Уж очень она холодная. Засыпаем только после того, как под одеялами от собственного дыхания становится относительно тепло. Я слышу, как бьется о берег море. Его гул, подхваченный ветром, доносится даже сюда, в глубину леса. Шумят сосны. Нет, на самом деле шумят деревья - значит, я проснулся. Приподнять хотя бы кончик одеяла боюсь - в мое нагретое дыханием теплое гнездышко тут же ворвется соловецкий мороз. Зажмуриваюсь, пытаясь снова провалиться в сон с радужными грезами из совсем еще недавней счастливой жизни в Очерском детском доме, но он не приходит. Значит, вот-вот дневальный во всю глотку заорет:
- Подъем!
Окружающие палатку сосны шумят и шумят. При сильных порывах ветра кажется, что какая-нибудь из них вот-вот упадет на палатку и превратит нас в кишмиш.
- Подъем! - кричит дневальный. Делает он это, кажется, даже со злорадством - ему надоело торчать на посту одному.
Вставать ужасно не хочется, но надо, ведь я - секретарь комсомольской организации, обязан показывать пример другим.
И все же первым сделал попытку выскочить из своего нагретого за ночь собственным телом местечка Гена Мерзляков и тут же зачертыхался. Отсыревшее от дыхания одеяло примерзло к доскам нар.
Трещат постельные принадлежности и шинели и у других юнг.
На шум в палатку заглядывает старшина смены. Юнги смеются, а Воронов ругается:
- Народное добро надо беречь! Неужели это так трудно уяснить?
Скорей бы уж в землянки!
Переходить в них начали с конца октября. Это было для юнг настоящим праздником. Правда, пока не для всех. Многие смены продолжали жить в палатках до первых чисел декабря, Случилась задержка с поступлением кирпича, из-за чего не могли своевременно сложить печи, а кое-где были вынуждены сделать из листового железа "буржуйки". Да и с внутренней отделкой работы затянулись.
Еще несколько записей из дневника:
"17 октября 1942 года.
Вчера ночью была тревога. Они часто бывают. Иногда за ночь не по одному разу. И все надо делать в считанные секунды. Старшины засекают время. Кое-кто ловчит. И вот попались. Сыграли "боевую тревогу" и сделали марш-бросок на 12 километров. А потом команда: "Снять шинели!" и... О, ужас! Трое в одних кальсонах... Смеху-то было! А вообще-то не смешно. Завтра по этому поводу проводим собрание. Обещался быть парторг Карачев. Достанется нам. И правильно".
"20 октября 1942 года.
Соловки после того, как выпал снег, стали совсем другими. А звериных следов сколько! Каждый шаг виден.
Теперь сачкам будет неловко. Их, правда, уже немного. Повывели. Замполит Калинин сказал, что в этом есть заслуга и комсомольской организации. Значит, ругаемся с ними не зря. Да и песочим в стенгазете тоже.
...Опять была тревога. Говорят, немцы сбросили несколько парашютистов. Ушли их ловить. Интересно, какие они? Я ведь даже живого немца до сих пор не видел. Слышал, рослые - не то, что мы. Наверное, как пришедший к нам из боцманов. Неприятный тип. Целыми днями молчит. А сила у него есть - ворочает бревна хоть бы что..."
"21 октября 1942 года.
Действительно, тип неприятный. Я его в своем дневнике за силу похвалил, а он во время тревоги куда-то смылся. Надо же, какая бессовестность! Да еще не говорит, где был, хотя прорабатывали его всей комсомольской группой".
Тут, наверное, надо сделать пояснение. "Неприятный тип" - это Верзила. Он все-таки своего добился - из роты боцманов в роту радистов его перевели. Обещал командованию в учебе нас догнать. Но пока это у него нс получается. Правда, это только с моей точки зрения. Я ведь еще на Волге у Гурьева, Чернышева и Решетняка кое-чему научился. А здесь изучаем пока самые азы.
Занятия радистов идут в том самом классе, где мы с Геной помогали "Милеше Пестахову" в монтаже радиотелеграфных ключей и наушников. Сейчас на стенах висят еще и длинные листы с написанными Сережкой знаками азбуки Морзе.
- От точек и тире даже в глазах рябит, - говорит Вадик Василевский. - Неужели мы их когда-то выучим, да еще передавать и принимать научимся?
Он у нас лирик, пытается писать стихи о любви. Это ему принадлежат строки, впоследствии ставшие известными чуть ли не всем юнгам: "Мы первую любовь узнаем позже, чем первое ранение в бою..."
Пророческими оказались слова Вадика. Так со многими из нас и случилось. А многим, как косинцу Володе Дьякову, пермяку Жене Григорьеву, кунгуряку Саше Жуманову, калининцам (бывшим юго-осокинцам) Мише Мельникову, Володе Льву, добрянцу Валере Перинго, что такое любовь, познать было вообще не суждено. Они полной чашей испили только тяготы войны. На ней и сложили свои головы.
А пока Вадик, как и другие юнги-радисты, внимательно слушает своих наставников. Их у нас двое - Пестов и Астахов.
- И... раз! - командует первый.
Мы коротко нажимаем на головки ключей. Это - точка.
- И... раз, два!
Нажим в два раза длиннее - тире.
- Буквы и цифры учитесь запоминать не по количеству в них точек и тире, а по музыкальному звучанию, - поясняет Астахов. - Например, буква И - два коротких нажима на ключ. Что получается? Ти-ти. А два длинных нажима - буква М. Это уже - та-а, та-а.
- Слушайте, как будет звучать, скажем, цифра 2 - две точки, три тире: ти, ти, та-а, та-а, та-а - я на горку шла. Повторяю: ти, ти, та-а, та-а, та-а - пирожок нашла, - пропел Пестов.
Юнги дружно прыснули.
- Улыбочки прекратить! - сердится Астахов.
Пестов отбивает на ключе семерку.
- Запомнили? - спрашивает Астахов.
И так по четыре часа подряд.
Преподаватели садятся за ключ по очереди, а нам-то надо все слушать да запоминать без передышки. Хотя нет, иногда они, особенно в холодную погоду, когда в классах чуть ли не минусовая температура, бывали. Вот как вспоминал короткие минуты отдыха между занятиями бывший юнга из Добрянки Миша Лагунов:
"...Четвертый урок на исходе. Чернила замерзают. Ждем звонка на большую перемену. Хочется размяться, хоть немного согреться.
Вот он, родимый, звонит!
Почему-то очень долго, не смолкая звонит. Наконец дошло - так ведь это же боевая тревога!
Команда, как удар хлыста: "Становись!"
V старшины стальной блеск в глазах. Он сразу стал далеким и чужим. Кричит:
- К землянкам бесом марш!
Странно: ни тебе "РавНяйсь", ни тебе "Смирно!"
Бежим, Передохнуть бы!
- Быстрее! - рявкает старшина.
Влетаем в землянку.
"Карабины разобрать!", "Выходи строиться!", "Бегом марш!" - одна за другой следуют команды.
Ноги уже не слушаются. Шестая верста осталась позади. Свернули на дорогу совхоза. Справа озеро, слева горка. Вчера тут учились бросать гранаты. Настоящие. Боевые.
- Немцы! Десант! Парашютисты! - передают по цепочке.
- Немцы! Десант! Парашютисты! - передаю дальше и я. Вот теперь ноги сами понесли.
- Стой!
А на горке уже комбат стоит. И когда успел прибежать? За рост, тучность и подвижность юнги его за глаза "Шариком" зовут. Шарик и есть. Бывало, поутру не успеешь и глаза протереть, а он уж тут как тут - буквально из воздуха материализуется. А голос - чисто иерихонская труба:
- Шестая рота! По одному в цепь вдоль озера! Вторая рота! Слева обходи болото!
В Добрянской школе по бегу среди пятых-шестых классов всегда первое место брал, а тут запыхался.
Лежим, отдыхаем. Ноги почти в озере, стволы карабинов- к болоту. Оттуда возможно появление врага.
Рядом плюхается комбат.
- Связным будешь,-хлопает меня по плечу. Очень долго, наверное, минуту, о чем-то тихо совещается со старшиной роты.
- Ну, юнгаиг, дуй обратно, до развилки, и по следу второй роты. Передай, что атака по выстрелу и брать только живьем. Да пригибайся - враги уже поняли, что обложены. как волки, подстрелят еще.
Прибегаю обратно:
- ...шите доложить, приказ выполнен.
Комбат поднимает пистолет в небо - горячая стреляная гильза бьет меня по щеке.
- Ура-а-а! - взрывается лес сотнями глоток.
Длинный Верзила обгоняет меня, кто-то падает под ноги. На другом конце болота тоже орут "Ура-а!". Кругом треск сучьев, топот ног. Вижу, куча мала. Кидаюсь на нее. Кого-то бью. Бьют меня. Наконец придавили - ни рукой, ни ногой...
- Вяжи, дави, держи за ногу!
Вот и все - шесть кто во что одетых, заранее подготовленных наших же товарищей, исполнявших роль парашютистов, стоят под охраной вооруженных юнг.
Выворачиваем с корнями мелкие елочки, продеваем их в рукава шинелей - делаем носилки. По очереди тащим их в расположение части. Большая перемена кончилась. Размялись. Согрелись. Следующий урок - физика. Будем изучать закон Ома".
Опять запись из дневника:
"23 ноября 1942 года.
Занятия форсируются. Это не то что в обычный школе. Математику, например, недавно начали изучать, а уже кончаем. Будут экзамены. Так бы и с другими предметами! А там, смотришь, и на корабли... Под Сталинградом вон как тяжело. Неужели нам там не нашлось бы дела! Нам бы только поскорее на корабли".
А пока... пока приходится учиться быть настоящими воинами.
После пробежки и поимки условных вражеских парашютистов состоялись строевые занятия. Начинались они, как всегда, с построения.
- Равняйсь! Смирно! - командовал Воронов. - На-право-во! Умора. Разве так поворачиваются? Резче надо! Напра-во! Отставить!
