В этот предвечерний час в деревне неуемно горланили петухи. Один замолкал, другой начинал. Но так же ясно слышалось пыхтение приближавшихся к берегу рыбачьих лодок. И по тому, как выходили рыбаки на берег, можно было определить, каков улов. Ведь плохой улов или совсем пустые сети - самый тяжкий груз для лодки.
Молодой, высокий Танел и маленький Ио́нас-Тощий шли рядом, и Ионас, как всегда, пел скрипучим голосом:
Мелуси́на, Мелусина,
полковая розочка…
Ионас ходил вперевалку. У него были немного кривые ноги и мальчишеское краснощекое лицо.
Около сарая для хранения сетей стоял Ма́ртти, рыбак из другой лодки. Он интересовался сегодняшним уловом. Танел сказал, что Ионас наконец-то поймал своего кита, а он, Танел, выловил только две банки салаки в томатном соусе.
Они потравили еще немного. Мартти намеревался в ближайшее время купить мотоцикл "Ява" и грезил об этом во сне и наяву.
Было тепло. Легкий ветерок сушил землю, скользкую от дождей, шедших в последние дни. И деревьям весна уже ударила в голову.
Во дворе своего дома Танел скинул пиджак, сел на ступени крыльца рядом с Урмасом и стал с интересом наблюдать, как тот выдувает мыльные пузыри.
- Дай-ка я попробую, - сказал Танел и взял жестянку в свои руки.
На конце соломинки начал быстро расти многообещающий шар.
Урмас сначала держал покрасневшую мокрую ручонку на плече Танела, но затем пришел в восторг и запрыгал от восхищения.
- Как это у тебя такой большой получился?
- Я и сам большой, - похвалился Танел, но Урмас счел его ответ недостаточно точным.
- Большой мыльный пузырь - начальник, - пояснил Урмас.
- А ты откуда знаешь?
- Отец сказал.
В этот момент шар отделился от соломинки. Урмас попытался схватить его, но в руках у него оказался только мокрый след.
- Черт побери! - сказал Урмас огорченно. Он не знал, стоит ему плакать или нет.
В полутемном коридоре общежития старший сын Хельви и сын Ивановых Вовка с оглушающим грохотом катались по очереди на самокате. Тут же находился кран. Танел с наслаждением умылся, забрызгав водой пол. Но этого не было видно, потому что лампочка или в очередной раз перегорела, или ребятишки опять случайно разбили ее мячом.
Танел знал наизусть весь коридор с дверьми комнат и выступами печей по обеим сторонам, и отсутствие освещения не было ему помехой.
Вдруг дверь Хельви грозно распахнулась.
- Пойдете вы, наконец, во двор, или я возьму ремень! - завопила она на ребят.
- Чего ты сердишься? - примирительно улыбнулся Танел.
Хельви стояла в дверях - глаза тускло-усталые, вокруг губ и на лбу проступили желтые пятна, ноги отекли. Она снова ждала ребенка.
- Попробовал бы ты управляться с ними целый день, - грустно сказала Хельви.
Она позвала удирающего сына и вытерла ему нос. Вовка тут же подставил свой. Хельви зажала и его нос между пальцами, чтобы он высморкался.
- Ты сегодня в магазин не пойдешь? - спросила Хельви Танела.
- А что?
- Будь добренький, принеси мне хлеба. Черного и белого.
Хельви на мгновение скрылась в комнате и затем протянула Танелу авоську, а обоим мальчишкам дала по горбушке хлеба.
Танел с полотенцем и авоськой в руках направился было в свою комнату, но в этот момент приоткрылась еще одна дверь, и Паула тихо позвала его.
- Чего? - спросил Танел,
- Хочешь кофе?
- Да нет.
Но Паула поманила его пальцем подойти поближе.
- Чувствуешь? - спросила она и, принюхиваясь, расширила ноздри. - Это настоящий кофе. В зернах покупала. Я испекла пирог.
- У тебя что - день рождения?
Паула усмехнулась:
- Почему - день рождения?
