- Ты можешь поберечь голосовые связки… Без тебя управимся.
И ведь только тремя вешками и успели перемениться, как Митька почувствовал: откуда-то тянет холодом. Будто на земле лежал какой-то огромный зверь и дышал на них промозглым, настоянным на приречных травах воздухом. Охо-хо… Неужели в луга выходим? Лес и в самом деле пошел под уклон. Под ногами хвойная и моховая подстилка сменилась травой, сначала редкой и мелкой, а потом уж и по колено и по пояс даже.
Митька боялся поверить себе: река? Нет, не журчит водичка, не слышно. А трава - уже по шею ему, утонуть в ней можно. Ну, утонуть не утонешь, а искупаешься, это уж точно - штаны намокли, хоть выжимай.
Эх, где наша не пропадала! Не ворочаться же назад. Митька пустил впереди себя корзину, чтобы она обивала с травы росу, и пошел напрямую. Лес остался уже позади, потянулись кусты ивняка, но и они вскоре расступились, открыв уставленный невысокими стожками сена лог.
Здесь было светлее, чем в лесу, даже можно разглядеть, как потемнели от влаги штаны, как у Вовки с левого рукава свисали лентами лоскуты рубахи. Наверное, изорвал, когда лазил на дерево, а может, по дороге за сучок зацепился.
Небо выстуженно бледнело, оросившись звездами. Где она, миленькая, Полярная?
Батюшки, да и не за спиной вовсе, а впереди по курсу. Вот это ковш Володенька отыскал… Этим бы ковшом да ему по затылку!
И Володька понял свою промашку.
- Ну, ребята… - только и выдохнул.
Вот тебе и "ну"! Не выйди в этот лог, так переставляли бы вешки до утра. Вот когда озноб-то прокатился по Митькиной спине - зубостучный, не чета тем мурашкам, какие высыпали, когда филин кричал.
Ой, Володька, проверять тебя надо, оказывается, во всем…
Дрожь не давала Митьке выговорить и слова, того и гляди, прикусишь язык.
Он затоптался на месте, сделал вид, что греется. А у самого пот выступил, лицо покрылось испариной. Смахнул ее рукавом - и снова топтаться.
Ну, может, днем и разобрались бы, что к чему, по солнышку б повернули назад. Но еще неизвестно, какая погода ждет их завтра. А вдруг дождь занудит? Вдруг облаками все небо затянет? Что тогда?
И Алик, сообразительный мальчик, наконец разобрался, что Полярная звезда впереди:
- Ребята, мы же не туда шли..
- Ладно, не вякай, - осадил его Митька, и - диво! - дрожь унялась. - Шли не туда, а пришли куда надо.
Самое главное, что шли, не сидели под деревом. А раз шли, да еще тем более по прямой, кругаля не делали, - где-нибудь да выскочили бы на приметное место. Не в Ночную, так в Козленков лог, не в Козленков лог, так на Широкую просеку, а не на Широкую просеку, так на Николинскую дорогу. Вешки куда-нибудь, но вывели бы. А вот под елкой-то остались бы ночевать, неизвестно, чем все закончилось бы. Так что, Алик, тебе лучше помалкивать. Володька оплошал, а кто на его месте оказался б глазастей? То-то и оно…
Шли не туда, а пришли туда, куда надо…
Конечно, лесом - без дорог-тропок - и по правильному б ориентиру они нахлебались бы киселя, пока б деревню свою не увидели.
А тут все же лог. Кошеный. Лог к реке выведет, река - к деревне. И по кошенине идти - не по кустам. Вот только мокрые штаны к ногам льнут и ноги мерзнут.
- А ну, штаны выжимать! - скомандовал Митька. - Снимай, снимай, не стесняйся.
Отжали воду, теплее стало. И услышали: а ведь журчит ручеек, бьется где-то водичка, не умолкая, катится.
Так куда ж они все-таки выбрались? В Козленков лог - о, это несусветная даль! - или в истоки Ночной - это тоже неблизко, но все же не в тридесятое царство?
