И Мишка думает, что за слово такое - "мировецкий" и почему вообще Павлик решил похвалить Кирке её отца, ведь и так ясно - больше таких отцов ни у кого нет. Может, Сорокин хочет, чтоб Кирка обратила на него внимание? С Мишкой дружит - а вдруг подружится с ним? Или он хочет хотя бы так, заискивающей улыбкой своей, отплатить за прогулку в выходной день и за шашлыки на шампурах, один шашлык на двоих. Одноклассники суетились, спрашивали друг у друга:
- Ты с кем ешь?
И кто-то кричал:
- У меня уже есть пара!
Только разобрались, только жевать стали - а Киркин папа вдруг объявляет, что здесь недалеко есть музей старинного быта. Кивает им: "Поглядим?" - заранее зная ответ. Все рады, что после шашлыков - ещё не домой, что они дальше вместе пойдут, небольшой толпой, и Крикин папа будет в середине смеяться, а каждый из них будет стараться с края толпы протиснуться ближе к нему, в середину - а то не слышно, что он рассказывает.
В музее Киркин отец походя щёлкал пальцем по маленькой белёной дверце с рельефными фигурками.
- Чугунная! - весело бросал Мишке.
А тому хотелось узнать, и для чего дверца, и что это на ней за дамы в пышных платьях и человек со шпагой.
- Это печная заслонка из гостиной, в господском доме, - без вопроса начала объяснять ему бабушка-служительница. - В гостиных танцевали…
Но Киркин отец и все ребята уже где-то в другом зале, а может, в третьем.
Мишка находит их на улице, Киркин отец кивает ему с улыбкой: "А, ты здесь?" И за улыбкой чувствуется лёгкая досада, что Мишку пришлось ждать. Все должны быть вместе, должны быть в хорошем настроении и улыбаться, чтобы не портить настроение другим. Надо держать лицо. Когда он сам улыбается тебе, невозможно в ответ не растянуть губы в улыбке, согласившись: "Да, да, нам вместе весело!"
- Почему он такой? - спрашивал Мишка у Кирки и не мог объяснить, какой.
Кирка то ли понимала его, то ли нет. Она пожимала плечами:
- Ну… У него своё дело. Он же отвечает за всех! Ему нельзя ничем заморачиваться, иначе с ума сойдёшь!
Мишка думал: а у его мамы разве нет дела? Отец и они четверо были её делом, а вовсе не та работа в Интернете, которую она то получала, то у неё перехватывали. Мишка однажды заглянул - а она исправляет опечатки в статье про какие-то "инъекции молодости". Он и не понял ничего. Но это была ерунда, главное - то, что сказала она отцу: "Я буду служить тебе вечно", - и, должно быть, она продолжает ему служить тем, что растит их четверых - Мишку, почти уже взрослого, Таньку, Владика и Сашку, родившуюся уже потом, после.
И Мишка всегда чувствовал, что у него есть отец. Умерший, да - но есть. Мишка всё чаще мысленно спорил с ним, брался доказывать ему: "Я уже кое-что могу, чего и ты не умел. Я делаю задачи из твоего институтского учебника. И на мне - наш лицейский сайт!"
Он соревновался со своим умершим отцом. И чувствовал, что раз ему хочется что-то доказать - значит, нет в нём той лёгкости и беззаботности, которой поражал его Киркин отец. А в собственном его отце лёгкости и подавно не было. Он был угрюмым оттого, что ему часто встречались плохие люди. Они хотели, чтобы он работал за копейки и делал, чего сам не должен, или, например, чтоб он терпел, если его в автобусе обзывали. Вечерами он жаловался маме на плохих людей и хвастался, как он защитил себя, что сказал в ответ. И мама разговаривала с ним долго, сколько он сам хотел, и забирала в себя всё произошедшее с ним за день. И от этого в ней тоже не чувствовалось лёгкости, подвижности, готовности в следующую секунду забыть, что было только что. И даже когда она вприпрыжку шла по улице, сразу было ясно, что она - прыгай-не прыгай - не взлетит.
Мама выходила к Мишке на кухню, уложив Сашку, а он сидел - ждал, когда чайник закипит.
Он возвращался поздно, и мама зевала:
- Мне надо с тобой поговорить. Только я со-о-онная…
Он морщился. А ей и впрямь нужно было с ним поговорить. Из лицея-интерната звонили, спрашивали у неё, не хочет ли Мишка поступить к ним. "У нас перед детьми открываются такие перспективы, что вам и не снились, - сказала ей напористая женщина. Мама сразу представила её: пышнотелую, с очень белой кожей, в румянах. - Зайдите на наш сайт, вы сами всё увидите!" - "Зайдём", - пообещала мама. Но женщине этого показалось недостаточно. "Подумайте, вам же самой будет полегче! Мальчик будет на полном обеспечении, вам ни за что платить не нужно", - стала убеждать маму она.
Мама ответила, что ей полегче не надо, своя ноша не тянет, а насчёт перспектив - это они с Мишкой поговорят, вдруг он и впрямь решит, что ему надо ехать.
Но поговорить всё не удавалось. Мишка глядел на маму - она была здесь, и он был здесь, но казалось, слова долетают к нему откуда-то из верхнего мира, как в эскимосских сказках. Или из нижнего. Какие там ещё были миры?
Всё расплывалось у него в глазах. Может, оттого, что он совсем мало спал, а может, теперь всегда всё вокруг будет нечётким, подвижным, пляшущим.
И если он приходил не слишком поздно, это ничего не меняло. Он сидел в кухне за компьютером, просматривал сайт, а Танька, стоя у раковины, орала ему, что опять моет за него посуду. Как будто всё происходит ещё не сейчас, а месяц назад, или даже два месяца… Сейчас-то какое значение имела посуда, и эти дежурства попеременно, и график на кухне… И мамины слова, услышанные точно сквозь стену:
- Миша, ты как думаешь, простится мне, если сегодня я не пойду к вам на собрание? Что-то они в лицее часто, мне твоя классная опять звонила…
Классная каждый раз назавтра выговаривала тем, чьи родители не приходили на собрание. Наверно, и ему влетит. Но Мишка думал об этом отстранённо. Какая разница, что будет говорить Галина Николаевна. Ему казалось - прежде его жизнь текла сама по себе, никак не обозначенная. Теперь у его жизни появилось имя - Кирка. Кирка была с ним, когда он просыпался - или она просыпалась раньше него, потому что первое, что он осознавал, только открыв глаза - это что есть Кирка. Она была с ним на уроках - просто переставила ранец его соседа, Ярдыкова, на своё место, когда Ярдыкова не было в классе. И когда тот вернулся, он моментально оценил ситуацию и произнёс только удивлённое "понял".
Кирка могла бы сидеть, где хотела, даже учителя не говорили ни слова. Это, понятно, было из-за её родителей. Таких больше ни у кого не было.
Мишка спросил однажды:
- А вдруг ты вырастешь, как твоя мама?
Кирка отозвалась:
- Да не, у меня отцова порода. А у него женщины в роду - невысокие, это точно.
И добавила:
- Тётка у меня в Берёзках живёт, совсем маленькая…
- Где живёт? - переспросил Мишка.
Берёзки - это был пригородный посёлок. За полем, за перелеском. В маршрутке туда было ехать и ехать - папа там когда-то в больнице лежал. Мишка вдруг остро вспомнил, как шёл к папе от остановки и как попробовал скрыться от мальчишек за гаражами, и как увидел потом белый-белый снег, и красные пятна. Он даже вкус почувствовал во рту и сглотнул, а Кирка, не глядя на него, рассказывала:
- Они в пятиэтажке живут, на втором этаже. Тётка, муж и два моих… это, двоюродных. Представляешь, на четверых две такие комнатки. И как заходишь - сразу от дверей ванна и туалет, эту дверь закрываешь, тогда только эту можно открыть, а если эта открыта, значит…
Тут она как будто запуталась в дверях, махнула рукой:
- Но это - что ещё! А если ещё и раскладушку поставить! - и она дёрнула его за рукав. - Лёньке, старшему брату, всегда раскладушку ставили, пока я у них жила.
- А почему ты у них жила? - спросил Мишка.
