За дорогой блестела луговая трава. Я любил пасти коров на лугу. Хорошо бы сейчас и наших лошадей попасти. Вернётся дядя Вася, скажу ему. Дорога, по которой мы приехали, тянулась дальше вправо, в село. Позади хаты вдали возвышалась усадьба. Левее выглядывали крыши хат, темнел лес. Между хатой и усадьбой тянулся овраг. Хорошее место выбрали разведчики. И видно отсюда далеко, и луг рядом. Наверное, и речка где-нибудь близко.
Я ходил вокруг хаты, крепко сжимал автомат, внимательно смотрел на луг и на дорогу, на овраг и на усадьбу.
И вдруг я увидел, как от усадьбы кто-то пробирается. Кто это? Почему идёт не по дороге, а через овраг? Прячется, озирается, будто за ним гонятся. Это же шпион немецкий! Точно! Переоделся в нашу форму, чтоб его не узнали.
Он подходил всё ближе. Теперь его хорошо можно было рассмотреть. Молодой, чем-то похож на Яшку, в новой красноармейской форме, без винтовки. Тоже замаскировался! В нашем полку не было бойцов в новенькой форме да ещё без винтовки или автомата. Он всё смотрел на нашу хату, думал, наверное, что его никто не видит.
Я спрятался за углом. Когда боец подошёл совсем близко, я выскочил, наставил на него автомат и отчаянно, что было силы закричал:
– Хальт! Хенде хох!
Шпион остановился как вкопанный.
– Хальт! Хенде хох!
– Чего?
– Руки вверх! Понял?
– Чего орёшь?
– Стрелять буду!
– Ты что? Ты что? Опусти автомат. Слышь, говорю, опусти! Убьёшь!
Шпион не убегал и не собирался поднимать руки. Он уставился на меня испуганными глазами и ругался:
– Не балуй, тебе говорят! Кончай шутки шутить!
Вдруг сзади раздался строгий голос Петра Иваныча:
– Что за шум?
Я оглянулся. Пётр Иваныч спокойно смотрел на нас.
– Кто такой? – спросил он шпиона.
– Да вот… – протянул тот обиженно.
– Чего "да вот"?
– Посыльный я, из штаба. Шёл к вам, а тут этот с автоматом.
– Топал-то зачем?
– Велели вам сразу же в баню идти. Истопили вон там, в деревне.
– Понятно. А ты чего без оружия ходишь?
– Быстрей хотел.
– Быстрей… – Глаза Петра Иваныча сощурились. – Давно в строю?
– Только привезли из запасного.
Посыльный… Назваться не мог. Фронтовика сразу видно. А этот ещё новичок, только приехал на фронт.
– Ошибочка вышла, – посочувствовал мне Пётр Иваныч. – Но ты не расстраивайся. Лучше переглядеть, чем недоглядеть. Бережёного и бог бережёт.
3. ХОРОША БАНЬКА!
Вернувшись в хату, Пётр Иваныч увидел свой вычищенный автомат.
– Твоя работа?
– Ага.
– Спасибо, помощник.
Приехал дядя Вася и стал сносить в комнату продукты.
– В баню зовут. Фронтовую, видать, соорудили, – сказал ему Пётр Иваныч. – А будить жалко. Эх, спим, спим, а отдохнуть некогда!
Он нахмурился и вдруг безжалостно крикнул:
– Поднимайсь! Собираться в баню!
Разведчики зашевелились. Как им не хотелось вставать!
– Подъём! Взять полотенца! Мыться пойдём! – продолжал будить разведчиков Пётр Иваныч.
Разведчики полезли в вещевые мешки. А у меня ещё не было ни своего вещевого мешка, ни полотенца. Мы с дядей Васей одним вытирались. Значит, я не пойду в баню? Но дядя Вася достал полотенце и протянул мне.
– А вы?
– Потерплю маленько. Хозяйство без присмотра не оставишь. Воротитесь, тогда я съезжу.
Разведчики шагали в баню в одних гимнастёрках, а я – в курточке. Я буду мыться в настоящей фронтовой бане. У Третьяка я мылся зимой в корыте или тазу, а летом – в речке. И бельё своё сам стирал.
Яшка, блестя круглыми глазами, рассказывал:
– У нас дома своя банька есть. Дед в огороде срубил. В ней уж попаришься так попаришься! Залезешь по-пластунски да как поддашь парку… Но с дедом мне не сравняться. Напустит пару – задохнёшься. Я не выдерживал. А ему хоть бы что: хлещет себя веничком и крякает. Зимой, в самый мороз, напарится, выскочит голышом – и в снег. Поваляется, покатается – и снова на полок. До девяноста лет прожил – ни насморка, ни чиха.
Мы вошли в село. Где же баня? Пётр Иваныч повёл нас во двор, где стоял грузовик.
Здесь возле сарая под двумя железными бочками на кирпичах горели костры. Одна бочка была накрыта крышкой, а из другой, открытой, поднимался пар. В грузовике с откинутым задним бортом большими стопками лежало бельё. Оно было такое чистое, что даже глазам не верилось. Около него хлопотали две девушки в гимнастёрках и зелёных юбках.
Пётр Иваныч подошёл к грузовику. Девушки поздоровались с ним, как со старым закомым. Они дали ему бельё и полотенца на весь наш взвод. Пётр Иваныч попросил одну из них:
– Подбери чего-нибудь новому разведчику.
Девушка внимательно посмотрела на меня и улыбнулась:
– Где это вы нашли такого большого? Ишь, фронтовичок какой! Подберём что-нибудь!
Вслед за Петром Иванычем мы пошли в сарай. В нём плавал пар. На полу были настелены доски, стояли лавки, табуретки. Возле них разбросаны железные тазы. Около дверей стояла ещё одна железная бочка с водой, вёдра и ящик с кусками чёрного мыла.
Мы, торопясь, начали раздеваться. Старый боец, который здесь хозяйничал, собрал нашу одежду, отнёс её к закрытой бочке и запихнул в неё. Пока мы будем мыться, одежда хорошо пропарится.
Я с удивлением смотрел на разведчиков. У них были чёрные от загара лица и шеи, а тело совсем белое.
Пётр Иваныч усмехнулся:
– Загар фронтовой, только до шеи.
И у меня тоже был фронтовой загар.
Пётр Иваныч стоял ко мне боком. У него на белой коже был длинный красный шрам. От него вправо и влево расходились шрамы поменьше. Это тяжёлое ранение. Петру Иванычу за него дали золотую нашивку.
Я хотел мыться с Витей, но его уже кто-то взял в пару. Я стоял около Петра Иваныча и не решался отойти от него.
– Начнём, Фёдор, водную процедуру, – сказал он нетерпеливо.
Мы взяли тазы и поставили их рядом на лавку. Старый боец принёс горячую воду. Пётр Иваныч протянул мне мочалку и мыло:
– Чтоб всю грязь смыл! На развод ничего не оставляй!
Я неловко намылил голову большим куском мыла. Волосы слипались, я ерошил их и старался быстрее смыть мыло, чтобы не попало в глаза. Потом работал мочалкой, обливал себя тёплой водой. Было немного больно, весело и жарко. Каким я теперь стал лёгким, чистым!
Пётр Иваныч растирал мочалкой своё тело. Я смотрел на его руки и боялся, как бы он не задел шрам. Но мочалка, как только доходила до шрама, сразу же убегала вверх, и по шраму лишь мягко стекала пена.
Разведчики радовались чистой воде, плескались, брызгали друг на друга, как маленькие. Мне тоже хотелось поиграть – я набирал воду в горсть и тонкой струйкой выпускал в таз.
– Голову хорошо вымыл? – спросил Пётр Иваныч. – Ну-ка становись! Крепче держись за лавку. Надраю тебя, чтобы блестел, как медный самовар!
Он густо намылил мочалку. Я покрепче упёрся в лавку. Пётр Иваныч поддерживал меня левой рукой, а правой тёр спину, бока, шею. Хоть и больно было, но я молчал, только крепко сжимал зубы.
Наконец Пётр Иваныч кончил тереть, окатил меня водой, и я с облегчением вздохнул.
– Порядок, – сказал Пётр Иваныч. – Сколько ни мойся, белее снегу не будешь.
Мы первыми кончили мыться. Глядя на нас, и другие разведчики окатывали напоследок себя чистой водой. Все раскраснелись. Яшкино округлое лицо блестело пуще прежнего.
Разведчики присаживались на лавки, вытирались старыми полотенцами. У меня немного кружилась голова, хотелось пить.
Старый боец принёс нашу одежду. Она густо пахла семечками. Разведчики стали одеваться. Как им нравилось натягивать чистое бельё!
А когда же мне принесут?
Старый боец снова появился в сарае:
– Где тут самый большой разведчик? – спросил он весело. – Держи обновку!
И он протянул мне настоящее красноармейское бельё. Рубаха и кальсоны были как раз по мне, по краям подшиты белыми нитками. И точь-в-точь такие же, как у разведчиков.
Глава вторая. Я – ПОЧТАЛЬОН
1. ПОДАРОК ПЕТРА ИВАНЫЧА И ВИТИ
Мы недолго простояли в куркульской хате. Нас перевели в усадьбу, в штаб полка.
Штаб разместился в каменном доме с высоким крыльцом и большими светлыми окнами. Дядя Вася вместе с разведчиками притащил в комнату длинный стол и стулья на всех, вынес лишние вещи.
Разведчики теперь ходили в гимнастёрках и пилотках. А Пётр Иваныч носил мягкую фуражку с зелёным козырьком. В доме все были в военном и только один я в гражданском, вроде чужой.
Как-то вечером Пётр Иваныч, Витя и дядя Вася о чём-то тихо разговаривали. Я подошёл к ним. Они повернулись ко мне. Глаза их были хитрыми. Пётр Иваныч вдруг громко сказал, будто меня и не было в комнате:
– Как, Витёк, думаешь, может, нора уже нашему Фёдору настоящим разведчиком быть?
– Думаю, пора.
– А ты, Егорыч?
– Заждался, Федюшка, давно пора.
– Значит, решено!
Пётр Иваныч, как фокусник, вытащил из-за спины новые кирзовые сапоги:
– Получай, Фёдор.
– А это добавка к ним. – И Витя положил рядом с сапогами новое обмундирование.
– Доволен? – спросил Пётр Иваныч.
Я от радости совсем растерялся. Все слова вылетели у меня из головы.
Пётр Иваныч усмехнулся:
– Однако сапоги-то великоваты. Впору прятаться в них. Перешивать придётся.
– Это уж по моей части, – сказал дядя Вася. – До фронта сапожным делом занимался, а тут и вовсе сапожником стал.
2. ДЯДЯ ВАСЯ ВСЁ МОЖЕТ
На другой день после обеда мы с дядей Васей пошли в сапожную мастерскую. Она находилась в том же селе, где и баня. Из усадьбы к селу вела прямая дорога.
Дядя Вася нёс сапоги под мышкой. Чего он только не умел – и пахать, и сеять, и косить, и жать, и дом поставить, и за лошадьми ходить, и одежду починить, и еду приготовить! А теперь он мне сапоги сошьёт!
Мы вошли в хату. В ней кисло пахло кожей. В углу в кучу были свалены красноармейские ботинки и сапоги. На длинном низком столе лежали дратва, куски кожи, сапожные колодки, железные и деревянные гвоздики, грязный воск.
На раскладных стульчиках сидели бойцы в фартуках и тачали сапоги. Все они были старше разведчиков, а один, с усами, даже старше дяди Васи. Работали молча. Только слышался стук молотков по коже.
– Привет, славяне, – поздоровался дядя Вася.
– Егорычу – почтенье, – ответил усатый.
– Поработаю немного. А то вот разведчик наш без сапог ходит.
Дядя Вася надел фартук, сел на свободный стульчик, вытащил из кармана прихваченный в штабе лист бумаги и расстелил на полу:
– Сымай правый ботинок и ставь сюда ногу.
Он обвёл карандашом на бумаге мою ступню, посмотрел на лист и сказал огорчённо:
– Где ж на тебя тут колодку наберёшь?
– Чего заскучал? – посмотрел на дядю Васю усатый. – На, держи! Подгонишь на пацана!
Усатый кинул ему две деревянные колодки. Они были старые, все в маленьких дырочках от гвоздей. Дядя Вася повеселел, взял сапожный нож, быстро подогнал колодки под мои ноги. Потом поточил нож на оселке и принялся за сапоги. Он легко резал кожу, натягивал её на колодки, вколачивал тонким молотком гвоздь к гвоздю, протягивал обеими руками дратву. С его лица не сходила улыбка. Он всегда был таким, когда делал какое-нибудь невоенное дело.
Уже совсем свечерело, когда дядя Вася закончил работу. Он разогнул спину и положил руки на колени:
– На сегодня хватит. Посижу ещё денёк, и сапоги будут в самый раз.
Когда мы вернулись к себе, нас ждал Витя:
– С портным договорился. Сейчас был здесь. Земляк. Наш, воронежский. На одной улице жили. Узнал обо мне, сам разыскал. Завтра утром пойдём к нему.
На фронте бойцы всегда земляков ищут. Тут земляки – как родные братья.
– Мишка своё дело знает, – рассказывал Витя. – Мастер высшего класса. У нас в ателье работал.
3. СЕРЬЁЗНЫЙ ПОРТНОЙ
Портновская мастерская помещалась рядом с сапожной, в соседней хате. В ней было чисто, приятно пахло горячим утюгом, шинельным сукном. В углу стояла швейная машинка.
Портной сидел на столе, подставив под ноги табуретку. Он низко склонился над новеньким офицерским кителем с намёткой белыми нитками и работал иглой. На шее у него висел матерчатый сантиметр. Увидев нас, он улыбнулся Вите и соскочил на пол.
Он хромал и немного горбился.
– Явился, клиент, – сказал портной важно. – Очень приятно. Что желаете заказать? Слушаю вас.
Портной обращался ко мне по-взрослому и как будто совсем не замечал Витю. Может, он забыл, о чём тот его просил?
– Значит, форму шить будем, – продолжал портной тем же тоном. – Надеюсь, материал не забыли? Прошу.
Я протянул ему свёрток. Он ловко развернул его, расстелил на столе брюки и гимнастёрку, упёрся левой рукой в бок, правой взялся за подбородок и, прищурясь, смотрел на обмундирование.
– Та-ак, – протянул он важно. – Материал подходящий. Прошу, клиент, раздеваться.
Я торопливо стащил с себя курточку, рубашку.
– До пояса. Только до пояса. Хватит.
Он неожиданно сильно взял меня под мышки и поставил на табуретку:
– Стоять смирно. Пятки вместе, носки врозь. Дышать разрешается.
Портной стал меня обмерять. Руки его быстро делали своё дело. Холодный сантиметр щекотно прикасался то к груди, то к спине, то к животу. Портной подошёл к столу, записал на бумажке цифры и опустил меня на пол:
– Можете одеваться.
Он вооружился большими ножницами и начал быстро разрезать по швам гимнастёрку и брюки. Мне стало жалко их. Куски материи он раскладывал на столе, прикладывал к ним сантиметр, уверенно проводил мелком ровные линии. В его руках снова защёлкали ножницы. Я затаив дыхание смотрел на него. Витя тоже притих. А портной будто забыл о нас.
– Ну, мы пошли, – сказал Витя, – не будем мешать. Когда приходить?
Портной поднял на нас глаза, задумался:
– Завтра утром прошу. Думаю, обойдёмся без примерки.
Уходить из мастерской не хотелось. Если бы мне разрешили, я бы всё время сидел здесь, пока портной не сошьёт обмундирование.
На столе лежала стопка новых погон из шинельного сукна. Для меня они были велики. А портной, может, и не вспомнит о погонах.
– Вы мне погоны сделаете? – осторожно спросил я.
– Непременно. Какой же разведчик без погон? До завтра, уважаемый клиент, до завтра.
Мы с Витей вернулись в усадьбу. Солнце скрылось за притихший сад. Мы распахнули окна, и теперь прохладный воздух гулял по комнате. Я подошёл к окну. На меня смотрела яркая звезда.
Уже все крепко спали, а я никак не мог уснуть. Неужели завтра у меня будет своя собственная форма и я наконец стану настоящим бойцом? А вдруг нас сейчас куда-нибудь отправят или снова начнётся наступление? Скорей бы ночь кончалась.
Я и не заметил, как уснул. А проснулся, было ещё темно. Я нетерпеливо поглядывал на небо. Быстрей бы рассветало!.. Ну вот, теперь можно идти. Я стал одеваться. Витя, который спал рядом, проснулся:
– Что, не терпится? – Он посмотрел в окно. – Ладно, беги. Только быстрее назад.
Я бежал во весь дух и вошёл в мастерскую, тяжело переводя дыхание.
