Наверное, таким же беспомощным и вялым чувствовал себя его дед Данила Федотыч, когда на дальней охоте зашиб спину. Ушел за перевал на двадцать дней, а в двух часах пути до зимовьюшки упал с небольшого уступа, "хребтина хрустнула" - и ноги отнялись. Чуть не сутки полз, подтягивался и перекатывался по снегу дед Данила, лишь бы укрыться в заветренном распадочке. А потом один на один с тайгой, недвижный и почти без еды двадцать дней держался. Спасибо Черному - как умел, Помогал верный пес. То рябчика скрадет, то хворостину подтащит, теплым боком согреет и, хвостом повилявши, бодрости придаст. Если б не он… Но все равно пришлось деду Даниле испытать свое терпение, до конца не терять надежды и веры в людей. Знал: рано или поздно придут. Значит, надо терпеть. Вот и ждал. В снег закапывался… Слабыми стариковскими зубами рвал горячее полусырое мясо рябчика вместе с перьями… Проваливался в забытьи, а приходя в себя, из последних сил раздувал гаснущий костер… Терпеливо уговаривал Черного бежать домой, за подмогой, да Черный не пожелал бросить хозяина. И только на двадцать вторые сутки нашли старика в сугробе, отощавшего, с помороженными ногами, без сознания, но живого. "Жив остался, потому как ждать талант имел", - признался он позднее Саньке.
Так что деду Даниле пришлось куда труднее, чем им сейчас. Он был один, а их трое, целый коллектив. Тогда была зима, а сейчас лето. И он был больной, а они все здоровые. Да и найдется еще что пожевать, чтобы обмануть голод, вон, медведи по весне одной травой питаются, а ничего, жиреют…
Однако все более или менее приличные травинки на уступе, все зеленые сосновые иглы были подобраны и съедены, а голод еще настойчивее подсасывал желудки, еще нуднее напоминал о себе. Ребятам грезилась ушица в котелке над костром, вареная картошечка с постным маслом, отдающие чесноком розоватые ломтики сала на хлебной горбушке. И эти-то грезы мучили их, наверное, сильнее, чем сам голод.
Утром четвертого дня Санька почти закончил высекать свою надпись. Теперь, если еще кого-нибудь загонит сюда шторм, каждый поймет, что пещера обитаема. На стене красовалось:
ПЕЩЕРА ТРЕХ РОБИНЗОНОВ ЦЫРЕН БУЛУНОВ РУДОЛЬФ ПИЛЬМАН АЛЕКСАНДР МЕДВЕДЕВ
7 АВГУСТА 197…,
Санька держал в левой руке наконечник, в правой топорик, когда Цырен разрезал на кусочки ремень от брюк и предложил пожевать его с солью. Он уверял, что это очень питательная и богатая витаминами пища, вообще сплошное лакомство - свиная сыромятина. Но, видно, не суждено было друзьям испробовать это изысканное блюдо. Цырен замер с протянутой рукой, все затаили дыхание. Издалека донеслось еле Слышное тарахтение мотора.
Внизу шел катер!
Они выскочили на уступ, замахали кто чем, закричали с такой силой, точно только что наелись до отвала, - и на катере заметили их. Маленькое судно под красным флагом свернуло к берегу.
Цырен тихо сказал "ура" - и пошатнулся. Рудик едва успел подхватить его.
- Ты что?!
- Голова кружится, не могу вниз смотреть, прошептал Цырен побелевшими губами, Никогда не, кружилась. Еще над тобой смеялся…
- Это от волнения, - сказал Санька.
Катер приближался. Ребята заскочили в пещеру наспех скидали, вещички в рюкзаки, завернули в одеяло драгоценные находки и, уже собранные, снова вышли на площадку.
- Топорик забыл, - спохватился Санька. И добавил, возвратившись: - Жаль, надпись не закончил. Там дела-то на пять минут - год высечь.
- Может, останешься? - по привычке подцепил его Цырен.
- В следующий раз закончишь, - сказал Рудик.
Цырен поглядел на Рудика, на Саньку, и улыбнулся:
- Мы еще вернемся. Даже если ученые не заинтересуются. Возьмем веревку, скобы, топорик ступеньки рубить. Ничего, сами заберемся. Так что не будем прощаться с нашей пещерой.
- Эй, на скале-е-е! - донеслось снизу, с катера. - Каким ветром вас туда занесло, на такую верхотуру?
Санька сложил ладони рупором, крикнул:
- Горным!
И тут же подумал: "Доверчивый ты человек! Они же не спрашивают. Это поговорка такая…"
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. НИТЬ
КЛАССНОЕ СОБРАНИЕ
Осень выдалась теплая, погожая. Лишь в начале сентября порохнуло снегом, прибило картофельную ботву на огородах, утихомирило зелень трав, а после снежок растаял и установилось бабье лето, ясное и прозрачное. Куда ни глянь, краски такие яркие - в глазах рябит. И где только берет матушка-природа эти чистые первозданные тона?!
Зайдешь в падь Крутую, что начинается за школой, - посреди желтизны осинника вспыхивают багряные костры: черемуха, жимолость, рябина. По крутым взлобкам ровно и непобедимо зеленеют кедрачи, но и в них то и дело проглядывают желтые, оранжевые, красные мазки. Повернешься к Байкалу - та же пестрота: возле берега вода тяжелая, иссиня-черная, дальше переливается на солнце полоса серебристой рыбьей чешуи, а за нею до самого противоположного берега - гладкая, без единой морщинки, синь. Гористый противоположный берег мрачен и угрюм - там уже давно лежит снег. И надо всем этим- возвышается лазоревый купол высокого осеннего неба.
Ну разве усидишь за партой в такое время!
Из пятнадцати поселочков, расположенных по берегу Байкала и по речкам, уводящим в глубь материка, съехались сюда ребята. Как-никак Горячие Ключи - поселок солидный. Леспромхоз, три магазина, школа-восьмилетка с интернатом, Дом культуры, почта, баня и пекарня. Не то что какой-нибудь Сохой, где всего три десятка изб.
Но Сохой, думал Санька, дом, а Горячие Ключи - хоть и учится он здесь уже третий год, хоть и успел полюбить интернат, все-таки не дом. Школа. Это летом, едва отпустят на каникулы, едва улетишь домой - как не бывало школы. А по осени к учебе не вдруг привыкнешь. Не так-то просто после вольной жизни.
Горячие Ключи растянулись по берегу Байкала, километра на три. Когда-то, Санька еще был шкетом, от края до края поселка сушились по заборам рыбачьи сети, густой омулевый дух стоял окрест. Теперь лов временно запрещен, колхоз переключился на разведение коров да овец, но многие поразъехались. Разве станет уважающий себя байкальский рыбак телят пасти? И леспромхоз ушел дальше в тайгу, остались от него контора, лесной порт да нижний склад - громадные горы бревен. Тоже правильно: нельзя по берегам Байкала лес губить - речки пересохнут. Вот и вышло, что присмирели, притихли прежде шумные Горячие Ключи. Колхозники, охотники да огородники - народ степенный, пожилой. Рыбаки и лесорубы - те любили пошуметь. И пляски плясали, и песни орали, и подраться вполсилы были не прочь. Теперь от них в поселке лишь заколоченные избы остались. Только к сентябрю оживают Горячие Ключи, когда понаедет из ближайшей округи ребятня…
Зазвенел звонок. Санька и не заметил, задумавшись, как урок пролетел. Хлопнул партой, принялся собирать портфель. Валюха глянула на него сузившимися глазами, сморщила веснушчатый нос - так она смеется над Санькой.
- Ишь ты, обрадовался! Забыл - классное собрание?
Он, и правда, совсем забыл. А жаль, хотелось в библиотеку сбегать, книгу сменить. Но ничего не по делаешь…
Собрание началось как обычно. Фаина Дмитриевна, классный руководитель, принялась распекать своих ученичков. Всем досталось на орехи. Фаина Дмитриевна историк, учитель она хороший, заведет рассказ - никаких звонков не услышишь. А вот классный руководитель как все. Хоть бы что-нибудь новенькое придумали на этих собраниях, ведь уснешь со скуки.