Кирка помялась, как будто осознав, что у неё только что вылетело лишнее.
- Ну, это… Папа меня раньше отправлял к ним. В ссылку, в общем…
- Куда отправлял? - не понял Мишка.
Но Кирка только рукой махнула:
- Ну, это давно было…
И заговорила о чём-то другом, он не слушал, о чём. Он шёл и думал: сколько ещё он сможет делать, чтобы она не узнала про его бедный дом, про единственную комнату, в которой надо передвигать стулья, чтобы пройти, и вечно разбросана чья-то одежда. А ночью в темноте слышно, как дышат спящие люди.
Ведь можно же, чтоб Кирка никогда об этом не узнала? Или, по крайней мере, пусть узнает когда-нибудь не скоро.
Мишка смутно чувствовал исходящую от неё опасность. И это притягивало его, хотя иногда с ней рядом было до ужаса неуютно. Просто спина замерзала в тёплом пуховике от мысли о том, что может случиться. Он косился на неё, когда они шли по улице, думал, что она рассказывает ему про жизнь своих двоюродных так, точно и ему это должно быть чудно, как ей. А ему это нисколько не чудно. И он даже не двоюродный ей, он просто одноклассник. Если она узнает, как он живёт, она, должно быть, больше не захочет с ним и говорить. Что делать ему тогда? Он обрадовался, когда вспомнил: он сможет сразу же уехать! И уже всё равно будет, что здесь осталась девушка, которая его презирает, которая будет думать, что её обманули. Хотя он не обманывал её, он просто ничего не говорил.
Мишка с опаской глядел на Кирку, думал: ну, теперь-то ей наверняка не удастся сделать, чтобы ему объявили бойкот, даже если она снова этого захочет. Его-то уже не будет здесь! Но только пусть это будет не скоро.
Мишка не сказал маме, что ему тоже звонили из лицея-интерната. Весёлый человек представился Андреем Петровичем и сказал, что работает в лицее завучем. Бывают же такие завучи, которые любят поговорить с учениками. Он долго рассказывал про поездки к морю и про олимпиады за границей, и про выпускников лицея-интерната, кто там кем стал. Мишка отвечал всё время: "Угу. Понятно, угу".
А потом позвонила какая-то сердитая женщина, и она сказала, что Мишка не представляет, как ему повезло. "У тебя нет отца, и ты из такой большой семьи. Мы можем принять тебя и по категории сирот, и по многодетным. Сколько у тебя братьев и сестёр?" - "Я не знаю, - ответил Мишка. - Я считать не умею", - и нажал на "закончить разговор".
- С кем это ты? - спросила Кирка. Они вдвоём шли по улице. Ему не хотелось ничего пересказывать и даже думать не хотелось об этих людях, которые уговаривают его уехать из родного города и считают, что если у тебя отец умер - то тебе повезло. Он только плечами пожал. Но Кирка остановилась и схватила его за рукав. Спросила:
- Ты уедешь? Да?
И он ответил:
- Ещё чего.
И только потом понял, что в её голосе было и беспокойство, и страх. Что-то внутри сжалось у него.
Глупая. Сейчас-то - как же он уедет?
Он играл с тем, настоящим Юджином по сети, но реакция была не та, два раза он не заметил укрытие, и он не попал в Юджина с такой близи, что и слепой попал бы. И Юджин написал ему: "Можно подумать, что это у тебя три часа ночи, а у меня день в разгаре". Он не знал, что ответить, в голове крутилось только: "Я болен", и он стал искать, как это как это перевести, а потом решил, что поспит всего одну минуточку. И он не знал, сколько проспал - он не засекал время. А когда проснулся, ему показалось, что он совсем здоров, и он испугался, что завтра снова придётся идти в лицей.
Но когда он вскочил с дивана, у него резко закружилась голова, и он схватился за стул, а потом неловко уселся за него. Посидел, отдышался и открыл лицейский сайт.
