Но кони стояли смирно, потопывая копытами, помахивая хвостами. Князь Иван выхватил кремневый пистоль из-за пояса, соскочил с коня своего и двинулся к кустарнику. Он продрался сквозь колючие ветви, кружившие голову тяжелым запахом, и увидел на полянке, на солнцепеке, человека не человека - неохватную тушу, человечью, всю поросшую густым темно-рыжим волосом по широкой груди, и по коротким ногам, и по брюху, огромному, как стрелецкий набат. "Козодавлев!" - вспомнил князь Иван иноземца, указавшего ему когда-то на пана Феликса. И на мгновение возник перед князем Иваном двор Козодавлева на Покровке за погорелым Николой, бегущая по двору девка и запах у рыцаря на лестнице, такой же тошнотворный, как и этот, издаваемый кустами барбариса. Князь Иван только и развел руками от такого дива.
А это и впрямь был из города Далена рыцарь Косс. Искусанный гнусом, с припухшей губой, с волдырями и кровоподтеками, цветшими у него по всему телу, он голый лежал на траве и сопел, и живот его равномерно то набухал, как огромный пузырь, то опадал, как в безветрие стяг. И подле не видно было ничего - ни шапки, ни палки, ни нитки, ни тряпки.
Князь Иван подошел к иноземцу и поторкал его носком сапога. Рыцарь, как ни был толст, а резво вскочил на ноги, бросился на князя Ивана и схватил его за грудь. Но князь Иван ударил Косса коленом в обвислый живот, и рыцарь со скрежетом и воплем снова пал наземь.
XVI. Бегство рыцаря Косса
Года четыре прошло с тех пор, как побывал князь Иван на дворе и в доме у рыцаря Косса из города Далена. Молодой человек в цветной однорядке запомнился тогда ротмистру, и он поджидал сына воеводы Хворостинина в ближайшее воскресенье и в следующее. Крепко досадовал потом ротмистр, что упустил такую птицу, которая для нужных ему целей могла быть почище и дьяка Туленинова и подьячего Осетра. Да, кроме того, дьяку и подьячему за все платить надо было: не показав им талера, не выжать из них было слова. А простоватого княжича можно было поддеть чем-нибудь другим: книжкой с картинкой или какой-либо заморской безделкой… И талеры остались бы в тайнике за зеркалом, у ротмистра в кошелях.
Но княжич, видимо, не так был прост, как показалось это не в меру дошлому ротмистру Коссу. Ведь повадился же княжич к капитану Заблоцкому, и ротмистру Коссу это было известно; а вот на Покровку в корчму за Николою Мокрым не приходил больше княжич. Делать было нечего. Ротмистр потеребил свою бородку, покопался в ней пальцами, потешился у раскрытого окошка табаком дымным и, завидев пробиравшегося к нему вдоль прясел дьяка, снова заперся с ним в своей горнице.
Настало время, когда рыцарь Косс готов был весь: и котомки с кошелями от золота и серебра распирало, и множество камней драгоценных было в платье зашито, и заветный свиток, на пергаменте писанный, "Генеральный план обращения Московского государства в провинцию имперскую", уложен в короб. Ротмистр прицепил к поясу небольшой меч с эмалевой рукоятью, сел на вороную аргамачиху и поехал в Иноземский приказ. Там он бил челом и боярину-начальнику, и подначальным дьякам, и орде подьячей - всему крапивному семени, каждому по его силе и положению. Сославшись на непомерные труды и близкую старость, просил ротмистр отпустить его из Московского государства в родную землю, в именитый и славный город Дален.
