На дворе уже кишела почти вся корчма ротмистра Косса. Татарин Хозяйбердей бежал Ульке наперерез, норовя ее заарканить двойною ногайской петлей. Но Улька не давалась и бежала прямо на веревку, которую злодейски протянула поперек дорожки жёнка Манка. Вся кабацкая голь сразу взяла сторону Ульки. Пропойцы, не покидая своих мест в тени ротмистровых амбаров, швыряли в пробегавшего мимо поручика куски рассохшегося коровьего помета.
- Усь-усь-усь-у-у-усь!.. - оглушительно уськал поручику вслед распухший и засаленный мужичина в рваной бабьей кофте, целыми днями валявшийся на земле под стрехою ротмистровой конюшни.
- Ги-ги-и-и!.. - гикал по-казачьи поручику другой, может быть и впрямь казак, но также припаявшийся надолго к солодовням и пивоварням ротмистрова двора.
И во всем этом столпотворении никто и не услышал, как скрипнула калитка и на двор к ротмистру Коссу шагнул молодой человек в малиновой однорядке с оттопыренною пазухой.
VII. В гостях у иноземца
Улька бежала по протоптанной в траве тропке, не замечая веревки, предательски подложенной жёнкою Манкой. И, когда девка добежала до веревки, Манка с силой дернула веревку, и Улька, зацепившись, растянулась на дорожке. Тут ее сразу перенял вооруженный копьецом ротмистр Косс и собственноручно отволок в угол двора, где и запер в заклетье. А поручик успел уже тем временем поспорить с пропойцами - завсегдатаями Коссовой корчмы, на которых стал наступать все с тою же обнаженною шпагой. Пропойцы не давали ему подступиться; они по-прежнему уськали и гикали и забрасывали поручика кочерыжками, битыми черепками, песком и сором - всем, чем попало. Но на помощь поручику подоспел тут ротмистр Косс с татарином Хозяйбердеем, Они отогнали бражников прочь, а у не в меру развоевавшегося поручика отобрали шпагу и повели его к дому, невежливо подтягивая его туда за рубаху.
Двор опустел. Стало тихо. Только в дальнем углу выла запертая в заклетье Улька.
Тогда юноша, стоявший у ворот, сунул руку за пазуху кафтана и вынул оттуда книгу, большую, толстую, без футляра и переплета. Молодчик помялся, потоптался, раскрыл зачем-то свою книгу и увидел вверху, на обрамленной дубовыми листиками странице, картинку: каменщика, возводящего палаты. А пониже - рудокоп киркой руду бьет, виночерпий вино пробует… Далее, на другой странице, два бородача волокут на палке виноградную кисть. А под бородачами этими, под землею, по которой они идут, мелко-мелко разбежались строчки, какие-то заморские буковки, невесть какая грамота. Из светлых этих буковок составляется, наверно, целая азбука. И азбука эта, разложенная по складам, дает речь, никогда не слыханную раньше. Как она звенит? И о чем толкует? Вот об этих бородачах с виноградною кистью? Наверно, о бородачах. И о женщинах с рыластым зверем, и об арапе верхом на птице, и о портретах, и о ландшафтах… Юноша примял книгу, запихнул ее за пазуху и по желтенькой тропке зашагал к дому.
Наверху в горнице было открыто окошко. Толстый немчина, сидя на подоконнике, курил здоровенную трубку. Дымище табачный валил у него изо рта, из носу, казалось даже - чуть ли не из ушей. Немец пускал его то колечками, то раструбом, то еще другим каким-то хитрым способом и сидел весь в дыму, как в облаке херувим. Но табакур не спускал глаз с малиновой однорядки, которая приближалась по надворной тропке.
- Ей! - окликнул однорядку немец. - Что потеряли в мой честна дом, молодой господин?
- Да мне тут надобно… Козодавлева иноземца мне… Как тут к нему?..
- Я есть ротмейстер Косс фон Дален. А ты кто есть?
- Я… я - Хворостинин.
- Кворостини?..