Было не страшно. Он знал, что только посмотрит, какие книги читает Кирка, и Прокопьев, и Алая Роза - Ленка Суркова. Ему вдруг пришло в голову, что всё, о чём они говорят, может принадлежать и ему тоже. Он сразу решил, что не станет читать другие темы, особенно то, что написано о нём, старое, и не станет глядеть, вдруг появилось новое - про то, как он опозорился с олимпиадой. Должно быть, кто-то уже написал об этом - как не рассказать, если в других классах люди не знают. Думают - вот Юджин ничего не знает. Он же в параллельном учится, а в каком - не говорит…
У него был полный ящих личных сообщений. Одноклассники спрашивали: "Куда ты пропал?", писали:
"Давай выходи из сумрака!",
"Без тебя скучно",
"И Майракпак пусть сюда приходит, скажи ей!"
Несколько сообщений было от Майракпак.
"Зачем ты написал, что я твоя девушка?" - спрашивала она в первом.
"Как ты вообще? - было во втором. - Не молчи, я же волнуюсь".
"Тебя не было уже 4 дня", - подсчитывала она в третьем.
А в четвёртом писала: "Слушай, это не ты Лёша Михайлов, который болеет?".
И так хорошо, так спокойно показалось написать ей: "Да, я". Как будто иначе и ответить нельзя было.
Классуха напомнила ему, что она есть, даже когда он на своей территории, а не на лицейской. И все одноклассники есть. И они всегда могут посмеяться, если он сделает что-нибудь, забыв о них. Но сейчас он снова о них забыл. Он давно уже не чувствовал себя в безопасности, а теперь болезнь была его защитой. Он уже несколько дней был только сам с собой, с Лёшей Михайловым.
"Я Лёша Михайлов", - снова написал он. Её не было на форуме, она пришла только назавтра, утром. Как только за матерью захлопнулась входная дверь, он сразу вскочил с дивана и включил компьютер. Мойра была здесь!
"Я почему-то так и думала" - написала она ему.
В лицее только-только начались уроки. Наверно, она тоже болела. Он хотел об этом спросить, но сначала спросил: "Когда ты догадалась?".
"Не знаю, - отвечала Майракпак. - Может, когда ты написал, что в другом классе учишься. А может, нет. Ты ведь и на форуме отличаешься от всех. Но здесь людям это нравится, а в реале нет".
Он и сам чувствовал, что он отличается, но не понимал, чем. Когда целый класс станет потешаться над тобой, волей-неволей поймёшь, что ты не такой, как они. С Хичей они разве станут говорить, как говорят друг с другом?
А с Майракпак можно было разговаривать о чём угодно. Дрожа и тряся пальцами над клавиатурой, он кое-как описал, как стоял высоко над городом и как ударил его парень, до крови, и как пообещал сбросить в следующий раз.
Мойра писала в ответ:
"Может быть, это святой?"
Он не понимал:
"Как это - святой?"
Мойра отвечала:
"Он появился как раз когда надо было!"
И пускалась объяснять:
"Вот не было его рядом с тобой - и вдруг появился!"
А дальше писала:
"Ты и правда ошибка природы! Всё, как он назвал тебя - это правда!"
И сразу же:
"Мне было бы очень плохо, если бы ты сделал это! Я не хочу, чтобы ты умирал, дурак!"
Он только собрался переспросить, неужто ей и впрямь было бы плохо без него, и тут от неё опять сообщение пришло:
"Хотя при чём тут я? Самое главное - твоя мама!"
Его передёрнуло.
Он написал одними заглавными:
"НЕ НАДО!".
Лёша не помнил, рассказывал он или нет Майракпак про свою маму. Но, видать, да - Майракпак знала уже про неё. Она писала теперь:
"Не смей наказывать её так! У неё есть только ты, и она думает, что вся её жизнь - ради тебя!"
Он сидел - руки над клавиатурой - читал.
"Она страшно несчастна, - писала ему Майракпак. - У неё нет радостей".
И дальше:
"Она не понимает, что в жизни бывают радости".
"Она знает только, что надо как-то зарабатывать деньги, чтобы питаться, тебя кормить…"
"И это всё, больше ничего нет".
"Нет, ещё она пьёт, - как маленький, пожаловался он. - И раньше она приводила ночевать этих своих…"
Он задумался в поисках подходящего слова и, не найдя его, написал:
"Ей это радость была".
"Это не считается, - ответила Майракпак. Помедлила, думая, видно, какой довод ещё привести, и вдруг написала коротко - приказала:
"Жалей её!"
И, поскольку он не сразу ответил, добавила:
"Понял, нет?"
"Понял", - ответил он.
"Я знаю, что ты не выбрал бы родиться у своей мамы, - точно оправдывалась перед ним Майракпак. - Но для чего-то это надо было, я думаю, ты пройдёшь более сложный путь, чем большинство из тех, кого ты знаешь…"
"Какой путь?" - не понимал Лёша Михайлов.
Она отвечала:
"Не знаю пока… Может быть, ты станешь спасать ребят - таких, как ты".
Он думал, о чём это она. Так плохо, как ему, не жилось никому вокруг. Ни у кого из тех, кого он знал, не было такой мамы. И никому не приходилось скрываться под чужим именем, потому что иначе с ним разговаривать никто не станет. А тут - сам спасай кого-то…
Майракпак торопилась ему что-то объяснить и пропускала буквы, что-то исправляла, начинала снова. Он чувствовал, что она волнуется.
"Те, кого не понимают в детстве, часто становятся психологами или писателями, или ещё кем-то таким. Они сами начинают хорошо понимать людей".
И дальше она уже совсем путанно рассказывала про судьбу, и опять про какой-то путь. Он терял нить в её рассуждениях, и ему очень хотелось увидеть её. Казалось, тогда всё само собой станет понятным. Если бы он не болел, он бы написал ей: "Давай встретимся на первой перемене на лестнице между вторым и третим этажом, где витражи". Ему теперь хотелось поскорее вернуться в лицей! Но ведь и она тоже дома, когда все учатся. Он хотел спросить: "Ты что, тоже болеешь?". Но она сама без конца спрашивала его о чём-то, и он первый раз говорил с кем-то сам о себе. Ей интересно было всё: что он любит из еды, и из книг, и во что играть любит, и чего он боялся маленьким, и про что только она не спрашивала, и говорила: "Пойми, что ты - это ты. Алексей Михайлов. С ума сойти - от имени своего отказался".
И ему тоже это виделось необыкновенно нелепым, что он назвался каким-то Юджином. А сперва Лёхичем. Какой он Лёхич? Хича… Нет уж, он думал, что теперь всё отыграет назад. Пока он говорил с Мойрой, это казалось проще простого. А потом она сказала, что сейчас больше не может говорить. Может, ей надо было к врачу? Её не выписали ещё? Значит, рано было договариваться о встрече…
И тут позвонили в дверь. У мамки были свои ключи, да и рано ей было ещё. Он с опаской поглядел в глазок - на площадке стояли две низенькие фигурки - какие-то дети… А когда он приоткрыл дверь, он увидел Котовых, Костю и Катю, и Катя сказала ему строго, как она всегда говорила в классе:
- Мы пришли навестить тебя.
Он не знал, что делать, когда тебя пришли навестить, и он очень стеснялся мамкиных баулов. Она закупала много товара, что-то до поры хранилось у неё в железном контейнере на рынке, а что-то дома.
И Котовы его тоже, видно, стеснялись. Без звонка в гости ходить невежливо. Но его телефона никто не знал, а адрес Катя нашла в классном журнале. Она открыла нужную страницу как будто из простого любопытства, и тут же классная вошла и отчитала её. Дети с первого класса знают, что нельзя ничего трогать на учительском столе. Но Катя уже успела запомнить его адрес.
На кухне брат и сестра вытаскивали из пакета виноград, как будто не настоящий, и виноградины раскатывались по столу и падали на пол, разбегались, упругие и быстрые. За виноградом появилась баночка какой-то красной ягоды. Из ягоды Катя тут же взялась варить компот, и всё пробовала его, морщилась и добавляла сахар из сахарницы, точно не было ничего важней, чем его компотом напоить. А потом с компотом пошли в комнату. Он думал: хоть бы мать не пришла раньше времени, не увидела их здесь с чашками. А ещё думал, как это - быть братом и сестрой?
Костя кивнул на компьютер, спросил:
- А ты кто на форуме?
Он смутился: