли, буду им разносить обед? - спросила, в свою очередь, острая на язык повариха.
- Как так в подоле? Разве у нас посуды нет? Прямо в котле можно, в ведрах.
- Да разве я дотащу?
- Так лошадку дадим, как же. Сюда обязательно лошадку надо. Мало ли здесь разъездов будет: то в район, то в кузницу, дровишек подбросить.
- Тогда другое дело, я согласная, - ответила тетя Маша. - Лошадку сюда давно бы надо.
- Яков Васильевич, - обратился председатель к сторожу. - Выручай, берись еще и за лошадь.
- К чему она мне? - невозмутимо ответил старик. - Вы возчика прикрепите.
- Так нет же лишних людей. А у вас тут лошадь целыми днями бездельничать будет. Велика ли работа - дровишек подбросить да обед развезти? А тебе бы лошадка пригодилась. Ходить-то небось тяжело. А это запряг бы да и поехал качество проверять. О твоей же пользе печемся, - схитрил Петр Кузьмич.
Это польстило старику, и он согласился.
- Лошадка нам нужна, - сказал старик. - Вот в РТС когда слетать надо скорым делом. Пока ищешь бригадира или завхоза да пока тебе лошадь дадут, - день пройдет. А когда своя лошадка, запряг ее - и там! Без нужды и хлопот.
К стану подошел Митька Горюн.
- Андрей, дружище! - с ходу похвастался Митька перед своим другом. - Кабы ты только знал! Я сегодня выдренка поймал!
- Как выдренка?
- В вершу заскочил. Опоздай я на полчаса, он бы там задохнулся, но вовремя захватил. Живехонек!
Трактористы с интересом расспрашивали Митьку, поздравляли с необыкновенным уловом. Каждый советовал, как лучше и выгоднее сплавить зверька.
- А и впрямь дорогой зверь? - спросил дед Ухватов. - Коли так, то ты, Митька, надейся на меня. Лошадку нам вон Кузьмич дает. Я мигом в район свезу его и кому надо сплавлю.
Трактористы захохотали.
- Не вздумай, Митька, доверить! Пропьет все до копейки, хоть к ворожейке не ходи. А тебе скажет, что сбежал дорогой. Еще и с тебя на четвертинку сорвет. Скажет, что зверь покусал его и ему за лекарство пришлось платить.
- Не брешите, охальники! - вступился за свою честь Ухватов. - Не верь им, Митрий, врут. Все до копейки привезу!
- Ха-ха-ха! Привезет, держи!
Поле ожило еще до восхода солнца.
Первым тронулся со стана посевной агрегат Семена Золотова. Его мощный С-8 потащил на прицепе к Мокрому Кусту сразу пять сошниковых сеялок, заправленных пшеницей. Следом за ними пошли машины Наби и Михаила Жомкова, каждая с тремя сеялками.
Машины Андрея Гусева и Ивана Крюкова получили наряд у Ташлинского леса сеять овес.
- Для овса самое место - низина. Там сроду овсы на чудо родятся. Одно слово: сей овес в грязь - будет как князь! Только смотрите у меня, чтоб без огрехов, - грозя пальцем, предупредил Ухватов. - Коли что замечу, - всей бригадой вздрючим!
Старик успокоился, когда все разъехались и разошлись со стана. Всходило солнце. Было тихо и тепло. Над низинами дрожала испарина. В фиолетовом тумане утонули леса. Всюду заливались жаворонки, да где-то за косогором недовольно ворчал трактор.
- Благодать, - вздохнул старик. - Смотри-ка, Марья, погодка-то какая! За одну такую ночь трава на три вершка вырастет, оглоблю за ночь в траве не видать.
Старик вспомнил о лошади.
- Пойду, Марья, приведу лошадку, а то и не увидишь, как обед подойдет.
- Давай, Яков Васильевич, скорее. Да по дороге дровец захвати. Я уж тут поблизости весь хворост выбрала, издалека таскать приходится.
Конюх Демьян дал старику сносного мерина, указал телегу и дугу.
- А сбруя? - спросил Ухватов.
- Сбруя у шорника. Он сам ее чинит, сам и выдает, Иди в дежурку. Святой, должно быть, там.
Андрей Новиков, по обыкновению, сидел за своим низеньким столиком и что-то сшивал.
- А, Яков Васильевич! - обрадованно ответил он на приветствие старика. - Здравствуй, здравствуй! Зачем пожаловал?
- Полный комплект сбруи требуется, Андрей Степанович Лошадкой нас сегодня председатель облагословил.
Андрей Степанович открыл огромный ларь и стал выкидывать из него под ноги деду сбрую, хомут с мочальной супонью, веревочную уздечку, седелку. Подпруга и подседельник тоже были сплетены из мочала.
Старику сбруя пришлась не по вкусу, к тому же он знал, что у шорника есть ременная, еще зимой колхоз закупил несколько комплектов. Веревочной в колхозе запрягали только водовозных кляч, подвозили к ферме воду да фураж.
- Ты бы, Андрей Степанович, заодно и оглобли обжег.
- Это уже зачем? - чувствуя какой-то подвох, недоуменно спросил шорник.
- Да для полной видимости погорельца. Может, кто и подаст. Все, глядишь, с твоей рванью на поллитру насобираю, - невозмутимо ответил старик.
- Что ты, Яков Васильевич, - обиделся Святой, - Сбруя что надо, крепкая. Куда вам для бригады лучшую-то?
- Ты не дури, Андрейка, - уже серьезно заговорил дед. - Эту рвань себе лучше прибереги. Шобонник придет - ему и сдашь за свисток, а мне подавай настоящую. Нам в район часто выезжать придется. Куда с такой срядой? Срам!
- Так нету лучше этой, Яков Васильевич. Ты уже разуй глаза-то. Сбруя что надо, крепкая, как соковая, не хуже ременной. Уж я-то в сбруе небось разбираюсь. За десять-то с лишком лет, почитай, собаку съел на этом деле, а ты - рванье! Побойся бога! - стал оправдываться Святой.
- Это по всему видно, Андрей Степанович, что ты собаку съел. Только, видать, не ту, которую следовало. Ты лучше съешь вон Шарика у своей соседки Онисьи. Презлющий пес. Проходу никому от него нет. С такого пса, может, и научишься разбираться в сбруях.
Шорник обиделся.
- С тобой уже говорить - надо два пуда соли съесть, - в сердцах сказал он.
- Тебя тоже трудно понять, Андрей Степанович, не сердись, - все распалял шорника дед Ухватов. - То ты говоришь, что собаку съел, теперь собираешься два пуда соли сожрать. Что за сласть, не пойму. От этого ведь все равно умнее не станешь, только, может, на мазарки скорее попадешь, вот и все.
Святой плюнул от злости и, махнув рукой, вышел из дежурки.
- Черт ты, а не человек! - хлопнув дверью, крикнул он. А Ухватову только того и нужно было. Он тут же запустил обе руки в заветный ларь, выбрал подходящую ременную сбрую, взял тесемочные вожжи и пошел запрягать. Пока шорник чертыхался на конюшне, старик был уже на стану, а стреноженный мерин ходил по опушке Зраповского леса и пощипывал траву.
- Давай, Марья, доваривай скорее да поедем, покормим работничков-то, а то конь у меня застаивается! - шутил повеселевший старик.
- Да как я скорее-то, сама, что ли, в котел залезу?
Когда наконец обед был готов, старик запряг лошадь. Вдвоем с поварихой они погрузили на телегу весь кухонный скарб и осторожно, чтоб не расплескать хоть и накрытое варево, тронулись в путь. Дед Ухватов идти пешком не захотел.
- Шагу больше не ступлю! - авторитетно заявил он поварихе. - Мне специально для этого и лошадку дали. Нн-о, треклятая!
Старик по-кучерски сидел в передке, а повариха шла сбоку телеги, одной рукой придерживая свой скарб.
На каждом обрабатываемом поле старик останавливал лошадь в конце загона около мешков с семенами и начинал махать своим бараньим малахаем, приглашая работающих на обед. Марья тем временем расстилала на меже брезент - полевую скатерть-самобранку. Пока трактористы обедали, старик ходил по полю, проверял правильность сева, заделку семян. Если находил что не так, тут же начинал распекать сеяльщиков на чем свет стоит.