Мама вернулась от профессора озадаченная - выходило, что Сашке ещё лечиться и лечиться. Надо записываться, чтобы её положили в больницу. А когда очередь подойдёт - надо будет отправляться в больницу вместе с ней. Сашка не из тех детей, кто сможет соблюдать распорядок и мирно спать по ночам. Но мама не знала, как оставить одних Мишку, Таньку и Владьку.
- Может, тётя Маша за вами приглядит? - беспомощно спрашивала она у Мишки с Танькой. - Как вы думаете, ничего, если я попрошу её?
И Мишка не представлял, как влезть в мамины мысли про Сашку и больницу и сказать: "Знаешь, твой Юджин - он хуже всех, это же Хича оказался!". Но мама сама стала спрашивать про драку, и про Хича. Она уже про него знала, и ей надо было знать, как именно он раскрыл себя, что говорил ребятам в классе. А потом мама сказала:
- Ему раньше было так плохо, что ты и не представляешь, как. Правда, Миша. Я очень надеюсь, что вам никогда так плохо не будет, тебе или ещё кому-то из вас…
И пока она открывала свой кабинет и проглядывала напоследок всё, что в нём было, она говорила, как будто извиняясь:
- Я бы тебе дала почитать письма, я понимаю, что тебе может быть это интересно, но здесь везде о нём, и я не могу… Я писала ему о нём…
А когда он поздно вечером решал в кухне задачи, мама заходила попить и мешала ему заниматься, спрашивала:
- Как ты думаешь, может, он и не стал бы письма открывать при всех? Может, он только показать хотел, что я на самом деле писала ему?
Назавтра классная забрала Мишку с истории, и Михайлову тоже велела идти с ними в учительскую. Там Мишка увидел и Аллу Глебовну, и почему-то химичку Марию Андреевну.
У трёх учительниц было окно - свободный урок. Вообще-то Галина Николаевна собиралась надеть пальто, и поскорее, пока никто не успел её остановить, выскользнуть на улицу. Просто пройтись под деревьями и поглядеть, как падает снег. И, может, заскочить на минутку в маленькое кафе, там в это время никого нет. Когда вокруг тебя всё время разные люди, и дети, и взрослые, надо иногда побыть там, где никого нет. Она мечтала об этом свободном уроке, когда ехала утром в школу. А оказалось, надо разбираться с двумя учениками.
С Михайловым уже и раньше были проблемы. Но Прокопьев-то, лицейский вундеркинд, живёт в своих задачах - к иным из них и ей самой не подступиться. Он первое время подходил к ней с тетрадкой, когда у него сходу не получалось. "А теперь и не подходит, понял, что я не советчица, - вздыхает учительница. - Я их по программе веду, а ему что - наша программа? Сам, всё сам… Вот и учился бы, если тебе это даётся легко… Так нет же, если ты мальчишкой родился - не вырастешь, ни с кем не подравшись".
Мама Прокопьева вчера звонила Галине Николаевне, доказывала:
- Нам с вами не обязательно вмешиваться во всё подряд! Разве у вас в этом возрасте не было никаких секретов? Давайте позволим им уладить всё самим!
А классная и ответить ничего не могла кроме бессвязного: "Я же обязана… Там мама скандальная у этого мальчика, вы же сами знаете… Ах, да, вы не ходите к нам на собрания…"
"Я не могу никак, - оправдывалась Мишина мама, - у меня работа, срочный заказ, и младшая дочь болеет… Но я же и так в курсе! Вы подумайте! Не надо мальчишек обсуждать…"
Она так уговаривала её, что и телефон сделался горячим.
"Наивная! - думает Галина Николаевна. - Вот сказала: "Не надо обсуждать"! А надо было подраться именно в лицее? Да так, чтобы увидела дежурная химичка, которая, конечно, не забудет сообщить обо всём завучу, директору! А если ты её попросишь её промолчать - она и это упомянет. Так что хочешь не хочешь - разбирайся, с чего всё началось, и кто кому что сказал и кто куда кого после ударил. Говорят, Мишка, администратор сайта, удалил с форума какие-то Лёшины данные. Но он же не с бухты барахты их удалил! Значит, беги, выясняй, почему - куда денешься? Может, и перекусить тебе за этот урок не удастся".
Мишка с ней рядом так остро чувствовал её раздражение, что у него у самого засосало в желудке.
- Вот он. Садись сюда, - сказала химичка, приподнимаясь со своего стула.
Рядом с ней было место. Мишка не сразу сообразил, что она говорит Хиче. И когда тот сел рядом с Марией Андреевной, она чуть заметно погладила его по спине, только дотронулась, ободрила. И вслух спросила:
- Ты как сегодня?
Хича промычал что-то и потупился. Ему неловко было оказаться в центре внимания трёх учительниц.
- Лёша так плакал вчера, - точно извиняясь, сказала химичка двум остальным. - Я думала, у меня сердце не выдержит.
Классная и Алла Глебовна подчёркнуто внимательно смотрели на неё.
- Он вчера просто бился в истерике, после того, что произошло, - продолжала Мария Андреевна, не глядя на Мишку, точно его здесь и не было. - И я понимаю Лёшу. Его не сразу приняли в классе…
Тут Мишка от неожиданности усмехнулся. Его как будто сразу приняли!
- Смотрите, он ещё и смеётся! - всплеснула руками химичка.
И классная, точно спохватившись, спросила:
- Прокопьев, тебе смешно?
Мишка в удивлении смотрел то на Хича, то на взрослых. Оказывается, можно рассказать, что тебя в классе не принимают. Можно пожаловаться. И тогда взрослые вызовут кого-нибудь в учительскую и станут ругать, а вокруг тебя будут суетиться: ах, мальчика в классе не принимают!
Мишка пытался представить, что так, как вокруг Хича, суетятся вокруг него, но ему не представлялось.
- Прокопьев, о чём ты думаешь? - спрашивает классная.
Он пугается, смотрит на неё. Как хорошо было про учёбу с ней говорить. Она не всегда могла ответить на его его вопросы. Но у неё никогла не делалось такое злое лицо, как сейчас.
- Тебя спросили, - напоминает ему химичка.
- Что спросили? - не понимает он.
- Что спросили? - повторяет химичка и растерянно смотрит на классную и на учительницу информатики.
- Можешь ли ты восстановить… - начинает Галина Николаевна, не видя, что Алла Глебовна качает головой. Она-то уже понимает, что нет.
- Да, восстановить! - вскидывается Мария Андреевна и поворачивается к Алле Глебовне: - Знаете, там были письма от девочки!
И Мишка чувствует облегчение. Ничего они уже не сделают, пусть хоть кричат на него целый урок. Понятно, мама сделала глупость, что стала писать Хиче. Сама же сказала: "Ему было плохо. И я писала ему о нём". А это значит, что он ныл, а она успокаивала его. Мишка смотрит на Лёшу Михайлова и морщится. Нашла кого утешать… Но он, Мишка, уже всё исправил, теперь всё хорошо.
Алле Глебовне кажется, что он улыбается.
- Мы… - говорит она, - мы заберём у тебя пароль. Если ты хозяйничаешь на лицейском сайте, как у себя дома, и удаляешь своих товарищей, которые тебе чем-то не нравятся… Думаешь, если ты работаешь на сайте, то тебе можно… Мы с ребятами поменяем пароль, и ты его знать не будешь.
Этого он не ожидал.
- Как - пароль заберёте? - спрашивает он.
Писать новости под руководством Аллы Глебовны было совсем не интересно. И он не оставался вместе со всеми после уроков. Но теперь ему становится бесконечно жаль сайта, и форума, и своей работы. Вот, значит, как? Ему очень хочется, чтобы всё поскорей кончилось. Только бы слёзы сейчас не выкатились, пока он здесь.
Алла Глебовна наклоняется и заглядывает в его лицо снизу.
- Ты не знаешь ещё? Наш лицейский сайт занял в городе первое место, - говорит она. - Вам это должны были объявить в четверг на линейке. Тебе уже и грамоту напечатали. Только я не знаю, достоин ли ты грамоты…
- Мне не надо грамоту, - говорит Мишка. - Можно, я пойду?
Но учителя всё не отпускают его. Хиче велят возвращаться на урок, хотя сколько от того урока осталось? А Мишке Мария Андреевна говорит, что если он ещё раз тронет Хича - нет, она говорит "Лёшу Михайлова" - если только тронет, то его сразу же исключат из лицея. И он пойдёт в свою старую школу.
- Я тогда лучше в интернат поеду, - пугается Мишка. - Меня туда зовут…
- В лицей-интернат? - выходит из себя химичка. Она резко поднимается и тут же одёргивает на себе узкий пиджачок. - Да знаешь, мы тебе такую характеристику дадим… С такой характеристикой тебя никуда не возьмут, разве что в тюрьму!
Она поворачивается к классной за поддержкой и видит, как та морщится при её словах, и тотчас же Алла Глебовна резко отодвигает стул:
- Я думаю, я здесь больше не нужна?
Химичка упросила её и классную поговорить с мальчиками, выяснить, что же произошло между ними. Она согласилась - кто же из них ждал, что Мишка откажется объясняться и всех разозлит своей глупой усмешкой. Вот он, мол, я - мне бояться нечего. Не маленький ведь, понимает, что от такого, как он, ученика, - кто же откажется!
Классная тоже не ожидала такого поворота. И теперь она пытается понять, как вышло, что Мише стали грозить отчислением. Кого на самом деле хорошо бы исключить - так это же Михайлова! Она и собиралась сегодня на собрании сказать его маме, что ему нечего делать в физико-математическом классе. Она представляла, как начнёт осторожно: "Мы с вами попытались, выдержали одно полугодие…" А теперь, получается, об этом и заикнуться нельзя - после того, как Лёша пришёл из лицея побитый, и дома, наверняка, уже наябедничал, что его удалили с сайта. "Ну, не хотят его дети, - в раздражении думает классная. - И в школе не хотят видеть, и в этом виртуально пространстве тоже не хотят. И я его в своём классе не хочу. А теперь - терпи до следующего родительского собрания, пока это всё не уляжется".
Галина Николаевна знает, что не должна так относиться к ученикам. Но что делать, не любит она, не любит недотёпу Хичика - ведь так его в классе зовут? А больше того не любит его скандальную маму. Из-за неё Галина Николаевна перед собраниями заблаговременно пьёт валерьянку. В таблетках, чтобы запаха не было. Чтобы никто не догадался, что она пьёт валерьянку перед собраниями. И до чего же она зла сейчас на своего любимца Мишу Прокопьева за то, что заставил её осознать, как она этого Лёшу не любит.
До конца уроков Лёша поглядывал на Мишку со страхом. Мария Андреевна заранее обещала ему, что Мишку как следует припугнут, и после разговора в учительской он больше никого и пальцем не тронет. Но вдруг все угрозы окажутся Мишке нипочём, и тогда он, Михайлов, всё же схлопочет, как он того и заслуживает… Видно, смутно чувствовал он, что заслужил.
И в то же время с надеждой он на Мишку смотрел. Вдруг да окажется, что тот всё-таки удалил его не окончательно. И что он знает способ, как всё восстановить. Мишка же слышал, что он, Лёша, плакал, что он, как сказала химичка, бился в истерике. Это и стыдно было, и в то же время - мало ли, вдруг Мишке станет его жаль?
Мишка на уроках ставил ранец на стол и голову наклонял, прятался. Думал: "Ишь ты, ещё и смотрит теперь. Меня отругали уже - чего снова смотреть?"
На переменах он жалобщика Михайлова обходил стороной. И после уроков тоже выходил с опаской - вдруг Хича станет дожидаться во дворе? Но нет, его там не было. Зато откуда ни возьмись, из-за деревьев появилась Элька Суркова, пошла следом за ним, окликнула. Он остановился, подумал: "Про Майракпак, наверно, снова начнёт. Или опять скажет, что знает секрет. Чтобы я выпытывать начал, какой".
И, только она приблизилась к нему, он повернулся и пошёл прочь, а потом сам не заметил, как перешёл на бег. А когда он запыхался и стало не хватать воздуха, он понял, что отбежал от школы уже достаточно, и Элька осталась далеко позади.
На следующий день Лёша Михайлов подошёл к Мишке в коридоре перед уроками. Он постарался улыбнуться презрительно - по крайней мере, зубы показал, это получилось. И сказал, цепенея от своей храбрости:
- А твоя мамочка опять вчера не приходила! Что, страшно стало, не хотите перед всеми отвечать?
Накануне вечером он не мог ничем заняться - ждал, когда мама придёт с собрания. Было совсем поздно, когда они пили чай в кухне и мама говорила, распаляя себя: "Сразу видно - мой сын, только мой! Меня тоже всю жизнь утесняют такие… кому больше от жизни дано…"
И снова, в который раз, бралась выговаривать Мишкиной маме, как будто та могла её слышать: "Учится у тебя сыночек лучше всех и кушает в лицее даром, и хвалят его, так, что уже всем тошно… Пришла бы хоть раз на собрание, так я бы тебе в лохмы и вцепилась, повыдергала бы всю эту паклю, что висит у тебя, и нос бы перебила, чтобы ещё горбатей стал, крючком…"
- Да она и так баба Яга! - подхватил Лёша, и они вместе наконец-то рассмеялись.
Ему казалось: после собрания мама наконец-то поняла, каково ему учиться в этом классе, и можно, наконец, заговорить о том, чтоб она перевела его в гуманитарный. Но только он попробовал, очень осторожно, начать про то, что там на час в неделю больше английского и ещё можно платно учить испанский или французский - мама в одну секунду позабыла, что она Мишкину маму ненавидит. Стало похоже, что она ненавидит его, Лёшу, потому что она работает на рынке, а он хочет учить испанский платно. А про этот рынок Лёша слушал, сколько себя помнил, и теперь он удивился, что ничего не изменилось. Ведь он определённо знал, что его жизнь начала меняться!
И теперь он стоял в закутке возле раздевалки, против Мишки один на один - и видел, что Мишка его боится. Можно говорить ему в лицо слова, какие все знают - мама их приносит с рынка, а лицеисту повторять не подобает. Но здесь никого нет, кроме их двоих.
- Ты знаешь, кто ты? - спрашивал он Прокопьева, загораживая ему дорогу. Пусть выслушает!
А тот и впрямь боялся. Теперь уже он дрожал, а не Хич! Мишка помнил про исключение из лицея и про характеристику. И про свою старую школу помнил, про Енцова. Поэтому он ничего не сделал Хичу - и Хич потом целый урок думал, что вот может он, может быть храбрым! Он признался ребятам, что он Юджин, и к Прокопьеву он подошёл, сказал ему в лицо, как называются такие как он… Это было страшно, но не так страшно, как он думал.
Скоро в лицее поэтический фестиваль. Жаль, с Майракпак теперь не свяжешься. Но Лёша и сам может выбрать… Его самое любимое стихотворение - вот это:
Здравствуй, Красное море, акулья уха,
Негритянская ванна, песчаный котёл!
На утёсах твоих, вместо влажного мха,
Известняк, словно каменный кактус, расцвёл…
Или вот ещё - тоже здорово. Но только про другие места, где холодно:
Айсберги. Льдины. Не три, не две, -
Голубоглазая вся флотилия.
Замер па синей скале медведь,
Белый, полярный. Седой, как лилия!
Майракпак прислала ему эти стихотворения, и много ещё других - когда он рассказал ей, как стоял над городом и хотел умереть. Она писала, что жить стоит хотя бы для того, чтобы посмотреть разные места на земле. Лёша думал: когда-нибудь он тоже сможет сказать: "Здравствуй, Красное море!" Или - не Красное, какое-нибудь ещё - то, где холодно…
Только он забыл, кто эти стихи написал. Надо выяснить и больше узнать про авторов, вот они и станут его любимыми поэтами - ведь Майракпак их тоже любит! Наверняка, про них можно прочитать в интернете. А потом Лёша выступит за свой класс на фестивале. И тогда, наконец, он станет одним из них, из этих ребят-одноклассников. Все постепенно позабудут, что он был кривляка Хич.
"А у Прокопьева теперь отберут его работу на сайте! - думал Лёша и недобро улыбался. - Ведь обещали же, что отберут".
Но и это ещё не всё было для Мишки. С ним вызвался поговорить молодой историк Николай Юрьевич. Он вёл уроки у старшеклассников и в их классе никого не знал.
- Прикипела я к этому мальчику, - рассказывала ему вчера химичка про Михайлова. - Сердце болит глядеть, как его унижают. Прозвище ему дали, - она поморщилась, - Хича…. Или Хич? Вроде, и так, и так зовут его…. А теперь его ешё и с общего форума прогнали… Не пойму, за что?
Николай Юрьевич покровительственно поглядел на красивую Марию Андреевну.
- И не поймёте.
Она вконец растерялась, и тогда он улыбнулся ей:
- С мальчишками мужчины должны разбираться! А у них в классе по всем предметам - дамы, как я посмотрю…
Перед химией на перемене обсуждали, что вчера было на собрании. Кто-то одно услышал дома от своих, кто-то другое. Были в классе любители всех выслушать и всё совместить, как пазлы - про кого что говорили, кого ругали в этот раз, кого - наоборот, хвалили?
- Я мамку спрашиваю: что, на Прокопьева классуха кричала? То есть на его маму? - рассказывал Игорь Шапкин. - А мамка мне: "Так её вовсе не было". Вот маме, говорит, этого вашего Михайлова велели потом остаться. Она сперва было начала при всех: "Мне мой Лёша рассказывал, я, - говорит, - до сих пор вся негодую, как можно было…".
- Вот даёт Хича, и дома наябедничал! - вставил Катушкин почти с восхищением.
Шапкин отмахнулся:
- Не перебивай! Ну вот, а классная его маме говорит: "После, после…"
Мишка прислушивался к общему разговору.
- Чьи-то родители ещё после самого первого собрания в себя прийти не могут, - как будто в задумчивости произнесла Элька Локтева.
На неё не обратили внимания. Тогда она сказала чуть громче:
- У Ленки Сурковой, например, папа ещё после первого собрания в себя прийти не может. И мама тоже.
- Не надо, Эля, - попросила её Ленка.
- Ну ладно, не после первого, - как будто согласилась с ней Элька. - В октябре где-то оно было, это собрание. Какая разница. В конце октября, когда Прокопьев пришёл…
- Эля, пожалуйста, замолчи, - испугалась чего-то Суркова.
Локтева хихикнула в ответ. Пожала плечами:
- Я что? Я молчу.
"Подумаешь, наругали её на каком-то собрании, - подумал про Ленку Суркову Мишка. - В октябре. А сейчас январь. И они до сих пор всё помнят".
В это время в класс заглянул какой-то чужой учитель. Они его только видели в коридоре. Он поинтересовался:
- Кто здесь Прокопьев?
И Мишке снова пришлось куда-то с кем-то идти.
Чужой учитель привёл его в свой кабинет истории со стендом "Герои разных лет". Возле доски была дверь в небольшую комнату, где было ещё много стендов, наваленных друг на друга, так что едва помещался письменный стол и пара стульев. Учитель закрыл за собой двери, кивнул:
- Мы мужчины. И будем говорить как два мужика. Идёт?
Мишка смотрел хмуро, ждал, что будет. Учитель откинулся на стуле, приглашая и Мишку тоже сесть развалясь, но Мишка продолжал горбиться.
- Скажи, ты знаешь её? - начал чужой учитель.
- Кого? - спросил Мишка.
- Ну, эту, - сказал Николай Юрьевич, - Майру… Или как…
Он вспоминал слово "Майракпак". Мишка не помогал ему.
- Ну, не важно! - сказал Николай Юрьевич. - Девочку эту? Которая писала Михайлову?
Он пристально смотрел на Мишку. Тот опустил глаза.
- Вижу, что знаешь, - объявил учитель. - Так вот что я тебе скажу, приятель. Надо уметь признавать поражение. Мне тоже в школе нравилась девчонка…