Но в Московское государство было, по-видимому, легче въехать, нежели покинуть эту страну, которая всегда была настороже. Боярин-начальник хоть и не отверг подарков, выложенных ротмистром на угольный столик под образами, а обратился к иноземцу с таким словом:
- Бранные труды твои, Мартын, известны великому государю Борису Федоровичу всея Руси. Али за многие службы, и за старание, и за храбрость, и за правду, и за проливаемую кровь не жаловал тебя великий государь дворами, угодьями, денежным жалованьем и хлебным кормом? И против вора, назвавшегося царевичем Димитрием, не посылан ты, как того за немощью твоею ты хотел. Почему же, забыв государеву ласку, хочешь за рубеж отъехати к шведскому королю либо к польскому, к государевым недругам? А ты бы, Мартын, попомня государеву ласку, и еще б ему постарался, великому государю всея Руси. А и тебе за ту службу от государя будет похвала.
Косс попятился к угольному столику и к тому, что уже положил он, прибавил еще боярину в почесть и дьякам не в обиду. Боярин и этого не отверг, но отпуска ротмистру из Московского государства не дал, да еще и наказывал, чтобы иноземец и в мыслях того не держал. Ротмистр понял, что таким способом не добиться ему ничего, и стал подумывать, как бы выйти ему из Московского государства тайно.
Время было смутное… "Тяжёли время", - вздыхал ротмистр Косс, поглядывая из окошка на слонявшихся по двору пьяниц. Пропившиеся дотла в ротмистровой же корчме, они на последнюю копейку играли в плашки либо, лежа в тени у амбаров, заводили такие речи.
- Житье, братаны!.. - говаривал распухший мужичина в заячьей бабьей шубе, накинутой на голые плечи. - Слава отцу Иванцу и сыну Селиванцу, житье какое!
- Житье ж!.. - вздыхал другой, в широких казачьих шароварах. - Ни те бражки опохмелиться, ни те табаку накуриться.
- Похожу, погляжу, - молвила как-то заячья шуба, - да и вовсе отсель убежу… К литвякам подамся…
- Коровий ты хвост! - откликнулся казак. - Али не знаешь: курчонку не пройти, не то что человеку.
- Отчего ж так?
- Заставы по рубежу крепки, на Смоленск, на Чернигов…
- Сказывали… скоро полегчение будет, - наклонилась шуба к казаку: - перемена…
- Перемены и жди, братан, - буркнул куда-то в сторону казак.
Наслушался таких речей ротмистр Косс и сам стал ждать перемены. Она пришла неожиданно в весенний день вместе с протяжным гулом панихидного колокола, оповестившим народ московский о смерти царя Бориса. Тут такое поднялось, сколько людей выбежало из Москвы к Димитрию на поклон, а ротмистрову корчму чуть дотла не разнесли бражники, выпив все вино, своротив скулу татарину Хозяйбердею и вытолкав и вовсе на улицу жёнку, прозвищем Манку.
Ротмистр не ждал долго. И так сколько потеряно было дней напрасно, сколько времени лежала без всякого движения законченная рукопись, замечательный ротмистров пергамент, так называемый "Генеральный план"! В одну неделю распродал Мартин Косс свои дворы и всякую дворовую рухлядь и, не сказавшись никому, выехал на рассвете с татарином Хозяйбердеем на Серпухов да на Тулу, чтобы оттуда поворотить на Брянск, да на Новгород-Северск, да на Великую Весь - на литовский рубеж.
Рыцарь ехал, поглядывая на Хозяйбердея, пересчитывая сумки на своем и его седле, пощупывая камушки, зашитые в обшлагах, в подпуши и в оторочке, - венецианские яхонты, персидскую бирюзу, крупный жемчуг.
Чем дальше путь, тем злее зной в степи с редкой растительностью, с ковылем пониклым. Горячий пот в три ручья катится с тучного рыцаря Косса. Одно спасенье - погрузиться в воду, отойти, передохнуть, дать Хозяйбердею выкупать лошадей.
Под ракитой снял с себя рыцарь пищаль и платье сбросил, перевязал все в узел, чтобы чего-нибудь не растерять и не забыть, и вошел в воду. Отдуваясь, стал он прыгать в воде, хлопать по ней руками, нырнул, выплыл и мерными взмахами доплыл до другого берега. Там он разлегся пластом на желтом, теплом от солнца песке.