- Да. Князь Иван Хворостинин.
- О-о-о!.. Князь!.. Прошу, прошу, князь Кворостини!
И ротмистр уже стоял на лестнице, встречая поднимавшегося к нему гостя.
Какою-то сладковатою сыростью пахло в сенях у ротмистра Косса, на лестнице у него и в горнице, убранной нерусским обычаем, обвешанной немецкими безделушками, уставленной шкафами, на которых вырезаны были целые истории. По стенам развешаны картинки, удивительно напоминающие такие же в книге, принесенной князем Иваном. А на подоконнике на медном звере сидит медный мужик, и повадка у мужика такая же, как у тех бородачей, которые тащат на палке виноградную кисть. И сам зверь - как он похож на того, которому золотоволосые женщины льют воду в разверстую пасть!
Князь Иван обернулся и вдруг впервые увидел себя таким в большом зеркале, висевшем над красиво убранною кроватью. Он в малиновой своей однорядке предстал перед самим собою весь - от русых кудрей и едва опушенного подбородка до алых сапог с загнутыми кверху носками. И он показался самому себе чересчур цветистой птицей рядом с одетым в черный бархат иноземцем.
Князь Иван поправил кисти на своем кафтане и покосился на ротмистра. Тот стоял у стола, вцепившись двумя пальцами в бородку, скривив рот в учтивой улыбке.
- Скажи мне… - молвил князь Иван. - Не знаю, как мне величать тебя…
- Мартин Грегорич.
- Скажи, Мартын Егорыч… что это у тебя здесь?
- О-о-о!.. Это есть карта… Цели Еуроп… Вот Франция, вот Римская империя, это турецкий султан, это - Москва… Вот видишь - написано: Mos-co-vi-a.
Князь Иван вгляделся: крупные буквы, которыми на карте начертано было иноземное название Московского государства, были такие же точно, как и в книге, над которою он бился два дня, прежде чем отправиться к ротмистру на Покровку.
- Ты, Мартын Егорыч, я вижу, ученый человек. Скажи ты… прошу тебя… - И князь Иван вытащил из-за пазухи книжищу.
Ротмистр Косс удивленно глянул на гостя, но остался на месте. Он склонил только круглую голову набок и начал быстро-быстро перебирать пальцами рыжеватый с проседью волос бородки. Князь Иван открыл книгу на первой странице и поднес ее ученому немцу.
- Я тебя спросить хочу… Скажи ты мне… что в этой книге?.. Что она?.. Какою она сложена речью?.. Можешь ты мне сказать, Мартын Егорыч?..
Ротмистр взял у князя Ивана книгу и, держа ее обеими руками, пошел с нею к столу. Там он сел на обитую кожей скамейку и придвинул такую же князю Ивану. И, приладив к горбатому своему носу серебряные очки, он принялся обнюхивать страницы книги одну за другой, поглаживать пальцами рисунки, прощупывать обмахренную по краям бумагу.
Князь Иван не сводил с него глаз. Но вот ротмистр, задержавшись на последней странице, закрыл наконец книгу, шлепнул по ней ладонью и, освободив свой нос от надавивших на него очков, молвил:
- Этот книга есть великий географус. Этот есть Еуроп, и Азия, и Африк, и Нови Свет. Этот есть ошень большой книга.
- А как мне ее… эту книгу… читать ее как? Чтоб понимать мне эту книгу?..
- Этот ошень большой книга писано latein, лятины… Этот ошень большой книга надо читать ошень ученый человек.
- А ты-то сам, Мартын Егорыч, умеешь по-латыни… книгу эту читать?..
- Нет, этот большой книга читает доктор или ученый поляк, шляхтич читает этот большой книга… Квартирмейстер Турцевич, капитан Заблоцки…
- Как сказал ты?.. Заблоцкий?..
- Капитан Феликс Заблоцкий. Квартирует Мали Больвановка, против старой кузни.
- Болвановка, против кузни, - повторил князь Иван. - Феликс Заблоцкий.
- Да, Феликс Заблоцкий, - подтвердил ротмистр. - Капитан Заблоцкий. Он в воскресенье у меня всегда пьет пиво и разны вино. Приходи в воскресенье, увидишь капитана Феликс Заблоцкий, и квартирмейстер Турцевич, и доктор Онезорге. Приходи!
- Ладно, приду, - сказал князь Иван, убирая за пазуху книгу, безуспешно пытаясь застегнуть на груди пуговки кафтана.
- Воевода князь Кворостини не родич твой? - усмехнулся ротмистр.
- Батюшка он мой, воевода Хворостинин.
- О-о-о!.. Батючка-а-а!.. - И ротмистр даже зачмокал губами. - А где теперь твой батючка, воевода Кворостини?
- Где ж ему?.. Дома сидит да в церковь ходит.
- А на война не ходит?..
- Нет, уж он отвоевался: старый он.
- Старый?.. Ну, а к нему какой большой воевода на двор ездит, пир делает?..
- Кто ж ездит?.. Дядья вот ездят: Семен Иванович Шаховской да Федор Иванович Хворостинин… Приезжает Шеин Михайло Борисович… Иной час Власьев завернет…
- Влясев?
- Власьев Афанасий Иванович, посольский дьяк. Да это тебе к чему - кто ездит?
- А так… так… - И ротмистр снова заелозил пальцами в своей бородке. - Ты приходи в воскресенье, беспременни приходи. Увидишь капитан Феликс Заблоцкий, квартирмейстер Богуслав Турцевич…
- Приду, приду, - молвил только князь Иван и поднялся с места.
Он поклонился допытливому ротмистру и спустился вниз по темной каменной лестнице, насквозь пропитанной тошнотворными запахами сырости, прели и гнили, чем-то странным, чужим, незнакомым.
VIII. Болезнь старого князя
Но князь Иван не пошел в воскресенье к ротмистру Коссу. Все воскресенье это да потом почти всю неделю просидел князь Иван в спальне возле захворавшего батюшки, Андрея Ивановича, который то и дело засыпал, а просыпаясь, требовал, чтобы ученый сын читал ему то одно, то другое из книг, взятых на время у дяди Семена. Князь Иван доставал с полки книгу и подсаживался к отцовской постели. И, едва только раздавался звонкий голос князя Ивана, старик настораживался; из-под седых нависших бровей вперял он выцветшие глаза свои в сына.
Князь Иван читал ему о мелочной суете, которою преисполнена человеческая жизнь, проходящая у многих напрасно - без воодушевления и больших, нужных людям дел. И у Андрея Ивановича катилась по щеке слеза. Она, как росинка на ветке, еще долго блистающим алмазом переливалась потом в серебре его бороды. А князь Иван, не замечая этого, продолжал читать о житейских соблазнах, которые часто засасывают людей, о тщеславии, чревоугодии, любви к роскоши, заслоняющих от человека более высокие цели.
Старик знал, что жизнь прожита, долгая, трудная, и прожита, должно быть, не так, как нужно. Позади - длинная вереница бранных дел и тревог, царских опал и милостей, неудачная ливонская война. И нынче кругом - происки и козни и непонятное, небывалое смятение душ. По деревням зашевелились холопы. Снимаются с мест, бредут, бегут, голод их гонит, бесхлебица и бескормица, лютая дороговизна. И страшнее всего - царевич!.. Царевич Димитрий, сын Иоанна!.. Он, говорят, жив, спасся, он где-то таится до срока. Где? Зачем? Для какой судьбины? Для какой беды?
Ему уже который десяток минул, князю Андрею Ивановичу Хворостинину-Старку, и все всегда у него на глазах непрестанно менялось, все было неверно и зыбко, ни в чем не было твердой опоры. Хворостинины за один его, Андрея Ивановича, век оскудели и охудали, пошли при царе Иване Васильевиче врозь, глядели все из государевых рук.
- Где боярство наше и честь? - молвил Андрей Иванович шепотом.
И услышал ясный голос князя Ивана, продолжавшего вслух из раскрытой книги:
- "Где красота разная? Где златые и серебряные сосуды? Где многоразличные трапезы и сладкие снеди и хитрость поваров? Все пепел, все прах".
Старик закрыл глаза. Князь Иван умолк. Он положил книгу на стол и тихонько вышел из комнаты.
Под вечер туркиня Булгачиха привела к Андрею Ивановичу какого-то козлобородого человека. Это был известный в Москве Арефа-колдун. Он стал дуть и шептать и между тем и другим потчевать Андрея Ивановича мутной водицей из детского рожка. Мужик этот потел над стариком всю ночь и ушел только наутро с полной котомкой всякой снеди и двумя алтынами денег, зажатых в руке. До самых ворот шел Арефа пятясь и все дул и шептал, а выйдя за ворота, поглядел на сребрецо свое, побрякал им и запрятал в кису, висевшую у него на шее вместе с целым набором всяких принадлежностей для волхвования - костей волшебных, крючков заколдованных, стрелок чудотворных.
IX. Князь Иван отправляется на Болвановку
Вся неделя эта прошла для князя Ивана точно во сне.
Жалобное стенание больного, слезинка в курчеватом волосе его бороды, высокая, размеренная книжная речь, которою тешил его князь Иван, - все это повторялось изо дня в день, и только как сквозь дымчатую кисею выступал перед молодым князем нелепый двор ротмистра Косса с девкой, бегущей по тропке, с блекочущим немцем, гоняющим за нею, размахивающим обнаженной шпажонкой… И сам ротмистр Косс, эти елозящие пальцы, колкие глазки… И всё выспрашивает: кто к Хворостининым ходит да зачем ездит? К чему бы ему знать это? Лазутчик он, сыщик?.. Теперь, говорят, их всюду много - государевы, мол, глаза и уши. Ах, нечистый его задави!.. Нет, полно!.. Не пойдет к нему князь Иван и в это воскресенье. Да и в уличке людной двор его. А в воскресенье людей и того, поди, больше на полянке перед погорелым Николой!.. Чай, по обычаю: молодки пляшут, мужики на кулачках бьются, скоморохи колесом ходят и всяко ломаются.
Андрей Иванович провалялся на лавке на перине дней пять. Уже в четверг ему стало легче, а в пятницу он в шубе сидел на крыльце, парил на солнышке старые кости да любовался голубиными стаями, которые выплескивались одна за другой из соседнего двора. А князь Иван в огороде, возле малинника, на пеньке гнилом, стал снова листать и перелистывать свою латинскую книгу, "великий географус", как наименовал ее дошлый ротмистр Косс.
Дня три спустя, когда Андрей Иванович уже снова обходил дозором свои владения да постукивал тростью своею по кадкам, по бочкам, по ободьям колес, а то и по спинам замешкавшихся холопов, князь Иван на своем буром жеребчике выехал за ворота. Конек припустил весело сквозь нагретую солнцем пыль по трухлявым брусьям, настланным на дороге, мимо плетней, церквушек, кабаков, покойников, по тогдашнему обычаю выставленных на перекрестках, и лавочников, расположившихся там и сям в берестяных своих шатрах. "Малая Болвановка - так, кажется, сказал ротмистр Козодавлев? Малая Болвановка, капитан Феликс Заблоцкий?"
На мосту к князю Ивану сунулся сторож за мостовым сбором. Князь Иван уплатил ему две деньги за проезд через мост да за скорую езду алтын штрафу. Через стрелецкую слободку без дани не пропускал никого детина, карауливший с иззубренным бердышом стрелецкую околицу. Князь Иван откупился и здесь и выехал к топкому берегу, где за поворотом ветер сразу дохнул смолою, прелою паклею, отсыревшим в воде строевым лесом. Навстречу ватага за ватагой брели бурлаки, поднимая вверх по реке суда с вяленой рыбой и солью. У одного причала стояло синее судно, по которому похаживала крашенная киноварью борода - персидский, должно быть, купчина. Краснобородый таращил бельмы и покаркивал на татар, сгружавших на берег пахучие какие-то кипы. "Персия, - подумал князь Иван. - То-то как пахнет от всякого зелья!.." И, повернув к монастырю, он мимо Пятницкой церкви выбрался наконец на Болвановку искать польский двор против старой кузни.
Но на Болвановке кузниц этих, старых и новых, была целая улица, которая так и называлась Кузнецы. Ремесленные ребята трезвонили тут так по наковальням, что под стать красному звону с московских колоколен. Рейтары, побренькивая шпорами, подводили к кузницам прихрамывающих лошадок, и ковали принимались им стругать сбитые копыта.
- Дружище, - обратился князь Иван к куцеватому мужику с жилистыми руками едва не до колен, - не скажешь, где тут иноземец Заблоцкий, шляхтич?..
Мужик бросил в темную дыру кузницы клещи, которые держал в руках, раскорячил ноги и молвил:
- Это который же шляхтич?
- Двор тут у него против старой кузни.
- Двор, говоришь?.. Да тут шляхты всякой по дворам не счесть. Кормовая она, шляхта, государева. Нынче в городе жита четверик почем платят?
- Не скажу тебе, не приценивался.
- По шести алтын без двух денег четверик!.. Вон оно, житьецо!.. Одно слово - подслепое.
- Почему ж подслепое? - удивился князь Иван.
- А то как же? Подслепое. Сам понимай: в темноте мы тут по кузням зеваем, от дыму чихаем; только всего и радости, что на боку потешимся да по брюху пустому почешемся. А шляхта - она кормовая, государева.
- Где ж она, шляхта?.. Заблоцкий, Феликс Заблоцкий?.. Говорили, против старой кузни…
- Проедешь пятую кузню, - объяснил наконец коваль, - против шестой увидишь двор в бурьяне да бурьян же на избяной завалине.
Всадник провел каблуками по ребрам коня.
- По шести алтын без двух денег, - завздыхал опять мужик. - Житьецо подслепое…
Но князь Иван уже не слыхал его жалоб. Он только считал кузницы, мелькавшие по дороге. Отсчитал пять и против развалившейся шестой сиганул через канаву в ничем не огороженный двор, в густой лопух, в высокий бурьян, человеку по пазуху, коню но сурепицу.
X. Пан Феликс Заблоцкий
На дворе не было ни души; только пегая чья-то лошадёнка стояла понуро у самой завалины и обхлестывала себе хвостом спину и брюхо.
Князь Иван слез с коня и прислушался. Ручеек бормотал близко или это с глиняной дудочки падали в тишину звонкие капли?.. Да, дудочка. В горнице, за открытым окошком, занавешенным голубым пологом, дудочка в руках невидимого дударя щебетала и жалобилась и рассыпалась дробными-дробными трелями. "Хитро! - подумал князь Иван. - Куда как дошлы эти иноземцы!" Но дудочка смолкла, и уже человеческий голос залился за голубою занавескою:
В каждом часе, в счастье, как и в несчастье,
Я буду тебе верен.
И на двор из-под занавески высунулась хохлатая голова светлоусого пана.
"Шляхтич… - мелькнуло у князя, стоявшего на солнцепеке посреди двора, возле бурой своей лошадки. - Вон и хохол у него на голове". И, сняв шапку, князь Иван поклонился звонкоголосому певцу.
- День добрый, пан боярин, ваша милость, - молвил шляхтич. Он тряхнул алмазными серьгами, блестевшими у него в ушах, и добавил: - Коли боярину пришло в голову, что тут в моем бурьяне спряталась его зазноба, то тут-таки ее нету. Ха-ха-ха!..
Князь Иван не сразу и понял шутку смешливого поляка, но, догадавшись, о чем было его слово, даже рукою махнул в досаде:
- Да нет!.. Что ты? Не то мне… Надобно мне тут шляхту… Заблоцкий… Пан Феликс Заблоцкий…
- Заблоцкий? Ха!.. Это я и есть пан Феликс Заблоцкий! Прошу вашу милость.