По берегам ручья плотными зарослями стоял черемушник - кисти с ягодами прямо просились в рот. Но Митька шел, не тянулся к ним и, если они зависали над лицом, отодвигал их рукой - знал железное правило: не ешь черемуху в лесу, пить захочется. Конечно, вода здесь рядом, но вдруг выберутся они на проселочную дорогу и придется топать по ней до ближайшей деревни километров пятнадцать - умрешь от жажды.
Ребятам строго-настрого наказал: в нашем положении лучше перетерпеть. А не удержитесь - дело ваше. Как говорят, хозяин - барин.
Ручеек вывел к поляне. Поднялись на взлобок, чтобы определить, куда вывела их Полярная звезда, - и отлегло на сердце. Межаков хутор! Старый заброшенный сеновал стоит. Колодезный журавль тянется к небу, чета рябин и березок… Значит, и на самом деле в истоки Ночной умахали, в истоки речушки, которая из ночи бежит, с севера… Хорошо хоть, не миновали ее. Теперь семь верст по лесной дорожке - и Полежаеве. Ноги сами вынесут, земли не почуют.
Где-то далеко послышались выстрелы. Эхо раскатисто пронесло разрывистый грохот над лесом. Да это же их, грибников, ищут…
- О-го-го-го-о! - отозвался на залпы Митька. Они закричали хором, но их, наверно, не слышали и по-прежнему палили из ружей.
Алик было рванул бегом, но Митька остановил его:
- Подожди, хоть грибов отложим, а то прибежишь с пустой корзиной…
- Не нужны мне ваши грибы!
Он припустил бежать на выстрелы, не оглядываясь, будто оставлял за собою смерть.
В спину ему смотрела Полярная звезда, морозно-яркая, неулыбчивая. Самая надежная звезда, если сумеешь ее отыскать на небе, если у тебя на это хватит терпения.
ШКУРА НЕУБИТОГО МЕДВЕДЯ
Разведка донесла: Алик Макаров ходит за грибами по заросшим березняком закрайкам полей, по косогорам у речки, по склонам ложка, отделяющего полежаевские земли от николинских, по закустарившимся, затравеневшим канавам вдоль большака.
- Слаб в коленках, - сделал вывод из этой новости Вовка Воронин. Он сидел на ошкуренных еловых кряжах, сваленных под окнами Митькиной избы, и, вытянув босые ноги, деловито разглядывал растопыренные пальцы - наверное, искал занозу. Митька участливо склонился, чтобы помочь ему, но Володька утянул ноги к себе.
Разведка донесла еще и другое: Алик Макаров перед каждым встречным-поперечным хаял полежаевский лес. Он, мол, и неухоженный, он и угрюмый, он и такой-то, он и сякой-то - одним словом, проклятый. А вот в Улумбеке, в котором Алик жил до переезда в Полежаево, не лес, а художественная открытка. И указатели у каждой тропы прибиты: туда - "Солнечная поляна", туда - "Аэлита"… Да что же это за "Аэлита" у них? Оказывается, навес от дождя… Вот чудо так чудо: в лесу от дождя навесы… Да в лесу под любой елкой прячься - не вымочит. Нет, "Аэлит" понастроили. Тропинки веником подметаются. Дороги песком посыпаны - даже на велосипеде можно кататься. Через каждый километр печи-времянки поставлены - замерзнешь, можно отогреться, мокрую одежду подсушить. И главное, спички на шесточке лежат и дрова уже наготовлены - непогода застигла, огонь всегда разведешь.
- Врет, - скривил губы Володька. - Давно ли сам рассказывал, что в Улумбеке партизаны орудовали. Не под навесами же они у него сидели.
Митька молча пожимал плечами: кто его знает… Конечно, после войны прошло столько лет, что за это время могли и партизанские непроходимые буреломы облагородить. Но с другой стороны, что за нужда их облагораживать - указатели приколачивать, навесы строить… Лeca-то не парки, вон их сколько.
Так Алику мало еще этого вранья оказалось. Он чем больше рассказывал об Улумбеке, тем сильнее входил в раж. Я, говорит, на ваш полежаевский лес теперь насмотрелся. Я, говорит, теперь в него и ногой не ступлю: мне, мол, просто неприятно, что он у вас до такой степени запущенный и неприбранный.
Ну, ну, косорыльничай, думал Митька. В лес он, видите ли, шагу не сделает. Вот уж теперь все полежаевские осины, все березы и елки слезами обольются: Алик Макаров их позабыл-позабросил… Как без него и быть… Совсем от тоски завянут…
И Митька и Володька Воронин знали, что ларчик-то открывается просто: Алик Макаров действительно слаб в коленках. До того дня, пока они втроем не заблудились в лесу, Алик не клял полежаевские чащобы. Наоборот, только и знал, что канюнил: "Возьмите с собой за груздями", "Не забудьте, если за малиной пойдете".
А один раз поплутали по лесу - и как отворотным зельем Алик опился.
Лес у него, видите ли, проклятым стал… Да что бы полежаевцы делали без своего леса? Ты бы, Аличек, чем зимой печку топил? За какими бы стенами от мороза прятался?
Нечего на лес свою вину сваливать… Не бегали бы в тот вечер, задрав головы, - не заблудились бы. И ведь компас есть в каждом доме. А они, полоротые, удумали шуточки с тайгой шутить. Отправились в лес налегке - в одних рубашонках. Ни спичек с собой не взяли, ни компаса. Вот за это и поплатились. Продрогшие, мокрые, чуть не всю ночь проблудили, пока не вышли к речушке. Так в этом разве лес виноват? Они сами. Алик же все на тайгу свалил: заблудились потому, что она неухоженная.
- Нет, я такую несправедливость не потерплю, - сказал Володька и снова вытянул ноги. - У самого поджилки трясутся, а корчит из себя барина: кто-то виноват, что дорожек для него в лесу не расчистили, указателей на деревьях не приколотили.
- Зато теперь ухоженный лес отыскал, - подыграл ему Митька.
Володька сначала не понял его, а потом, видно, вспомнил, куда Алик ходит за грибами, и рассмеялся.
- Да, теперь у него с указателями…
Срам говорить, но в Аликовых обихоженных угодьях - по канавам особенно - растут не грибы, а сплошное недоразумение. Какой-нибудь хиленький масленок выкарабкался из-под земли, так и тот весь в пыли - в десяти водах мой, не отмоешь. Ну-ка, столько машин по большаку пробежало - не только пылью, а и гарью этот масленок закоптили.
И в березняках у полей что за грибы? Обабки, волнушки да сыроежки, а уж ни беленького, ни груздочка, ни рыжичка там и с собаками не отыщешь. Настоящий гриб растет в настоящем лесу.
Без настоящего леса не прожить… Ведь в лес за грибами или за ягодами идешь, так радости от этого не меньше, чем от игры, испытываешь. В лесу не только перед сверстниками, а и перед взрослыми свою сноровку покажешь. Кто больше боровиков навыкапывает изо мха, кто не волнух, а груздочков накладет в корзину? Ой, грибы, они ведь не всегда сами под ноги лезут. Их надо знать, где искать. Увидел кустики белоуса - приверни, даже через чащобу к ним продерись: если до тебя тут никто не побывал, то семьдесят процентов из ста - белые грибы с тобой встречи ждут. И муравейники не обходи, и на лесную опушку к березам выскочи, и до мухоморов под ельником хоть ползком, но доползи, не пожалей ни спины, ни коленей - там, именно там и прячутся белые. А уж про обычные-то приметы - под осинами ищи подосиновика, а под березами - подберезовика - полежаевским ребятам и напоминать не надо: с молоком матери это усвоили.
Нет, без леса в Полежаеве не жизнь.
Как Алик станет? Все отправятся за грибами, а он - во всей деревне один - баклуши примется бить? Но ведь скоро на вырубках брусника дозорится - и тогда не только школьники, все Полежаево в лес уйдет. Тогда Алик, что ли, вместе с собаками будет дома караулить, в сторожа наймется?
Вот если бы Митьке не нянчиться с братом, он бы из леса только поесть прибегал. А то выкраиваешь горе-часы, когда мать не на ферме и когда она в настроении.
Никаких своих интересов… Алик Макаров не зря его упрекал за это. Действительно, весь белый свет Никола затмил.
А ведь и у Алика Макарова - он говорил - был годовалый брат. Но Алик сумел как-то совместить свои интересы с настояниями родителей нянчиться с ним. А как?
Алик не единожды обещал Митьке посвятить его в тайну - и об отце рассказать, выполняющем секретное задание правительства, и о брате, которого Макаровы оставили неизвестно где. Уж не в Улумбеке ли по Солнечной поляне гуляет, под Аэлитой от дождя прячется? Теперь у Алика, пока они не помирятся, ничего не узнаешь. А мириться с Аликом ни Митька, ни Вовка не собирались, если он не прекратит чепуху про полежаевский лес сочинять.
- Нет, я его отучу нашего леса бояться, - пообещал Вовка Воронин и, сбиваясь, завысвистывал какой-то непонятный мотив. Руки в карманы сунул, прошелся деловито по луговине, усыпанной березовым листом. - Ох уж и отучу.
И, не оглядываясь, покатил домой.
Верная примета, что ничего ему на ум не взбрело. Уж Митька ли своего дружка не знает: если в голове у Володьки какой-то план вызрел, так он домой не пойдет, он медлить не станет, сию же секунду приступит к его исполнению. И кому-кому, а Митьке-то обязательно во всех деталях раскроет свой замысел, ничего от него не утаит.
А тут сразу домой отправился. Значит, пуста голова.
* * *
Митька не вытерпел, спросил при встрече у Алика:
- Ты, говорят, ухоженный лес нашел?
Алик смутился ненадолго:
- Да нет, - скривил он губы, - у вас везде беспорядок… Просто маме захотелось грибного супа сварить, и я, чтоб напрасно времени не терять, по-быстрому сбегал в березнячок.
- Ну, и понравился маме твой суп? - Митьку выводила из себя способность Алика держаться невозмутимо.
- Отвела душу… А вообще-то у вас в грибах очень низкий процент белка. Вот у нас в Улумбеке грибы на вкус резко отличаются от ваших в лучшую сторону.
- Ну, если ты по канавам собирал зачуханные маслята, так они и от наших грибов отличаются.
Алик артистично вытянул шею, склонил рыжую голову набочок:
- Это почему маслята? Я принес одни белые…
Неслыханная наглость! Да что, Митька не знает, где белые растут, а где о них и слыхом не слыхивали?
Митька не знал, как уличить Алика во лжи. Подкараулить в поле и выхватить корзину: вот, мол, смотрите, сплошные сыроеги? Можно, конечно, и так. Но Алика же не припрешь к стене. Скажет, да, сегодня не повезло, а вот вчера удачно на кустик один нарвался - полную корзину боровичков нарезал. Что промямлишь ему в ответ? Врун, мол, и все такое прочее. А факты где, что врун? Нету фактов, одни предположения.
Но и Алик уязвим, ой, уязвим… Его ахиллесову пяту все Полежаево знает.
И у Митьки как-то само собой вырвалось предостережение:
- Смотри, Алик… В овсы медведь стал наведываться… Не наткнись на него… Один ведь и есть один.
Алик надменно усмехнулся:
- А я в овсы не хожу, - и ботиночком прочертил на земле черту. Как отрезал. Меня, мол, не запугаешь.
Митька не сразу нашелся, в какую сторону и разговор повернуть. Алик, видно, решил, что Митька его берет на пушку. Но Митька про овсы-то как раз и не врал. Медведь действительно повадился в поле, измял вдоль лесной опушки не один загон, обсасывая метелки овса. Конечно, он выбирался из березняка не днем, а дожидался, когда свечереет, когда деревня затихнет, но факт оставался фактом - медведь лакомился овсом.
- Мне не веришь, у мужиков спроси, - настаивал Митька, сознавая, что хоть и говорит правду, а все равно расчет делает на то, чтобы Алика застращать. Какой медведь днем в деревню придет? Он же не с ума спятил…
Алик беззаботно отмахнулся от Митьки:
- Ладно тебе сказки рассказывать. - У него ни в одном глазу страху не было. Он и песенку даже запел самым натуральным голосом - нигде не сглотнул одрога: - "Я медведя не боюсь, я на дерево взберусь".
Митька, все же продолжая начатый тон, пугающим шепотом предупредил:
- Смотри-и… В березняке деревья, сам знаешь, какие. Ни на одно не взберешься… Любое удилищем согнется.
Алик беспечно засмеялся:
- До того пугал, что, наверно, и самому страшно стало? - Он пытливо уставился Митьке в глаза.
Митьке и вправду сделалось не по себе от своего жуткого шепота.
- Ну, смотри, - повторил он припугивание, явно не выдерживая состязания с Аликом. - Мое дело предупредить. А ты поступай, как хочешь.
* * *
Вечером Мария Флегонтовна пришла к Микулиным за молоком, поставила бидончик на застланный клеенкой стол.
- Митя, сводил бы ты моего парня за белыми грибами. Я его посылаю-посылаю, а он мне одни ошметки приносит, все в червях, - чистить начну, так больше половины выбрасываю…
"Вот тебе раз!" - чуть не присвистнул Митька и отвернулся, чтобы Мария Флегонтовна не заметила торжества в его глазах.
Но ее о чем-то спросила Митькина мать, и Мария Флегонтовна переметнулась на другой разговор, тут же, видимо, и забыв о своей просьбе.
Митька слушал их разговор вполуха, потому что Никола орал благим матом и Митька не знал, как его успокоить. И соской-то брату рот затыкал, и зыбку-то зло качал, так что очеп стучал по потолочине, - все без толку. Разревется парень, и сладу нет. Хоть сам вместе с ним реви.
Мария Флегонтовна наклонилась над зыбкой, засюсюкала:
- Колюсенька, ты мой холосенький… Ну, иди ко мне, иди…
И диво ведь: загугукал Никола, улыбка выплыла на лицо. С матерью Марию Флегонтовну перепутал.
Мария Флегонтовна вытащила Николу из зыбки, стала укачивать его на руках. А сама так в Николкино лицо все и смотрела, будто и насмотреться не могла.
Митькина мать засмеялась:
- Вот, Мария Флегонтовна, тебе бы такого!
- Да что ты, Надя, куда мне без мужа-то! Алик безотцовщиной растет, с ним умаялась. Некому и пристрожить… - Она, наклонившись над Николой, прицокнула языком - тот от радости пустил пузыри. - Я уж и с твоим наиграюсь. А с меня Алика хватит. И так от рук отбился совсем… - Она подняла затуманившиеся глаза, вздохнула: - Алику три года было всего, когда Василий помер, Алик и не помнит его. Вот с тех пор и маюсь одна…
Митька сразу насторожился.
Но Мария Флегонтовна смахнула выкатившуюся слезу и заставила себя улыбнуться:
- Ну и натетешкалась сегодня с вашим Николкой, - сказала она окрепшим голосом. - Отвела душу. А он у вас спокойный такой. Только глазенками хлопает да улыбается.
- Ну да, спокойный… - возразил Митька. - Заведется, так ревет и ревет.
- Вот у меня Алик ревун-то был… Спасу не было. И грудь даю - ревет, и качаю - ревет, и на руках ношу - ревет. Вот уж помаялась. Одного вынянчила, а труднее достался, чем иной матери десятеро.
- Избаловала, - сказала Митькина мать и кивнула на Николу: - Не смотри, что маленький, все понимает. Волю с такого возраста дай, так на шею и сядет… - Она наклонилась к ребенку, прищелкнула языком. - Ну, что?
Николка обрадованно забил ногами.
- Ну иди, иди, покормлю.
Митька ни к селу ни к городу задал вопрос:
- Мария Флегонтовна-а, а вы из Улумбека-то почему уехали?
- Да ведь Алику в седьмой класс нынче, а там трехлетка всего.
- В Улумбеке-то? - удивился Митька.
- В Улумбеке. А что? - Мария Флегонтовна, кажется, чего-то заподозрила в его вопросе.
- Да так… А партизаны у вас воевали?