- А что же?
- Ничего. Просто субботний вечер. Придешь?
Танел покачал головой.
- Мне надо в магазин за хлебом, - сказал он.
- Хельвин мужик глушит водку, а ты на побегушках, - сказала Паула, скривив губы.
Стало быть, она слыхала, о чем они говорили. Но Паула была очень сердечной девушкой - она тут же снова просительно посмотрела Танелу в глаза.
- А потом, когда сходишь за хлебом, придешь?
- Может быть.
- Я тебе что-то покажу, очень интересное, - пообещала Паула, и ее глаза блеснули из-под челки, как небесные звезды.
Прошлой осенью Паула оклеила беленые стены своей комнаты обоями и приобрела новые вещи. Зарплата у нее была маленькая; самое большое, что она могла получить на руки, - рублей семьдесят. Но она как-то ухитрялась из каждой получки покупать то простыню, то полотенце. Пауле очень нравилось, раскрыв шкаф, наслаждаться видом разложенных по полочкам, пахнущих ветром или магазином белых наволочек и обшитых кружевами простынь с вышитыми на них инициалами.
Над ее постелью висел вышитый крестиком ковер - розы на черном фоне и слова: "Любовь усыпает жизненный путь цветами". Сама вышивала. И еще Паула неудержимо любила диванные подушки, круглые, длинные, всех цветов и размеров.
И все время, пока нагруженный хлебом и булками Танел возвращался через деревню на велосипеде, Паула стояла у окна и ждала.
Парень шел по коридору, держа в зубах белый батон. Он отдал Хельви сетку с хлебом и булками и сдачу мелочью. И Хельви похвалила его.
Но тут раскрылась еще одна дверь, и Мамаша-Египет позвала Танела к себе.
- Поди-ка на минутку, - сказала она.
Старушка была очень милым человеком. Она протянула Танелу нитку и иглу и пожаловалась:
- Полчаса уже вожусь!
Танел сунул батон под мышку, послюнявил кончик нитки, поднял на уровень глаз и продел в иголку.
- Танел, придешь ты наконец? - позвала из глубины коридора Паула с нетерпением в голосе.
- Сейчас! - пообещал парень и отхватил зубами еще кусок батона.
Сидя между подушек и подушечек Паулы, Танел всегда чувствовал тесноту и неудобство. Даже сама Паула не решалась облокачиваться на них, опасаясь нарушить красоту их расположения.
На сей раз, стараясь сделать приятное хозяйке комнаты, Танел поднял с половика пару подушек и обмахнул их рукой.
Паула рассмеялась. Очевидно, Танел сделал что-то не так.
- Нет! Они и должны лежать на полу, - сказала девушка.
- Это почему?
- Просто так.
Паула положила на тарелку парню большой кусок пирога, но ему хватило только на один укус.
- Ну и как?
- Очень вкусно, - похвалил Танел с полным ртом.
- У меня теперь новый рецепт.
Подперев щеку рукой, Паула смотрела через стол, как Танел ел.
- Завтра кино, - сказала она.
- Да?
- Ты пойдешь?
- Там видно будет.
- Если хороший фильм, хочешь, я возьму билеты? - предложила Паула.
- Возьми, если хочешь.
Парень проглотил пирог.
- Ешь, ешь, у меня еще есть, - обрадовалась девушка. - К Кади приехала родственница. Говорят, она сектантка.
- Серьезно? - удивился парень.
- Не выносит людей, - кивнула девушка и встала из-за стола. - А теперь я покажу тебе одну особенную вещь, я недавно купила!
И Паула развернула рулон холста. Она держала его перед собой: над верхним краем торчала только ее голова, а из-под нижнего немного виднелись ноги.
Рисунок на холсте изображал нечто вроде котят, сидящих в ла́пте.
- Ну? - спросила Паула взволнованно.
Танел выразил одобрение:
- Кролики что надо.
Паула расхохоталась, как чайка, потом сразу погрустнела и сказала с легким упреком:
- Ой, Танел, но ведь это же щенята!
- Не может быть. Какие-то недоделанные.
Снова Танел явно дал маху и с улыбкой, выражавшей просьбу о прощении, склонил голову.
Паула свернула холст.
- Некоторые копят деньги, некоторые пропивают, некоторые любят одеваться, а я хочу, чтобы дома было уютно. Дом, по-моему, самое главное. Верно?
Паула ожидала от Танела поддержки. Потому что ни один парень не нравился ей больше, чем Танел, даже Мартти, у которого характер был мягкий, как подушка.
Но именно в этот миг в коридоре раздался отчаянный крик Хельви:
- Танел! Танел!
И Хельви заглянула в комнату.
- Мати умер! - рыдала Хельви.
- Что ты говоришь?! - крикнул Танел, вскочил и пулей вылетел в коридор.
В стороне от дома за поленницей лежал маленький пятилетний человек, младший сын Хельви, Мати. Танел опустился на четвереньки и, приложив к его груди ухо, пытался уловить шум дыхания.
- Мати! Мати! - позвал Танел тихим настойчивым голосом и потряс мертвенно-бледную толстощекую мордашку.
- Ой, ой, ой! - стонала Паула.
Уткнув лицо в ладони, Хельви выла так громко, что веселый смех Танела совсем не был слышен.
- Твоего курильщика надо отнести и уложить в постель, - сказал Танел.
Хельви онемела от удивления, провела рукой по глазам и зашмыгала носом. Потом тихо спросила:
- Боже мой! А что в таких случаях дают? Молока?
Танел поднялся и с ребенком на руках направился к дому. Хельви и Паула шли за ним по пятам. Навалившись грудью на подоконник, в окне торчала Мамаша-Египет, но не решалась ни о чем расспрашивать.
Компания маленьких курильщиков мудро предпочитала держаться подальше и со стороны наблюдала за всем происходящим.
Это случилось в субботу.
А в воскресенье к Танелу приехала мать, и затем Танел пошел проводить ее на остановку автобуса.
Они сидели на скамейке под соснами и были оба нежны и печальны.
Со времени последнего их свидания мать как-то изменилась. Раньше она губы не красила. И этой яркой, веселенькой шали у матери на плечах Танел тоже раньше не видел.
- Что ты об этом думаешь? Только честно, - спросила мать озабоченно.
- Красиво, - кивнул Танел, - тебе идет.
- Нет. Я говорю о нем.
- А-а! - Танел думал о шали. - Он хороший человек.
- Но ты против, чтобы я с ним расписалась?
Танел яростно затряс головой.
- Почему же, если ты довольна… - Дальше Танелу почему-то стало неловко, он только добавил: - Ты ведь так долго была одна.
Мать растроганно закусила губы.
- Тогда чего же ты не хочешь жить с нами?
- Я ведь родился здесь. И я бы прибежал сюда откуда бы то ни было, - тихо сказал Танел.
- Значит, только поэтому?
- Да.
- Честно? - спросила мать.
- Честное слово.
Лицо Танела выражало такую безграничную искренность, что мать облегченно вздохнула.
Междугородный автобус был еще далеко, а мать уже торопливо поднялась.
- Пиши мне почаще, ладно? И приезжай все-таки нас навестить.
- Обязательно приеду, - пообещал парень с веселой беззаботностью и протянул матери сверток.
- Что это? - вскинула брови мать.
- Немножко свежей рыбы, - объяснил Танел застенчиво и покраснел.
Мать оглядела его с макушки до пят, словно прощаясь с ним навеки.
- Ты куришь? - спросила она.
- Нет.
- А кто стирает тебе рубашки?
- Я сам. А что? Не чисто? - забеспокоился Танел.
Мать покачала головой.
- Ты мне больше денег не посылай. Тебе самому пригодятся, - сказала она, выдернула из рукава пальто платочек и прижала к глазам.
Настала пора садиться в автобус.
В это самое время Матушка-Египет вынесла на крылечко кастрюлю с киселем и спросила:
- Интересно, какое у его матери теперь новое хвамилие?