– Заказ исполнен согласно договору, – сказал портной. Он, наверное, тоже не спал. – Претензии клиента не принимаются. Прошу.
Он протянул мне гимнастёрку и брюки. Они были отглажены и аккуратно сложены. Портной мягко похлопал меня по плечу:
– Носи костюм, разведчик. Ещё потребуется, входи без стука. Поможем.
Я сказал "спасибо" и побежал назад. Разведчики ждали меня. Рядом с дядей Васей стояли новенькие сапожки. Витя держал в руках ремень и пилотку со звёздочкой.
– Принёс? – спросил он и приказал: – Одевайся!
Я сбросил с себя старую одежду и стал натягивать брюки. Руки не слушались. Наконец и брюки были надеты, и гимнастёрка застёгнута на все пуговицы.
Дядя Вася протянул мне сапожки и портянки. Портянки были настоящие, красноармейские, аккуратно подрезанные, а не тряпки, какие я у Третьяка наматывал на ноги. Я уже хорошо умел их наворачивать, и сейчас у меня ловко получилось. Я надел сапожки. Ногам было хорошо, нигде не жало, не давило. Я встал. Такие красивые были эти сапожки! Как раз по мне.
Витя помог надеть пилотку и ремень, расправил складки под ремнём:
– Вот теперь молодец – настоящий боец.
На мне была форма бойца Красной Армии. И это было такое счастье, лучше которого не придумаешь. Разведчики смотрели на меня и улыбались. И мне хотелось всем им сделать что-то необыкновенно хорошее, чтобы у них было такое же счастье, как у меня.
4. С ПЕТРОМ ИВАНЫЧЕМ ИДУ НА ПОЧТУ
Что значит военная форма! Меня сразу назначили почтальоном нашего разведвзвода и штаба полка. Почтальон без сумки – не почтальон, и Пётр Иваныч отдал мне свою, командирскую. Он и сапоги свои новые мне отдал, которые ему выдали со склада, а Витя – своё обмундирование.
Носить почту – настоящее фронтовое дело. Письма и газеты на фронте все ждали. Раньше их разведчикам приносили когда придётся. А теперь я буду носить каждый день.
Сегодня утром мы с Петром Иванычем первый раз шли на почту. Он покажет дорогу, скажет там обо мне, а потом я буду сам ходить. Почта была в том же селе, где и мастерские.
Роса ещё не высохла, блестела серебром, солнце весело отражалось в моих сапожках. Пётр Иваныч не торопился, но всё равно шёл быстро, широким шагом. Лицо у него было непривычно мягкое, доброе, и он смотрел то на небо, то на поле, то на деревья вдоль дороги.
Я старался идти с ним в ногу, делать такие же широкие шаги, но у меня не получалось. Приходилось всё время догонять его. Я начал уставать. Захотелось остановиться, передохнуть. И тут у развесистой берёзы я увидел ручей.
Он бежал по чистому дну с песком и камешками. Возле него зеленела травка. Я наклонился к ручью и зачерпнул горсть воды. Пётр Иваныч снял свою зелёную фуражку, провёл рукой по волосам и посмотрел на берёзу долгим взглядом.
– А наш-то кедрач покрепче будет… Как ни старайся, к чужой земле нету у нашего брата привычки, – сказал он тихо, совсем не командирским голосом. – И дождь тут не тот, и солнце не такое, и трава будто знакомая, да не наша. У нас простору душа радуется, а здесь то лесок, то перелесок, то бугорок…
Я удивлённо смотрел на него. Раньше Пётр Иваныч так никогда не говорил.
– Передохнули, пошли дальше, – неожиданно оборвал он себя и мерно зашагал по дороге.
В конце села Пётр Иваныч свернул к белой хате с садом.
– Запомнил, куда надо? Сам дорогу найдёшь? – спросил он.
– Найду.
И искать-то нечего. Вышел из усадьбы, повернул направо и шагай до самой почты.
Мы вошли в комнату. Её перегораживал длинный стол. А на двух других лежали письма, газеты, журналы. Пахло чернилами. Здесь работали две девушки в военной форме.
– Привет полевой почте! – поздоровался Пётр Иваныч.
– О, разведчики! – удивилась черноглазая, весёлая и хлопотливая. Она увидела меня и подняла брови: – А это кто такой? Тоже разведчик?