Красные круги плыли у рыцаря в глазах под закрытыми веками, журчала вода, облизывая песок, подкатываясь к пяткам рыцаря Косса, пела песню свою меж трав и кустов. От журчания этого, от звона пчелы вокруг, от горячего воздуха, медленно проплывавшего по нагретой пустыне, размяк рыцарь Косс и даже задремал на мгновение… Но он вздрогнул тотчас - померещилось ли ему что-то? - открыл глаза, присел на песке.
На том берегу стояли рядом обе лошади - и вороная аргамачиха рыцаря Косса и Хозяйбердеев гнедой меринок. Стояли они в седлах, обвешанных сумками: искупать их, видно, еще не управился татарин Хозяйбердей. Да и где было ему управиться, когда занят он был другим! Рыцарь Косс разглядел его под ракитой: стоя на коленях, татарин копался в узле, где увязано было рыцарево платье с зашитыми в обшлагах и оторочке драгоценными камнями. Рыцарь Косс закричал от такой напасти, бросился в воду, поплыл к тому берегу, ляпая по воде руками и ногами что стало мочи, без порядку и разбору… Татарин обернулся, увидел на воде плешивый шар, блестевший под солнцем, услышал бульканье, хлопанье, крик… Хозяйбердей и слова не молвил, только белками сверкнул. Живо, не мешкая, не теряя слов понапрасну, сгреб он в одну охапку все, что под ракитою оставлено было рыцарем Коссом, вскочил на аргамачиху вороную и затопал вдоль речки по дороге, унося с собой вместе с драгоценными камнями, с кошелями и сумками и знаменитую рукопись, уводя на притороченном к луке поводу и гнедого мерина, не оставив рыцарю Коссу ни шнурка - удавиться, ни веревки - повеситься.
XVII. Леший!
От беды такой рыцаря Косса в воде чуть кондрашка не хватила. Косс и пошел бы на дно, если б не тучное его чрево, всякий раз выталкивавшее рыцаря на воду, вверх. Кое-как доплыл он к берегу, метнулся под ракиту и, не найдя там ничего, побежал по дороге в ту сторону, где вдали пылила она под копытами расскакавшихся коней. Задыхаясь, пробежал он шагов полтораста и не выдержал - свалился у дороги в выгоревшую жесткую траву. Но он пролежал недолго. Скоро снова вскочил он, глянул, а уж и дорога не пылит впереди, не слышно ниоткуда конского топота: далеко, видно, умчался татарин Хозяйбердей на Коссовых конях! И рыцарь заплакал… Он пошел вперед, плача навзрыд. Он ревел, как бык перед закланием, и все шел и шел, сам не зная куда и зачем. Солнце жгло его в голую спину, стая слепней несносно сновала и кружила над ним, а он шел, толстый, красный, вывалянный в пыли дорожной, шел в чем мать родила, ибо у него не было даже самого малого, чем мог бы он теперь прикрыть свою наготу.
Дорога тянулась Диким полем к краю неба, побелевшего от зноя. Она плыла словно большой рекой, в которую временами то здесь, то там вливались с обеих сторон малые речки - проселки. Разум мутился у рыцаря Косса; глаза ему слепило сверканьем своим бледное небо. И он сворачивал в одну сторону и в другую, шел полем и лесом, но ни единой души не повстречал он на пути своем доселе в страшный этот день.
За протекшие часы и солнце склонилось низко; прохладой повеяло от оживших трав полевых; разыгрались комарики на лесной опушке - должно быть, к вёдру, к такому же ясному, долгому знойному дню. Изнемогая, чуть не валясь от усталости с ног, вышел из лесу рыцарь Косс, глянул перед собой и задрожал от радости, точно увидел он Хозяйбердея с конями и кошелями, с новым рыцаревым платьем, с бесценной рукописью в коробейке кожаной. Но то был не Хозяйбердей. Девок ватага в посконных сарафанах, в лыковых венцах подвигалась к лесу, и уже слышал рыцарь Косс раскатистый хохот, звонкие голоса, заунывную песню. И вскричал здесь рыцарь Косс, невесть что вскричал он, не по-русски - немецкою речью, и бросился вперед, потрясая над головой своей кулаками. Девушки остановились, замерли, ровно столбняк нашел на них сразу, потом с воплем шарахнулись прочь и пустились обратно, туда, откуда пришли. А рыцарь бежал за ними, боясь упустить их из виду, из последних сил тяпал он босыми ногами по дороге, хрипя грудью, тряся брюхом, пока вслед за девичьей ватагой не вбежал в околицу и не добежал до крайних изб, подле которых прохлаждались распоясанные мужики и малые ребятки бились в чурки.
Вой пошел по деревеньке, по избам, по сенникам, по дворам и задворкам. Парились для субботнего дня мужики в бане и те с полка покатились, побежали по улице - на пожар? от татарской орды отбиваться? от опричников, как бывало при Грозном царе, добро свое ухоронить? Кто кричал - леший забежал на деревню, кто - не леший, волк девку загрыз, кровь теперь сосет, кишки из девки выматывает.
- Леший!.. - надрывались те, что были уже совсем подле рыцаря Косса, остановившегося посреди улицы с глазами навыкате, с широко открытым ртом.
- Лешак, лешак! И слова не молвит, и пуп в шерсти!..
- Вожжой его!..
- Оглоблей!..
- Заходи сзади!..
- Зааркань да в огонь!..
Отдышавшись немного, рыцарь Косс заговорил, но из головы его словно вылетели все русские слова, в которых навык он за свою московскую службу. Катившиеся из его горла хриплые звуки и вовсе ввергали в ужас мужиков, набежавших со всей деревни.
- Не слухай, братаны, лесовицкую речь! - метался во все стороны, из себя выходил беленький старичок с деревянной ложкой за пеньковым пояском. - Заговорит он нас, забаит, занежит…
- С памяти собьет, что делать будем!..
- Пропали головы наши…
- В огонь его скорее!..
- Хватай его за бедра, за бедра хватай!..
Все мужики, сколько их было около Косса, навалились на него сразу, сшибли его с ног, поддели ему под мышки петлю и поволокли по земле на лужайку у колодца, где под набросанным наспех костром начинал заниматься огонь. И, пока с великим криком тащили они Косса по деревне, рыцарь и впрямь стал похож на черта - лохматый, пузатый, с кровоподтеками по всему телу, с комьями глины, приставшими тут и там. Даже гуси, жировавшие у колодца в жидкой грязи, и те переполошились от такого, загоготали, захлопали крыльями, вытянули шеи и повалили прочь от лужи, подле которой брошена была рыцарева туша.
Поленья были сырые, и с костром не ладилось. У рыцаря Косса хватало времени, чтобы подумать о последней минуте, которая пришла столь внезапно и нелепо, в страшной глушине Дикого поля, в безвестном, словно богом забытом краю. Перед глазами Косса быстро проплыл родной город Дален в сером камне и красной черепице, затем можжевеловый лесок у Пскова, с шатром воеводы Хворостинина на опушке, воеводская ласка и его, рыцаря Косса, московская служба. Все это было до того горько, что рыцарь Косс закрыл глаза, точно минувшее предстало перед ним на самом деле, а не было лишь зыбким воспоминанием о невозвратном. И, лежа с закрытыми глазами, рыцарь Косс запел, завыл, словно выпь заревела на болоте.
- "…Wir nicht sterben, sondern einschlafen, - пел сам себе отходную молитву рыцарь, - und am jungsten Tage zum ewigen Leben erwecket sollen werden".
Мужики, хлопотавшие у костра, обернулись на рыцарево пение, на рев, исходивший из глубины Коссовой утробы.
- Ревет, - зашептались в толпе. - В огонь ему неохота…
- Охте, каково страшно ревет! Пастью разинулся…
- Ротина до овина…
- Не глядите, мужики! - надрывался старичок с ложкой за поясом. - Наводит это он, обаивает… Огонь дуйте, не мешкайте!..
- Да, может, он… не леший…
- Да как не леший!.. - чуть не заплакал старичок. - Из лесу прибежал, весь в шерсти, гнедой, что лошадь. И за девками гонялся и слова не молвит, только ревет, как бы бугай.
- Не леший: леший - зеленый, рогатый, а этот вишь - без рог и гнедой.
- А почему ж он голый?..
- Ляд его знает, откудова забежал такой!
- К костру волоки его скорее! - кричал исступленно старичок. - Дуйте, мужики, огонь!
- Касьян, - молвил старичку степенный мужик в веревочных босовиках. - Спущу я тебе портки да заворочу те хвост, не погляжу на твою старость. Чего расходился, докучаешь крестьянам!.. Давайте, мужики, - повернулся он к старичку спиной, - мы этого гольца в пруд кинем. Коли леший - не стерпит, потонет, а коль не леший - выплывет. На то божья воля и божий суд. Может, он только с ума сбрел, для чего ж его в огонь?.. Тогда из бешеного будем беса и гнать; а так, чего зря в огонь!
- Верно, - загомонили в толпе.
- Кинем его в пруд, пусть карасей попугает.
- Заливайте, бабы, огонь! Хватай, мужики, гнедого под закукры!
Но старичок не соглашался. Точно белены поел он на старости лет либо угорел, не в меру попарившись в бане, до того кричал он и взывал, кидался на одного, на другого, дергал мужиков за пуговицы на груди, за латаные рукава, за лыковую опояску, требуя немедленного сожжения "лешего", забежавшего в деревню всему крестьянству на погибель. Но ретивому старичку погрозили кулаками, кое-кто даже толкнул его невежливо раз-другой, и вся гурьба повалила к гусиной луже, где лежал с закрытыми глазами голый рыцарь.
Он лежал и пел. Словно из другого мира, из дали страшной и чужой, шли эти звуки, никогда и никем не слышанные здесь дотоле, и оборвались они лишь тогда, когда мужики, резво добежав с рыцарем Коссом на руках до плотины, раскачали его тушу и швырнули ее в омут, от берега далеко.
Туман чуть поднимался от воды, отползая к топи за прудом; круги, один другого шире, разворачивались по воде в том месте, куда угодил рыцарь Косс; мужики вытянулись вдоль плотины и ждали, наклонившись вперед, вглядываясь в белый пар над черной водой.
- Пошел к водяным девкам на посиделки, - молвил раздумчиво кто-то из ряда, пригнувшегося к глухому омуту.
- Не пустят они его, водяные.
- Что ж не так?..
- Водяным с лесовицкими не дружиться: одного они роду, да разных отродий. Привалит к ним, что пес на кошкину свадьбу.
- А что, ежели всплывет утоплый? Да в лесу проведают, стаей сюда набегут отпевать гнедого?..
- Говорил я - в огонь!.. - заметался было старичок с ложкой, но тут над водою показался весь в мокрых кудряшках безмерный живот, а за животом и бородка рыцаря Косса.
- Не леший!.. - крикнул мужик в веревочных босовиках. - Живой всплыл!.. Слава те, господи, не взяли греха на душу… Стойте, мужики, до конца. Повезем его завтра в пещеру к Нифону, пусть темного беса из него гонит.
- Подловить его, братцы, надобно. Вяжи петлю, кидай аркан!..
Над головой рыцаря Косса взвилась татарская петля с привязанным к ней камнем. Камушек обцарапал рыцарю плешь, а петля обвилась у него вокруг шеи. Легонечко, чтобы не удавить рыцаря, стали подтягивать его обратно к берегу, а здесь его снова подняли на руки и понесли к деревне, мокрого, облепленного зеленой тиной рыцаря Косса, почти что не дышащего, с остекленевшими глазами, с отшибленною памятью.