- Гля, приходится заниматься рукоделием, - пожаловался Ионас с презрением.
- Давно пора взять жену, - поддел его Танел.
- Нях! - произнес Ионас озабоченно. - Мне самому такая мысль тоже вроде бы несколько раз в голову приходила. Только ведь это вам не рыбу ловить. В этом деле нужны знания.
- Говорят, что у тебя было полно невест, - подстрекал Танел, надеясь, что Ионас расскажет свои забавные истории. Не ради себя, ради Саале.
- Вишь, нельзя сказать, чтоб уж так много. Но кое-кто… - завелся Ионас. Не ради Танела, ради Саале. - Одна была красивая с виду, только под кудрями ничего, кроме глупости, не найдешь. И надеяться было нечего. Другая, наоборот, строчила слова, как швейная машина. И слушать не успеваешь, и остановить невозможно. И никакого перерыва, чтоб дух перевести… Но, может, ты знаешь какую-нибудь, чтоб годилась?..
Танел смеялся - вечная, знакомая тема, но всякий раз Ионас приводил в пример новых женщин.
У Ионаса было улыбчивое лицо, и рассказывал он забавно. Казалось бы, что его чуждаться, но Саале все-таки не вошла дальше порога. Тогда Ионас повернулся к ней и спросил: умеет ли она заплатки ставить?
- Нет, - сказала Саале.
- Не умеешь? Тогда иди сюда, я тебе покажу, как это делается.
Саале нехотя подошла поближе. Ионас велел ей сесть рядом с собой. Старик вырезал из толстой материи подходящий лоскут и начал подшивать его, как подметку, к рваному носку.
По окошкам струился дождь, и грохот грома перекатывался через дом, но тучи стали прозрачнее.
Толкованию Ионасом супружеской науки не видно было конца, хотя давно уже можно было подытожить его рассуждения одной-единственной фразой: рыба видит приманку, но не замечает удочку.
- Один мой знакомый завел себе жену с очень тонкими манерами, - рассказывал Ионас Саале. - Он безропотно сносил все ее причуды, но когда жена стала подавать суп на стол в тарелках, тут уж терпение у него лопнуло, и он как грохнет кулаком об стол: "Ах так, суп мне порциями будешь выдавать!"
Нос Ионаса смешно скривился на сторону и глаза были полны озорства, но Саале не привыкла слушать шутки.
- Вот и готова заплата! - объявил Ионас.
Рвение к рукоделию у него прошло, и он свернул носки парами.
Дождь тоже прекратился. В комнате стало светло, и на столике заблестела глиняная птичка-свистулька. Заметив взгляд Саале, Ионас протянул птичку девушке.
- Мне? - удивилась Саале, спрятала руки за спину и никак не хотела принять подарок.
"Что мне с ней делать? - думала она. - У меня ведь есть стеклянный шарик".
- Это чудо-птица. Если в нее подуешь, придет тот, кого ты ждешь, - сказал Ионас и вложил птицу в ладонь Саале. - Возьми, я-то уже никого не жду.
Ионас распахнул дверь и изучал небо. От мокрой травы поднимался пар. Сквозь тучи пробивались лучи, словно солнце протянуло к земле множество рук.
Саале и Танел пошли по мокрой траве пастбища обратно к морю. Как и по дороге сюда, они перепрыгивали через каменную ограду. Они не могли и подумать, что Ионас долго смотрел им вслед, стоя в дверях.
- Он большой весельчак, точно артист, - сказал Танел про Ионаса. Танел надеялся услыхать от Саале, что его друг и на нее произвел впечатление.
- Ты видел когда-нибудь артистов? - спросила Саале.
- Конечно. А ты?
- Никогда.
- Правда, никогда-никогда?
Саале покачала головой.
- Пойдем когда-нибудь…
Но Саале яростно затрясла головой. Ее волосы висели мокрыми прядями, одной рукой она держала за руку Танела, в другой у нее была глиняная птица.
- Почему ты не хочешь? - спросил Танел.
Но Саале и теперь молчала.
- Нет, нет, ты скажи: почему? - хотел он знать и приставал к Саале до тех пор, пока она не сказала:
- Это грех.
- Что - грех?
- Смотреть артистов.
- Но книжки ведь ты читаешь!
- Нет.
- Может, ты и радио не слушаешь?
- Нет.
- Это что, тоже грех?
- Да. - Саале сделалась серьезной и даже печальной. - В глазах господа грех даже то, что нам кажется пустяком. И маленький грех может вырасти в большой. Как дерево греха.
- Какое дерево, Саале?
- Греховное дерево, оно такое большое, что достает до неба.
Танел растерялся. Он почти всегда терялся, когда бог Саале вторгался в их разговоры.
Парень сунул руки в карманы штанов и принялся насвистывать. Они брели по пустынному берегу грустно-серого моря, которое, казалось, еще ожидало дождя.
Танел нашел детскую песочную формочку, некоторое время катил ее перед собой носком ботинка, потом присел, наполнил формочку сырым песком и перевернул на гладкую спину валуна.
Саале продолжала идти дальше, не остановившись.
- Саале, я сделал тебе пирожное! - крикнул Танел.
Девушка обернулась и подошла к нему.
- Попробуй, годится?
Саале подняла щепочку и, играя, попробовала пирожное, так, как это делают дети.
- Ты странный парень, Танел, - затем сказала она.
- Какой? - спросил он, не отводя от девушки глаз.
Но Саале не умела объяснить. Танел вытер руки о штаны, и они двинулись дальше вдоль пустынного берега. Расставаться им не хотелось.
- Тебе скучно?
Саале покачала головой.
- А тебе?
- Мне тоже нет, - ответил Танел.
- Я тебе верю.
Сани, которые валялись у них на пути, напоминали скелет какого-то большого зверя. Они показались такими неуместными здесь, на яркой траве, среди одуванчиков.
- Посидим? - предложил Танел.
Но Саале не хотела, и они повернули назад по пройденному пути.
- Знаешь, иногда я хотела бы вдохнуть тебя, - сказала Саале неожиданно.
Парень остановился.
- Каким образом, Саале? - спросил он.
- Это бывает тогда, когда ты приходишь с моря… - Саале подумала мгновение и решила сказать до конца: - И когда ты уходишь, я еще долго ощущаю этот запах, а ночью я вижу этот запах во сне.
- Разве запах можно увидеть?
- Можно, Танел. Я могу.
- А как?
- Этого не объяснишь.
- А как он выглядит?
- Я не знаю.
- И тебе хорошо, когда ты его видишь?
- Да, - призналась Саале. - Да.
Потому что в первое же утро в доме Кади девушку разбудил этот его соленый рыбный запах.
Обрадованный парень нашел подходящий камушек и пустил по волнам "блинчики".
- Знаешь, я тоже тебе что-то скажу, - пообещал Танел, снова идя рядом с девушкой.
- Ну? - ждала Саале и краснела.
Было заметно, что парень подбирает слова.
- Ты рассердишься, если я скажу?
- Не рассержусь, - пообещала Саале.
- В другой раз.
Он так и не сказал.
Саале сначала сняла одну туфлю с ноги и высыпала из нее песок, затем другую.
- А ты хотел, чтобы я ее взяла? - спросила она про глиняную птицу, которую держала в руке.
- Да, хотел, - признался Танел.
- Зачем?
- Чтобы ты посвистела.
- А ты всегда придешь, если я в нее свистну?
- Всегда, Саале, - сказал Танел.
Саале вдруг почувствовала смятение. В этот вечер все между ними было совершенно иначе, чем до сих пор.
7. О том, как консервные банки рассмешили Саале, потому что они так разумно сами двигаются, останавливаются, ждут масла и затем торопятся дальше. И о том, как Танел говорил Саале ужасные вещи
В последние дни Кади просто спала с лица. Она походила на старый деревенский дом, который выказывает опасность завалиться. Но она не давала себе передышки. Сказала, что никогда в жизни не чувствовала неохоты или лени шевелить ногами и что в могиле будет время отдыхать. И, как всегда, у нее было сто тысяч разных дел.
А Саале все так же возилась попусту и не могла уже больше ничем занять утреннюю половину своих дней. Иногда она долгими часами сидела перед домом на берегу, где только чайки кричали над длинноногой девушкой в черных чулках и в черном платье.
Однажды сырым синим вечером Саале следила за маленькой серой ночной бабочкой, которая суетилась вокруг горящей лампы. Было так тихо, что слышался шорох ее крыльев, и вдруг Саале сказала:
- Я тоже пошла бы, но я же ничего не умею…
- Я научу, - сказала Кади, как о чем-то само собой разумеющемся, будто они с Саале уже давным-давно обо всем этом договорились.
- А если они меня прогонят? - опасалась Саале.
- Кто? - спросила Кади.
- Люди.
…После смерти матери Саале недолгое время работала в детском саду.
- Мы воспитываем детей в другом духе, - сказала однажды заведующая, и Саале пришлось уволиться.
Когда она уходила, некоторые дети стояли по другую сторону изгороди и молча глядели ей вслед между планок. В глубине сада качались на качелях…
Сидя на берегу перед Кадиным домом, Саале иногда пыталась заставить себя никогда не оглядываться на прошлое. Но она оглядывалась каждый день.
…Дети хотели, чтобы она нарисовала им дом. И Саале рисовала дом. Затем солнце. И Саале рисовала солнце. Они хотели и луну. И она создавала для них луну.
- Куда она смотрит? - спросили они про луну, но Саале не знала.
- Просто так, - сказала она.
Но дети не соглашались. Детей никогда не удовлетворяет неопределенный ответ.
Затем они хотели собаку. Голубую. И спрашивали:
- Скажи, из чего сделана собака?
- Все, что есть на земле, создано богом, - отвечала Саале.
И разве же это не так? Кто же создал все, если не бог? Мать всегда предостерегала Саале против мира, который разрушает веру. Но для этой непонятной деревни, бунтовавшей из-за своих рыбных проблем, бог был только пустым, привычным словом. Людям не было никакого дела до Саале и ее веры. Может верить или не верить! Они были спокойными и веселыми и ежедневные хлеб и рыбу всегда сдабривали хорошей порцией шуток.
Вчера Кади с серьезным лицом рассказывала, будто Ионас Тощий поймал такую огромную рыбу, что, когда тащил ее через деревню мимо окон, во всех домах неделю было темно. И Кади даже сообщила, в какой день это случилось и который был час.
Когда-то Саале была потрясена, услыхав, как сплетничали о брате Линде. В молитвенном доме то и дело возникали злые слухи и о мирских делах, и о друг друге. Когда же их выясняли и обнаруживалась ложь, оправдывали себя тем, что бог дал возможность даже сатане ввести в соблазн Иисуса…
Саале приехала сюда, в одиноко стоящий на берегу моря дом, чтобы скрыться от людей. Но теперь ей казалось, что она сама себя замуровала.
Туманным утром две темные женские фигуры, провожаемые резким криком чаек, шли через пустошь, удаляясь от моря. Вскоре женщины вышли на дорогу, которая снова тянулась вдоль моря. По другую руку, выступая из тумана, зеленело поле.
Саале шагала следом за Кади, не отрывая глаз от земли. Они проделали большую часть пути, прежде чем показались низкие помещения для засолки рыбы и холодильники. Не было ни ограды, ни ворот. Вдоль стен громоздились пустые бочки и ящики, а широкие двери были распахнуты настежь. И еще виднелись маленькая конторская будка и пристань с длинными желобами для рыбы. Все это вместе называлось рыбным цехом. Он стоял боком к морю, открытый ветрам, которые никогда не стихали.
В конторе только спросили и записали ее имя и фамилию. Заработок зависел от работы самой Саале, и было ясно, что он не может оказаться большим. Но Саале в это время думала совсем о другом. От волнения у нее вспотели ладони, и она боялась, что, уходя отсюда, придется прощаться за руку.
Выйдя из конторы, Саале ничего не помнила, кроме маленького столика с телефоном, железной кровати, застланной серым одеялом, и еще что комната почему-то была протопленной.
Когда они пришли в коптильню, работа шла уже полным ходом.
В первом помещении с голым цементным полом в больших автоклавах кипятились консервные коробки, и автомат капал масло в коробки для шпрот, которые приближались к нему сами. В соседнем помещении из коптильной печи вынули решетку со сверкающей золотистой салакой. На длинном столе женщины сортировали свежую рыбу, насаживая на металлические прутья; на другом столе укладывали в светлые ящики вынутую из печи теплую копченую рыбу.
Саале пристроилась рядом с Кади за длинным столом и смотрела вокруг осторожными кошачьими глазами. Ее окружали спокойные, загорелые женщины и, казалось, безразличные ко всему молодые девушки. Никто не выказывал к Саале того особенного интереса, которого она опасалась, представляя свое появление в цехе.
Кади показала ей, как следует выбирать салаку и как нанизывать на прутья. Ничего сложного, любой дурак справится! Но пальцы были неловки от волнения, а рыба - холодной и скользкой. Пока Саале возилась с одним шампуром, другие работницы нанизывали уже по три-четыре. Но никто не обращал на Саале внимания, только Кади подавала ей ободряющие знаки глазами.
Когда они возвращались домой той же дорогой, какой шли на работу, Саале увидела большое зеленое поле и спросила:
- Что это за трава?
Кади ответила, что это вовсе не трава, а зеленя.
- Странно, утром этого не было, - сказала Саале и поинтересовалась: - А сколько человек там работает?
- У нас-то? Больше ста.
- Так много?
Саале не смогла бы говорить об этом дне даже с Танелом. Ей самой не было ясно, какой это день. Во всяком случае, среди серых, холодных рыб и спокойных, будничных лиц ее волнение погасло и улеглось.
Только одно могла она признать: все вышло гораздо проще, чем она думала. И теперь она испытывала такое чувство облегчения, словно сняла с души тяжкий груз.
Когда Кади спросила Саале, почему она усмехается, девушка ответила, что ее рассмешило, как умно сами двигаются консервные коробки, останавливаются, ждут и, заправившись маслом, торопятся дальше.
Вечером пришел Танел.
- Значит, тебе нравится? - спросил он.
И Саале ответила:
- Да, понравилось.
- А что тебе понравилось?
Саале пожала плечами:
- Я еще не знаю.
Танел понял: дальше спрашивать бесполезно. Из Саале не вытянешь ни слова. От нее можно было услыхать что-нибудь только тогда, когда она сама хотела говорить.
За это время Танел почитал Библию и собирался теперь потолковать с Саале. Сегодняшний день был не совсем подходящим для этого. Танел не знал, как подступиться к разговору и для начала спросил о стеклянном шарике:
- Интересно, как это сделано?
Саале взяла шарик из рук Танела и с недовольным видом положила его обратно на комод.
- Зачем тебе знать, как что сделано?
Тогда Танел объявил, что он уже прочел кое-что из Библии и выложил свои знания…
Что Адам прожил 930 лет, а сын Адама Сиф - 912. Что народ иудейский шел из Египта в землю Ханаанскую 40 лет и что Иисус исцелил девять прокаженных иудеев и одного самаритянина.
И Танел спросил у Саале:
- Скажи, почему же он не исцелил всех остальных? Мир бы освободился от этой страшной болезни. И скажи мне еще: если все происходит по воле божьей, почему же в священной земле шестая часть населения были слепцы?
Саале долго молчала, потом спросила:
- Ты только для этого читал Библию?
- Я хочу знать, - ответил Танел.
Но мама всегда учила Саале: никогда не спрашивай, никогда не сомневайся, ты должна только верить!
Теперь Саале следовало бы возненавидеть Танела, но она была не в состоянии даже рассердиться, лишь повернулась к нему спиной.
У Саале отросли довольно длинные волосы; они падали прямыми и неровными прядями на шею и грудь, но Саале не решалась пойти в деревню, чтобы подстричь их.
- Мне нравятся твои волосы, - сказал Танел. - И твои глаза… - продолжал он, - и вся ты…
Саале бросило в жар, она впервые ощутила страшную слабость и сказала с трудом:
- Не говори такие гадкие вещи.
Танел подошел к ней сзади, и она почувствовала его губы на своем затылке. До сих пор Танел ласкал ее только глазами.
- Что же тут гадкого… Саале? - взволнованно спросил парень и теперь уже поцеловал Саале по-настоящему.
- Кади войдет!.. - воскликнула девушка испуганным шепотом.
- Не войдет…
Она знала: это ужасный грех, но была не в состоянии противиться.
Она уже знала наперед, что не сможет больше сопротивляться ни одному искушению. Она хотела, чтобы Танел любил ее. Сама хотела. Это желание вытесняло из нее страх перед богом.
Под утро она успокоилась и словно со стороны стала с каким-то жестким, ясным сведением счетов смотреть в прошлое.
Разные картины проходили перед ее мысленным взором.
…Город был велик, но ей некуда было идти. С чемоданом в руке, тем самым, который выставила за дверь Альма, она брела по улицам. Уволенную из детского сада не спросили, есть ли у нее куда идти.
А если тебе некуда идти, вечерний город в огнях печальнее всего.
Сначала Саале ходила по многолюдным, затем по пустеющим и, наконец, по совсем пустым улицам. Какие-то сопляки с сигаретами во рту преградили ей дорогу, но она сумела убежать. Кошки с горящими глазами неподвижно сидели на лестницах и в воротах, хотя им-то было куда идти.
Саале направилась в молитвенный дом. Она не пошла бы: ей не хотелось встретить там Альму. Когда Саале вошла, пели последний псалом в сопровождении мандолин. Веселая песня благодарности богу показалась совсем чуждой - раньше ей так не казалось.
Пока длилось пение, Саале рассматривала окна молитвенного дома. После смерти мамы она стала глядеть на них совсем по-другому. Она хотела увидеть, такие ли они прозрачно чистые, как тогда, когда мать мыла их. Теперь окна были темными.
После моления она подошла к брату Линду. И брат Линд сказал ей:
- Милая сестра, бог не оставит тебя.
Он смотрел на Саале задумчивыми глазами, и, как всегда, ему мешали его кудри, ниспадавшие на лоб. Он отбрасывал их растопыренными пальцами или закидывал назад резким движением головы.
Внимательно выслушав Саале, пожаловавшуюся на свою судьбу, он спросил:
- А думала ли ты, как много в мире железных дорог?
- Нет, - призналась Саале.
- В Таллине их много, в Нью-Йорке же огромное количество. Думала ли ты, как трудно управлять этой сетью железных дорог, чтобы поезда не столкнулись и не случилось несчастья?
- Нет, - призналась Саале.
- А теперь попробуй представить себе, как трудно господу управлять судьбой каждого отдельного человека в этом мире.
У брата Линда были странные глаза: отсутствующие и немного грустные, как у святых на картинках. Когда он молился, его длинное сухое лицо выглядело необыкновенно тонким и красивым, но когда Саале рядом с ним и с мешками яблок ехала на базар в его стареньком автомобиле, брат Линд за рулем казался ей будничным, похожим на любого встречного.
Он бранил машину, эту старую рухлядь, ее тарахтящие дверки и то, что ему не продают новой.