Прежде всего Фаина Дмитриевна перечислила, какие за кем провинности, будто и без нее не знали. Между прочим, Саньке тоже досталось за двойку по литературе. Подумаешь, проблема - не выучил стихотворение! Больше всех перепало Снегирю, он уже три двойки успел отхватить. Все-таки странные люди - учителя. Будто сами никогда не учились. Или напрочь забыли свое детство. А вспомнила бы сейчас Фаина Дмитриевна, как не хотелось садиться за парту после каникул, наверное, совсем по-другому повернула бы разговор. Чего уж тут выяснять причины, дело ясное: мысли витают ой как далеко от учебника. Снегирь с Рудиком, например, сразу взялись ледокол доделывать. Тоже понять можно, люди все лето ждали этого часа. И поговорить надо, о таежных кострах вспомнить, о дырявых шалашах, о клеве на зорьке. Что за жизнь будет, если весь белый свет на учебнике сойдется? Учатся они все более или менее одинаково, тем только и отличаются, что у каждого свой интерес…
Фаина Дмитриевна продолжала говорить что-то поучительное, а мысли Саньки текли своим чередом, независимо от ее слов.
Открылась дверь, бочком вошел Павел Егорович, директор школы.
- Сидите, сидите, ребята. Не помешаю, Фаина Дмитриевна?
И пристроился скромненько на задней парте. Павел Егорович - человек справедливый, душевный. Этот не станет зудеть почем зря, за двойку выговаривать, а приведёт жизненный пример, и сразу поймешь, что ты за птица. И авторитетный. У кого серьезное дело, все равно дома или в школе, - к нему идут советоваться. Удивительно, чем только притягивает ребят? Строгий, требовательный, никакой промашки не спустит. А говорить с ним просто, ну если и не как со старшим братом, то как с отцом. Потому, наверное, что не отгораживается Павел Егорович от ребят ни кабинетными стенами, ни должностью, ни возрастом. Больше все в работе, среди учеников. Глянешь со стороны - не подумаешь, что директор. Худенький, ростом не вышел, курточка кургузая, лицо моложавое, а что седина - так не видно под кепкой. Ребята дрова пилят - он с ними. Картошку копают на интернатском огороде - он больше всех старается. Двор убирают - он тут как тут с метлой или лопатой.
Недавно вокруг школы забор чинили, взялся Павел Егорович брусочки обтесывать. Санька посмотрел, посмотрел, как он тюкает топором, Все мимо да мимо, - и рассмеялся. Зря, конечно, рука-то у него после ранения высохла. Другой бы обиделся, а Павел Егорович, на Саньку глядя, тоже расхохотался. Ну, Санька, конечно, топор у него отобрал, сам давай тесать, а Павел Егорович говорит: "Вот этим ты мне и нравишься, Медведев. Руки у тебя золотые. Топором владеешь мастерски. И ружьем, наверное, тоже?" Санька признался: "Я, Павел Егорович, все умею, что охотнику положено". - "Молодец! Жизнь - она длинная, любое ремесло сгодится". Словом, как говорит Кешка, "Егорыч - мужик правильный".
- А все потому, - продолжала между тем Фаина Дмитриевна, - что скучно мы живем, недружно, каждый сам по себе. И в свободное время кто в лес, кто по дрова. Коллектив мы или не коллектив? Вон Снегирев вообще учиться бросил, сплошные двойки - и никому никакой заботушки. Мы важную проблему обсуждаем, а посмотрите на Медведева - ворон считает, его дело сторона…
Санька растерянно заморгал и опустил голову. Не потому, что получил замечание, как-то вдруг дошло до него, что речь идет действительно о чем-то важном, без чего дальше жить нельзя. Вот и Фаина Дмитриевна разволновалась, голос зазвенел. Неужели дружба в классе - только ее забота? И как же он так, будто в самом деле посторонний? Учителей обвиняет, что не умеют встать на место учеников, а сам-то? Хоть раз представил себя на их месте? Прямо сейчас, к примеру. Вообразил бы себя Фаиной Дмитриевной и попытался пронять своих дружков!
- А ведь наверняка каждый мечтает о большом деле, которое только всем вместе и можно осилить. А когда общее дело, общие заботы, и настроение другое. Каждый подтянется, потому что будет знать - я опоздал на урок - всему классу минус, я получил двойку - для всех неприятность…
Фаина Дмитриевна села, ее место за столом заняла Валюха, Валя Рыжова, староста класса, член комсомольского бюро школы. Когда она вела собрания, отчитывала кого-нибудь, давала поручения, агитировала и контролировала, она словно отрывалась от Саньки, возвышалась над ним, и он слушал ее уже не как Валюху, а как пусть небольшое, но все же начальство. Наверное, именно поэтому ее речи не очень-то трогали Саньку. Хотя и не вызывали протеста, как у некоторых, потому что Санька знал: скажи она то же самое, да только другими, нормальными словами, он тут же согласится. Однако сейчас он ждал, что Валюха поддержит Фаину Дмитриевну, предложит что-нибудь такое, чтобы у всех разом загорелись глаза. Но Валюха завела обычное:
- Я считаю, правильно Фаина Дмитриевна говорит. Дальше ни шагу нельзя без общего дела. Все мы о нем мечтаем - и держим при себе, стесняемся поделиться с коллективом. Хватит быть единоличниками! Встал бы сейчас каждый и выложил напрямик самое заветное…
- Давай с тебя и начнем! - крикнул с места Цырен.
Валюха не ожидала такого, разволновалась, покраснела. И сразу выступили все до единой веснушки, обычно почти незаметные. В такие минуты она особенно нравилась Саньке, хотелось вскочить, защитить ее, собою заслонить от обидчиков. Но вообще-то Валюха редко терялась, характерец у нее еще тот - сама пятерых обидит и от десятерых отговорится. За это и недолюбливал ее Цырен: "Твоя Валюха словами сыплет, как белка шишку шелушит, только скорлупки отскакивают. Слов много - мыслей мало. Ты бы ей намекнул, чтоб поменьше тараторила. А то: я считаю, я считаю, а сама только за учителями повторяет, Тоже мне общественная деятельница!" Конечно, в чем-то Цырен был прав, Валюха слишком часто, по поводу и без повода, выступала на собраниях. Но когда она смущалась и краснела, как сейчас, Саньку покидала всякая объективность.
А Валюха тянула время, видно, никак не могла придумать, что бы такое предложить. Или, наоборот, заранее знала, да хотела заинтриговать ребят.
- Я считаю, надо нам организовать кукольный театр, - наконец сказала она. - Помните, в том году приезжали кукольники…
Договорить ей не дали. Класс загоготал, завизжал, застрекотал и заойкал. Будто не класс, а зверинец. И будто Валюха сказала что-то ужасно смешное.
- Сейчас разбежимся в куклы играть!..
- Доучились до седьмого класса…
- Тогда уж соску в зубы - ив ясли…
Валюха стояла под градом обрушившихся на нее насмешек и смотрела прямо перед собой большими глазами цвета байкальской волны. С вызовом, с затаенным превосходством смотрела.
- Кукольный театр - это не в куклы играть, - стараясь преодолеть шум, сказала она. - Каждому нашлось бы дело по душе. Пьесы писать, декорации рисовать, освещение, оформление, музыкальное сопровождение. Даже кукол смастерить - и то сколько выдумки потребуется. А представляете, какой эффект в поселке - свой театр!..
Но класс не слушал ее:
- Спасите, коза-дереза забодает!..
- Бабка за дедку, дедка за репку!..
- Ну, хорошо, не нравится - не надо, - неожиданно согласилась Валюха, и в голосе ее прозвучали нотки, явно заимствованные у Фаины Дмитриевны. - Не настаиваю. А ты что предлагаешь, Цырен?
"Вот сейчас! - затаив дыхание, ждал Санька. - Сейчас предложит - и все сразу согласятся". Правда, они решили сначала привести в порядок экспонаты, соорудить стенд, написать таблички, лишь потом преподнести в подарок школе и тем самым положить начало музею. Но дело пока не сдвинулось нисколько, а момент самый подходящий. Очень даже права Фаина Дмитриевна: и музей будет, и класс можно сдружить. Ну давай же, Цырен, давай!
- Предлагаю, - объявил Цырен, - пойти на птицеферму, поймать несколько петухов, выщипать им хвосты, понатыкать вот так перья вокруг головы - и сыграть в индейцев. Представляете, какой будет эффект…
Все опять загоготали.
_ "Неужто пожалел с классом поделиться? опешил Санька. - Может, Рудик?"
Но Рудик вопросительно глянул на Цырена и опустил глаза. Ясно, теперь и Рудик промолчит. Минуту назад еще, может, рискнул бы. А теперь нет.
Класс молчал. Было ясно: кукольный театр никого не заинтересовал. Но и дурацкая шуточка Цырена не прошла даром, заставила задуматься всерьез. Санька по лицам видел: многие начали соображать, припоминать, прикидывать. Однако теперь предложить что-нибудь было особенно трудно - не засмеяли бы. А Валюха стояла у стола, ломала пальцы и не знала, что делать. В ее глазах посверкивали искорки, предвестники близких слез. Вот ведь как - когда смеялись над нею, и бровью не повела, а здесь страдало дело, общее дело.
И неожиданно для себя Санька вскочил и выпалил:
- Предлагаю школьный музей!
Кто-то хмыкнул, кто-то ойкнул, где-то скрипнула парта. Санька насторожился: сейчас грохнет хохот. Но класс ждал пояснений.
- Да, да, самый настоящий музей! Мы нынче летом с Цыреном и Рудиком нашли разные вещи доисторических людей: топорики, ножи, наконечники от копья. В общем, очень интересно. Вполне можно представить по этим экспонатам, как жили наши полудикие предки… - Сказать о пещере и рисунках он не осмелился. - Ну, а кроме того, вот ребята делают макет ледокола "Байкал". У Цырена есть фотография Сергея Лазо, героя гражданской войны. У Кешки сланец с отпечатком папоротника. Есть он у тебя, Кешка?
- Еще бы! И разные другие камни есть.
- Вот видите! А у нас в чулане чучело глухаря пылится почем зря…
- Сам ты чучело! - пробурчал себе под нос Цырен, но в наступившей тишине услышали все.
Санька сбился с мысли, никак не мог вспомнить, что же еще хотел предложить для музея. Постоял, постоял и сел. Но уже со всех сторон потянулись руки, посыпались предложения:
- А у меня гильза снарядная от гражданской войны…
- А у нас белка на ветке…
- У меня лазурит, вот такая глыбина…
- Мой отец альбом фотографий собрал - разные виды Байкала…
- Так он их тебе и отдаст, держи карман шире…
- Мы с братом модель Чертова моста делаем…
- Я на чердаке дореволюционные газеты с твердыми знаками нашел, огромную кипу…
- А мне отец показывал старинную листовку: "Все на борьбу с Колчаком!"
- Ты что-то хотел сказать? - предоставила Валюха слово Снегирю.
Окрыленная новым поворотом событий, неожиданной вспышкой энтузиазма, она, казалось, совсем забыла про кукольный театр.
Снегирь лениво приподнялся, сел на спинку скамьи.
- И скажу. По-моему, вся эта затея с музеем - сплошная фантастика. Подумаешь, ножи и топорики! Это еще не музей. Фотография Лазо и листовка к нашим местам никакого отношения не имеют. А все остальное - камни, белки и глухари - игрушки, тот же кукольный театр. Музей - это что? Это славная история края, показанная в экспонатах. Верно я говорю, Фаина Дмитриевна? А у нас какая история? Где настоящие экспонаты? Нет, дохлое дело! Вообще-то я не против музея. Но только не у нас. Есть места, где каждый камень под ногами - свидетель какого-нибудь события. Ленинград, например. Там Петр Первый Жил, Пушкин, декабристы, там революция началась. Или Сталинград, Краснодон, Одесские катакомбы. А наш край так себе…
Он сел, и все пришибленно замолкли. Даже Санька нос повесил: конечно, если сравнивать с Ленинградом… Одна Валюха не сдалась, умоляюще поглядела на Фаину Дмитриевну, точно прося поддержки.
Фаина Дмитриевна развела руками:
- Конечно, у нас не Ленинград, не Новгород и не Ростов Великий. Но кое-что, наверное, можно собрать, все будет зависеть-от вашей инициативы. А вообще-то, если хотите знать мое мнение, зря вы отказались от кукольного театра. Такие возможности…
- Я же говорил, - подал голос Снегирь. - Не знаменитые у нас места…
И тут вскочил с последней парты Павел Егорович. Не выдержал, вмешался в ребячий спор, и не как директор, как ученик - азартно, совсем по-мальчишечьи: