- Я - н…нет. Я только читаю, что пишут… Иногда.
- Понятно, - протянул Котов и потупился. Как же - напомнил ему, что над ним и на форуме смеются.
Лёша почувствовал, как Котову неловко.
- Я, если тебе нужно будет, Кукуруза, - сказала ему Катя. - А Костя - Бамбук.
Котовы поглядели друг на друга и улыбнулись.
- Только мы редко выходим на форум, - сказал Костя. - Мы же ещё и в музыкалке учимся.
Он никогда не ходил в музыкалку и не мог найти, о чём с Котовыми говорить.
И он видел, что они оба не знают, как его называть. К нему обращались: "Послышай", "Знаешь…" - и только уходя, Катя спросила:
- Михайлов, а тебя хорошо лечат? Что-то ты такой бледный…
И только когда за ними дверь закрылась, он понял, что к нему и впрямь приходили одноклассники. Он кинулся к компьютеру - написать Мойре, что его пришли навестить! Но тут в дверях заскрипел ключ, и он поскорей лёг в постель и укрылся. Мама ходила по дому и что-то роняла и говорила над ним про чашки - что надо из одной чашки пить, а он, видать, каждый раз чистую берёт, вот уже три грязные стоят. И он думал о том, что она ещё в кухне не была. Не видела, что весь стол завален гостинцами. Вот она удивится, что к сыну приходили друзья. Такого ещё ни разу не бывало. Вдруг она рассердится, станет кричать?
Лёша старательно делал вид, что спит - так крепко, что его не разбудишь. Он уткнулся в подушку, замер, зажмурился изо всех сил. Но мама всё говорила и говорила без остановки. Она сообщала, что в лицее скоро опять будет собрание - его классуха звонила ей на мобильник, а если просят прийти, это верный признак - заставят на что-то деньги сдавать.
- Сейчас так - знай успевай, поворачивайся, денежки и туда и сюда неси… - жаловалась она ему.
Он не шевелился. Мама топталась возле его кровати, допытывалась:
- Ты, правда, спишь, что ли? - точно не веря ему, точно он плохо показывал, что уже спит. И спрашивала - мало ли, вдруг он ответит:
- А куда, на какую олимпиаду ты ходил? Учительница мне сказала - мол, пошёл, не спросясь ни у кого …
Мама не понимала, что олимпиада была в Интернете.
Он не отвечал ей.
Она сокрушалась:
- И мне ведь ничего не сказал, что пойдёшь. Классная твоя ругает меня, а я знала, что ли?
Мама помолчала, а потом сказала в сердцах:
- Да и не виновата я, что тебе ума не дано, как ещё кому-то. Что ли, Прокопьев у вас в отличниках? На прошлом собрании-то гляжу - его мать сидит и вся светится: во как повезло. И на нас ни на кого не глядит, на других-то родителей - мол, я сама по себе. Зла на таких не хватает. Мы, что ли, виноватые все, что тебе одной повезло?"
У него затекла рука, и он боялся, что шевельнётся и тем самым выдаст себя. "Повезло, повезло", - говорила мама над ним, и её слова рассыпались, пока падали вниз, к нему на кровать, и меняли значение. От них оставалось только: "Зло… зло…" - и слышалось уже: "Зла не хватает…"
Он всегда думал, почему мама так говорит? Вот ведь оно, зло - так и слышится в её голосе. Почему его - не хватает?
А теперь только хотел подумать об этом - и вдруг ему вспомнилось, как Майракпак приказала: "Жалей её!". И он подумал, что, может быть, мамка только и ждёт, чтобы её пожалели. Раньше ему такое в голову не приходило. А теперь получалось, что вот от чего это бесконечное ворчание и жалобы, жалобы, среди которых он рос - она ничего не представляет про радости…
Было непривычно так думать о маме, и даже немного страшно - как будто он большой, а она маленькая. Мама шмыгала носом, как в детском саду, и жаловалась на маму Прокопьева. Может, думала, что сын услышит её сквозь сон, а может - что её слушает кто-то невидимый.
- А теперь ведь она и вовсе на собрания не ходит, - сокрушалась мама. - Что ей с нами сидеть? Знает, что её не заругают, ходи - не ходи. Как же, такой сыночек у неё… Гоооордость лицея…
Она протянула "гооордость", налегая на "о" - должно быть, передразнила кого-то из учителей. Вздохнула тяжело:
- Так она, с гордостью-то, как хочет, так и поступает. Все бы хотели всегда как хочешь, так и поступать…
"При чём тут… при чём тут мама Прокопьева? - думал Лёша. - Зачем сейчас - ещё и о ней?"
Ему хотелось куда-то спрятаться от всего, что происходило с ним в последние дни, и он твердил про себя: "Я сплю, я уже сплю", - а потом и в самом деле заснул. Но и во сне он знал, что в его жизни вот-вот начнёт что-то меняться. И от этого было ему теперь хорошо. Только под утро опять приснилось, что он падает вниз - там, на стройке, и тогда он закричал и проснулся.
И потом ещё много лет ему нет-нет да и снилось, что парень, строитель, не появился вовремя - и он сделал то, зачем поднимался наверх, и летит к земле, на торчащие из неё, как зубы, конструкции, и назад уже отыграть нельзя.
Страх остался жить с ним, и всё же он чувствовал, что выздоравливает, и что голова кружится только из-за долгого лежания да из-за того, что он не бывает на воздухе. Температуры не было уже несколько дней, и он знал, что его скоро выпишут.
"Ты, главное, молчи, - писала ему Майракпак. - Все ждут от тебя, что ты станешь паясничать, а ты молчи, точно их никого и нет. Тебе надо перетерпеть какое-то время".
Он храбрился: "А что мне терпеть? Мы же с тобой договорились, что я переведусь в гуманитарный класс!"
Она спрашивала: "А ты уверен, что и там не будешь за клоуна?"
И это не было обидно ничуть. Они вместе решали задачку - как ему дальше жить. Мойра предостерегала: "Я даже не представляю, что будет, когда ты скажешь им, что это ты - Юджин".
Он тоже не представлял. Но это было само собой, что он скажет им: "Это я - Юджин". А потом будет отзываться только на Алексея. На Лёшу, в крайнем случае.
Она писала: "Не бойся ничего. Я буду следить, как у тебя всё пойдёт".
Он не представлял, как она будет следить. Но он целые дни был один и мог думать о чём хотел. И иногда он думал, что Майракпак, Мойра - и впрямь волшебница, невидимка, которая всюду будет теперь охранять его. Он и по ночам, когда падал и просыпался, сначала лежал, дрожа, приходил в себя какое-то время, а потом вспоминал, что на форуме есть Майракпак - и уже засыпал крепко, без снов, под мамино: "Теперь до утра не засну, до утра, у меня сон такой, прервать его - так ведь и пролежу до утра, ты моё наказание, где это видано, чтобы по ночам будить…"
Он не слышал её.
Бывают такие люди, которые громко кричат по ночам, сколько угодно.
К примеру, младенцы.
Мишку будили сначала Танька, потом Владька и Сашка. Они же всей семьёй спали в одной комнате. Впрочем, просыпался он не каждую ночь - спал крепко. Младенцы впадали в свой реактивный рёв не сразу, как с горы под откос. Они начинали с тихого побулькивания, со скрипения - и так брали разбег, набирали высоту - и вот уже однозвучный, выворачивающий тебя наизнанку крик заполняет всю комнату, а может, и весь подъезд. Но пока они только набирали громкость, только тянули своё "Эу-эу… кхи-кхи…" - казалось, что если уснуть чуть покрепче, поглубже спрятаться в сон, то никакого крика не будет.
Мишка нырял и задерживался на глубине, но его тянуло наверх, и тогда он слышал тихое: "Ши-ши-ши, все спят, тихо-тихо". И иногда это Танькино "Ши-ши-ши" было, Танька твердила младшей сестре мамины прибаутки: "Тих-тих-тих… Чух-чух-чух! Поезд едет, как хочу!" И уговаривала: "Маму не буди, мама устала".
Младенца иной раз удавалось зашикать, загухать, подсунуть ему тёплой воды в бутылочке, и он опять засыпал, так и не взяв разгона.
Сашка была уже в том возрасте, когда перестают просыпаться по ночам, чтобы поесть, и теперь она кричала оттого, что ей, видно, снилось что-то, а что - она ещё не могла рассказать.
Мишка ходил с мамой и Сашкой в поликлинику, у него как раз горло болело, и врач - та, что приходила всегда к маленькой Сашке - сказала про него маме:
- Ну, что я вас буду учить? Тёплое питьё, полоскание. Лекарств никаких назначать не нужно.
А Сашку она выстукивала долго и морщилась, и долго выписывала ей разные порошки, а потом вдруг взяла со шкафа резиновую кошку-пищалку и помахала ею перед Сашкой:
- Смотри-ка, что у меня есть!
Сашка хотела схватить кошку и промахнулась. Её рука пролетела мимо игрушки, а потом ещё и ещё раз. Руки Сашки двигались не как ей надо было, а сами по себе, и Сашка уже со злости начинала хныкать, когда врач сжалилась и вложила ей в ладони кошку.
- Вы с ней дома занимаетесь гимнастикой? - спросила она у мамы.
Мишка-то знал, что мама с Сашкой ещё как занимается. Но мама и ответить не успела, как врач сердито укорила её:
- Вы что, хотели бы, чтобы она у вас, как старший, выросла, без проблем? - и кивнула на Мишку.
С Мишкой-то всё было нормально. И с Танькой - более-менее. И с Владькой тоже. А Сашка - совсем другая. Это давно всем ясно было. И маме тоже. Но тут она совсем сникла. И тогда врач вдруг улыбнулась, погладила маму по руке и сказала:
- Да вы не горюйте, мамочка, выправится. И не такие с возрастом выправляются, видела я…
Дома, пока с Сашки снимали комбинезон, она по обыкновению стала поскрипывать - ей не нравилось одеваться и раздеваться, а когда с неё сняли рейтузы, оказалось, что по пути домой она успела наделать в памперс. Мама подхватила её, чтобы нести в ванную, и тут уж сестра заревела басом - она умела реветь на низких нотах, как бык, а не как маленькая девочка - и начала вырываться и со злостью толкать маму в грудь. Мама не удержалась и уронила её опять на диван - и вдруг принялась тормошить её и катать по дивану, и легко молотить кулачками по попке в памперсе, и по бокам, точно подушки взбивать.
- Выправишься, Сашка, - повторяла при этом мама, - думаешь, не выправишься, хитрюга! И не такие, как ты, выправляются!
Мишка глядел, стоя в дрерях, а мама, склонившаяся над диваном, не то плакала, не то смеялась - по её спине и по голосу было не понять. Но вот она подхватила Сашку на руки - та от неожиданности позабыла реветь и вырываться.
- Выравняешься, понятно тебе! Израстёшься, вот!
Мама уже кружилась с Сашкой по комнате, и Мишка видел теперь - она и не думает плакать. Да и как ему могло показаться… Она смеялась!
- Выправишься, и в школу пойдёшь, ещё и лучше Мишки станешь учиться! - убеждала она Сашку, а потом оглядывалась и подмигивала Мишке.
Сашка то ли понимала, о чём мама ей говорит, то ли нет, но она уже тоже смеялась и издавала раскатистое своё:
- А-га-а-га!
Мишка глядел на них, и внутри у него растекалась печаль оттого, что он вырос и не тянет его прыгать по комнате вместе с ними. Да ещё от того, что он думает - как там в лицее без него? И главное - как там Кирка.
Врач сказала ему - дня два на улицу не выходить.
Кирка писала эсэмэски: "Сейчас история. Катушкин выдернул из-под Котова стул", "Сейчас химия, у Ярдыкова пробирка лопнула", а в перемену звонила и говорила снова о какой-то ерунде - он после и вспомнить не мог, о чём, и спрашивала: "А что ты не звонишь?" - и он не знал, что бы он мог ей сказать. Его к ней тянуло, он хотел видеть её, но не представлял, о чём говорить по телефону. И тогда она снова звонила сама, и он слушал в трубке её смех, и ему казалось, что она долго молчала и собиралась с силами, чтобы потом кааак рассмеяться! Старалась она не зря - смех получался что надо. И Мишка понимал, что и в ответ надо смеяться - чему-нибудь, не важно, чему. И у него даже получилось, и потом ещё раз. Но всё равно её звонки вызывали беспокойство.
Когда в лицее уроки закончились, она позвонила снова и, вспомнив ещё раз, какое лицо было у Ярдыкова на химии, когда пробирка сказала своё "дзиньк", и как замахала руками Мария Андреевна, и как позорно отвечал на геометрии Катушкин, не мог даже на чертеже все треугольники показать - "Вот погляди, отправят его от нас обратно в простую школу!" - вдруг резко сменила тему и заявила:
- Так что? Я сейчас сразу к тебе? Вот только в магазин зайду…
И тут у него даже спина похолодела, как всегда, когда страшно делалось. Прямо на столе перед ним высилась гора постиранных маленьких трусиков и колготок. Их только что сняли с верёвки, но ещё не распихали по полкам. И это считается убрано. Танька вчера мыла пол и лазила на стол с мокрой тряпочкой - не только шкаф, даже люстру протёрла. Но эта чистота не имела никакого значения.
Мишка сглотнул и поспешно ответил:
- Ты что, даже не думай. Я, что ли, совсем больной?
Она сразу же заговорила о чём-то ещё, и у него не получалось её слушать. Ему вдруг пришло в голову, что весь этот ворох новостей, который она собирала для него целый день - всё было ради того, чтобы спрятать где-то в середине, в самой гуще простой вопрос: "Так я приду?" Как будто ей тоже было страшно об этом спросить.
Эля Локтева наблюдала за Киркой, подсчитывала, сколько раз та возьмётся за телефон, и думала: "Это она всё ему эсэмэски шлёт?"
Ей очень хотелось спросить у Кирки: "Когда твой парень болеет, ты сильно скучаешь?".
Кирка теперь сидела одна, и Локтева попыталась на алгебре пересесть к ней, но Галина Николаевна отправила её на старое место.
На перемене, когда все шли в столовую, Локтева догнала Кирку, взяла под руку, спросила:
- Слушай, а если тебе не разрешат больше встречаться с Прокопьевым?
Кирка ответила хмуро:
- Кто это не разрешит?
Локтева пожала плечами:
- Родители.
- Да с какой стати бы… - отмахнулась от неё Кирка.
- А если? - не отставала Эля.
Кирка задумалась. И даже остановилась в коридоре.
- Ну… Я тогда из дома уйду.
- И где жить будешь? - точно подначивала её Эля.
Кирка пожала плечами.
- Ну, к тётке пойду. У меня тётка в Берёзках. И два двоюродных брата.
- Везёт же! - поравнявшись с ними, на ходу влез в разговор Катушкин. Он, видно, только последние фразы слышал. - Ты к тётке можешь… А я, когда мой батя в запое был, пошёл к Ваньке, другу по старой школе. А его мама крик сразу подняла: "Здесь нельзя ночевать, ну-ка иди домой!" А у самих три комнаты и сто кроватей…
Кира ни разу ещё не говорила с Катушкиным. Не приходилось. А тот, открыв им на ходу свою жизнь, вдруг ловко обогнул обеих, - вот он уже и в дверях столовой, и бегом, бегом через весь зал к раздаче! Ноги-то длинные. Вот уже он и впереди них в очереди!
Кирка, с досадой глядела Катушкину в спину, на уровне лопаток. Очередь двигалась быстро, но всё равно было обидно, что её обошли. В очереди она представляла себе тёткин дом, в котором трудно было бы отыскать место для ещё одного человека. С какой стати она пойдёт туда жить? И при чём здесь Катушкин с его запойным папашей? Когда Мишки нет, подходят к тебе все кому не лень, заводят глупые разговоры…
Эля точно прочла Киркины мысли, кивнула в спину Катушкину и прошептала:
- Как только такого в лицей приняли?
Кирка пожала плечами. Ответила тоже шёпотом:
- Да, говорят, он способный. Хотя и ленится.
Эля сказала в сторону, как будто непонятно про кого:
- Мама у меня удивляется, почему способными родятся и кому надо, и кому не надо? Каждый раз вернётся с родительского собрания и какое-то время в себя приходит. Набрали, говорит, детей без разбора. На некоторых родителей смотреть страшно… Мама-то думала, что я хотя бы в лицее буду от них, от таких, подальше… А Ленки Сурковой мама и вообще, знаешь, что говорит? Мы же, это, все праздники проводим с Сурковыми, так вот…
Тут Эля почувствовала, что Кирка её не слушает. Ей не интересно. Эля замолчала на полуслове. Хотелось скорее придумать, о чём можно поговорить ещё, чтобы Кирка стала отвечать ей, может, спорить. Но ничего сходу не придумывалось. "А ведь я могу рассказать ей секрет, - вдруг решила Эля. - Сейчас возьму и скажу, что знаю один секрет".
Но тут их очередь подошла брать обед.
Кирка за столом спрашивала у Эли, какие котлеты она больше любит, говяжьи или куриные. И Эля не знала, как тему перевести. Так до её секрета и не дошло…
На следующий день Кирка уже не спрашивала Мишку, можно ли навестить его. Так только, передавала школьные новости. И он говорил себе, что, может быть, всё обойдётся. Но в три часа, когда мама с Танькой убирали со стола после обеда, в дверь позвонили. В подъезде стояла Кирка - в каждой руке тяжёлый пакет, а за спиной ещё и рюкзак.
Мишка не сообразил, что надо помочь. Он же не просил её ничего приносить.
Кирка одним круговым взглядом оглядела прихожую. В лице её как будто мелькнуло узнавание. Может, её двоюродные жили в похожем доме. Безошибочно она потащила пакеты в кухню, мимо него.
Малышня шмыгнула в кухню за ней. И Мишке не верилось, что всё происходит по-настоящему. Танька поздоровалась с Киркой и быстро оглядела её, а потом подхватила с пола серого котёнка и ушла в комнату, не домыв посуду. А рыжего котёнка Кирка подняла и прижала к своей форменной жилетке с такой силой, что казалось, из него вот-вот и дух вон. Бедняга извернулся и куснул Кирку за руку, она взвигнула и бросила его на пол. А Сашка повторила Киркин визг на той же ноте - он вообще здорово подражать умела, и поди объясни ей, когда надо голос подавать, когда нет. Вышло так похоже на Киркин визг, что мама прыснула, да и сам Мишка чуть не прыснул от неожиданности. И тут же со злостью глянул на сестрёнку. Подумал: "Когда ещё она выравняется? Позорище перед гостями, да и только…"
Сашка лезла в Киркины пакеты и мешала ей их разгружать. Она точно не видела ещё никогда конфет "курага в шоколаде" и ананасов, а она всё это видела на Новый год. А Владька налегал на копчёный окорок так, точно он не умял только что за обедом две тарелки борща. Но только он, в отличие от Сашки, следил за манерами - старался, чтобы вилка у него была в левой руке, а ножик в правой. Держать вилку левой рукой не получалось, и брат сначала брал её в правую руку и с силой втыкал в мясо, прижимал его к тарелке. А после перехватывал вилку левой рукой, а в правую брал нож и начинал отпиливать себе очередной маленький кусочек. В другое время Мишка бы рассмеялся глядя на Владьку, а теперь он старался не поднимать на него глаз, чтобы ненароком не фыркнуть.
Мама налила Кирке борща, и Кирка схватилась за ложку. Понятно, она же из школы идёт - проголодалась. И когда мама спросила:
- Добавки? - она кивнула с набитым ртом. Но потом поглядела на Владьку - и ей тоже захотелось всем показывать хорошие манеры. Она выпрямилась на табуретке и объявила:
- Я вот пришла Мишу навестить. Мы вместе учимся.
- А то я не знаю, - ответила мама.
Мишка видел: она хотела говорить с Киркой так, как люди обычно говорят друг с другом. Но Кирке, наоборот, хотелось быть необычной. Может, она думала, что так и надо, когда приходишь в гости в первый раз?
- Вы очень вкусно готовите, - сообщила она Мишкиной маме. - И, вообще, давно хотелось с вами познакомиться…
Мама приподняла одну бровь и пристально посмотрела на неё. Мишка-то знал эту Киркину манеру говорить без остановки, а мама нет. Кирка за полминуты рассказала им что-то про лицей, никто и не понял, что там случилось нового. И переспросить ничего тоже никто не успел - Кирка уже сменила тему, стала рассказывать про своих родителей.
- У папы строительный бизнес, - трещала теперь она. - А мама не работает, учится на визажиста.