Но Паула не знала.
3. О прекрасном мире, впаянном в стекло, и о стеклянных шарах, сквозь которые видно настоящее небо
Кади стояла во дворе рядом со своей замшелой яблоней и глядела вслед заходящему солнцу.
- Хорошая будет погода, - сказала Кади, войдя в дом, и принялась солить рыбу: прежний засол уже подошел к концу.
На донышке бочонка оставались только жижа и какие-то ошметки - горькие и ржавые, их уже невозможно было есть.
Саале сидела на краю постели, сложив руки, и рассматривала висящие над комодом фотографии. Она и раньше глядела на них, но бездумно.
Это были портреты мальчишек.
Один сидит по-турецки на земле, зажав в ногах футбольный мяч. Другой, в кепке, напоминавшей огромный гриб, стоит в лодке, а ворот рубашки отложен на пиджак. Третий был снят на фоне развалин Ракверского замка, в брюках гольф и черных чулках, как у городских мальчишек. Одну руку он держал в кармане пиджака.
Здесь же рядом фотография, снятая в ателье: на фоне нарисованных колонн и занавесок с кистями сидит в плетеном кресле пожилая тетушка, у которой прямо от подбородка до живота спускается кружевное жабо, похожее на винтовую лестницу. У тетушки упрямое лицо сильной и простой деревенской женщины и гладко зачесанные волосы. Около нее стоит мальчишка с густой челкой, большим галстуком-бантом в горошину и в бархатном костюмчике, штанишки которого пристегивались на пуговицах к блузе. У него еще более упрямое лицо, и он еще более не в настроении, чем пожилая тетушка. Казалось, он вот-вот покажет язык.
Здесь еще висели снимки самой Кади и ее мужа. Кади носила тогда короткие завитые волосы и белый воротник на платье с глубоким вырезом. У мужа было хитроватое лицо шутника, и казалось, что все свои лучшие шутки он хранит за усами.
Саале прожила в обществе этих фотографий уже несколько недель. Сегодня она спросила:
- Это твои сыновья?
Кади укладывала в бочонок последний слой салаки. Она была немного изумлена: до сих пор Саале ни о чем у нее не спрашивала и ничего не пыталась узнать.
- Погибли все. Три сына на фронте, одного в Германии, в концлагере, убили. Мужа местные нацисты застрелили, тут вот, на самом пороге. Прямо у меня на глазах, - сказала Кади.
Саале перевела взгляд на порог. Там, возле двери, стояло сейчас блюдечко с молоком.
Саале пожалела, что разбередила чужие раны. Сама она не хотела бы говорить о смерти своей матери. Поэтому теперь она решила утешить Кади.
- Так пожелал господь, - сказала Саале мягко. - Всевышний часто заставляет нас нести груз, чтобы испытать нашу веру.
- Значит, для того, чтобы испытать мою веру, он поставил под пули моего мужа и сыновей? - спокойно спросила Кади.
- Нельзя роптать на господа.
- А зачем ему испытывать мою веру, если сам он меня создал, сам, по своему желанию сделал меня такой, какая я есть?
Теперь уже ни Кади, ни Саале не были больше спокойны.
- Не говори так. Ты можешь прогневить бога, - просила Саале.
- Страшнее того, что случилось, не может быть.
На лице Саале появились красные пятна; собираясь ответить, она открыла рот, но ничего не сказала и скрылась в своей каморке. Кади вынесла в сад на шест сушиться корзинку из-под рыбы, потом сама подошла к девушке, села рядом с ней на кровать и спросила:
- Ты давеча хотела еще что-то сказать?
- Ничего. Только то, что, попав в пустыню, народ иудейский роптал на свою судьбу. И бог, который до этого кормил их манной небесной и поил ключевой водой, разгневался и наслал на них огненных змей, и они перекусали весь народ. Вся пустыня огласилась стоном и воплями, и только тогда, когда люди в молитве обратились к богу, всевышний сжалился и простил их.
Кади успокаивающе положила руку Саале на плечи.
- Бедные, несчастные, - произнесла она в ответ на слова девушки. - Я-то даже мухи не обижу. Но когда насылают на людей огненных змей…
Дальше Саале почувствовала толчок локтем и в недоумении поглядела на Кади. Та кивнула в сторону большой комнаты.
Девушка увидела, как там через порог перебрался ежик и сунул нос в блюдце с молоком.
Ми́ку, шельмец, был таким точным, что появился минута в минуту. Если иногда ежик не обнаруживал в обычное время молока, он сердился и фыркал.
Колючий клубочек ел с величайшим удовольствием, и на лице Саали появилось выражение детской радости. Сначала оно было только в ее глазах, но потом что-то затрепетало и в уголках рта, растянувшихся в улыбку.
Целыми днями чайки неподвижно сидели на гребне крыши дома Кади. Сама Кади была очень оживленной и взметывалась, словно весенняя рыба. Такого большого улова, как нынче, тут еще никогда не бывало. Кади считала, что, если верить приметам, этот последний шторм должен дать еще рыбы.
Но возбуждение Кади оставляло Саале совершенно безразличной. И радости Кади от того, что на ее яблонях уже набухли почки, Саале тоже не разделяла. Саале не умела наблюдать природу, как Кади. Весна всегда означала для Саале прежде всего то, что они с мамой должны мыть многочисленные большие окна молитвенного дома. Летом было хорошо, можно ходить налегке, в платье. Осень приносила заботы о дровах и картошке, начинались занятия в школе. А зимой в холода было трудно сгребать снег.
Когда, после смерти матери, Саале недолгое время работала в детском саду, ее удивляло, что осенние кленовые листья доставляли так много радости малышам. Саале, когда она училась в младших классах, тоже приходилось собирать осенние листья, но только потому, что учительница велела рисовать их или засушивать.
Однажды в вечерних сумерках, выйдя на можжевеловую поляну за овцой, Кади встретилась с матерью милиционера Хельменти́ной, у которой тоже была овца на привязи. Они разговорились, и Кади осведомилась о новостях.
- Ничего нового, - покачала головой милиционерша Хельментина, потому что если Кади имела в виду воровство и убийства, то уж бог знает с каких времен не зарегистрировано ни одного. В магазине будто бы устроен такой потайной звонок, который начинает звонить и бить тревогу уже только при одной плохой мысли.
В свою очередь, Хельментина хотела знать, почему дальняя родственница Кади не показывается на люди, уж не больна ли?..
- У каждого свое, - уклончиво ответила Кади. - Ей надо прийти в себя.
- И на работу она не ходит… - попробовала с другого конца Хельментина-милиционерша.
Но Кади сказала неохотно:
- Успеет еще.
Овца подтолкнула ее сзади, и Кади успокоила животное:
- Сейчас пойдем!
Ветер взбивал в пену гребешки волн и вдруг так разъярился, что начал пригибать к земле можжевельники. Интересно, эта длинная пелена туч, протянувшаяся с запада на восток, снова нагонит дождь или нет?
Но мать милиционера считала, что на сей раз, пожалуй, пронесет так. И в самом деле, лишь немного покапало, будто собака помочилась на камни.
В среду случилось происшествие. Кади сидела в качалке и, читая песенник, спросила у Саале, почему теперь пишут так мало стихов для души и сердца. Саале сказала, что не знает, ведь она светских стихов не читала, кроме тех, что задавали в школе, да и то теперь ни одного не помнит. Зато Кади знала много песен и стихов и жаждала все новых и даже иногда пробовала сама сочинять.
В этот момент на дворе залаяла собака. Громко и яростно. Кади удивилась, но отложила книгу и пошла выяснить, в чем дело только тогда, когда лай стал совсем яростным. Открыв дверь, она обнаружила по другую сторону порога вместо большого пса маленького толстенького щенка с бестолковыми глазами. Он стоял и крутил коротеньким хвостиком.
Кади засмеялась, всплеснула руками и не могла на него налюбоваться.