Пауза.
- Нале-во! Отставить! Резче, резче! Кру-гом! Отставить!
Казалось, команду "Отставить!" старшина любил больше любой другой.
- Шаго-ом... марш! На месте!
Мы поворачивались, шли, опять поворачивались, останавливались, отрабатывали подход к командиру. Воронов снова и снова вызывал нас по одному из строя, учил правильно подходить, докладывать, становиться в строй.
- Юнга Лисин, ко мне!
Игорь бежит, за три шага до старшины переходит на строевой, останавливается, четко докладывает:
- Товарищ старшина первой статьи, юнга Лисин по вашему приказанию прибыл!
"Сейчас меня вызовет", - подумал я.
- Юнга Леонтьев, ко мне!
С бега перехожу на строевой шаг, докладываю:
- Товарищ стар...
- Отставить! Как руку держите?
Возвращаюсь в строй.
- Юнга Леонтьев, ко мне!
На этот раз все получилось так, как положено по уставу.
Ох уж эти уставы! И каких их только нет: дисциплинарный, гарнизонной и караульной службы, боевой, внутренней службы, строевой. Плюс к тому разные наставления. Одно наставление по стрелковому делу чего стоит. Тут и назначение и боевые свойства винтовки, устройство и взаимодействие ее частей, разборка, сборка, изготовка к стрельбе, производство выстрела, приемы и правила стрельбы с упора, с лыж, из укрытий, на ходу, при передвижении, стрельба по неподвижным и появляющимся, по движущимся, воздушным целям, в условиях ограниченной видимости... Всего и не перечислишь, что надо знать и уметь. И не только это: надо научиться ползать по-пластунски, маскироваться, умело пользоваться гранатой, противогазом... Не все дисциплины мы любили одинаково - был за нами такой грешок. Хорошо, что преподаватели и командиры не шли на поводу у своих подчиненных. Они-то хорошо знали, что все это необходимо не только потому, что предусмотрено программой, а потому, что потребуется на войне. Поэтому-то они были порой по отношению к юнгам, как нам казалось, просто безжалостны.
- В атаку бегом марш! - командовал поздней осенью нам Воронов.
Поднимались и с винтовками наизготовку бежали в сторону условного врага. Совсем неожиданно очередная команда:
- Ложись!
А впереди лужа. Плюхаюсь в нее. В не лучшем положении рядом бежавшие Гена Мерзляков, Жора Бриллиантов,' Валя Рожков и другие юнги.
В расположение роты возвращаемся не только уставшими, но и мокрыми, грязными. Вместе с нами обсушиваясь у костра, старшина пояснял:
- Лучше остаться мокрой курицей, но живым. Побережешь шинель, не упадешь своевременно - под огонь врага попадешь и... поминай как звали. Знаете, как медичка Мелентьева, осматривавшая вас на медкомиссии" погибла?
- Нет, - встрепенувшись, поспешил отклинуться я. - Расскажите. - А у самого от неожиданного известия о судьбе землячки даже все напряглось внутри.
- Так вот... Наши братишки шли в бой. Неожиданно со стороны близлежащей сопки застрочил вражеский пулемет. Появились раненые. Анастасия бросилась их перевязывать. "Лежа, лежа надо!" - кричал ей командир. Из-за нежелания кланяться вражьим пулям - девка она была храбрая, отчаянная - и поплатилась - была смертельно ранена.
Теперь через мать я мог сообщить родным Таси подробности ее гибели.
На очередном из занятий, когда Воронов опять вел нас в "атаку" и неожиданно дал команду "Ложись!", со мной произошла беда. Чтобы не отнимать у читателя много времени на ее пересказ, приведу строки своего дневника:
"25 октября 1942 года.
Вот беда, сломал ложку. А берег-то как! И кто только придумал давать в армии деревянные ложки? Теперь придется делать ложку самому.
26 октября 1942 года.
Оказывается, и правда, не боги горшки обжигают. Ложку сделал. Есть вполне можно. А все-таки деревянные ложки солдату ни к чему. Да и моряку - тоже.
Строим. Учимся стрелять, занимаемся строевой подготовкой. На отдых времени почти не остается... Скорей бы овладеть специальностью и на боевой корабль! Мне кажется, это желание не только наше, но и командиров, хотя они все время говорят, что еще успеете, навоюетесь. Сами бы тоже не прочь уйти на фронт. Да ведь это видно по ним, по тому, как они читают газеты, слушают сводки Совинформбюро".
Однажды после очередных строевых занятий и строительных работ усталые, продрогшие шли в столовую на обед. Надеялись не только подкрепиться, но и согреться. К нашему большому огорчению, кок Московский встретил нас неласково.
- Горячей пищи нет. Получите сухой паек, - виновато сказал он.
- Почему? - начали было возмущаться столпившиеся возле камбуза юнги.
- Тихо! - прикрикнул на нас командир роты. --Значит, так надо. Уловили?
Уловить-то мы уловили, да ничего не поняли. "За какие грехи нас лишили горячей пищи?" - недоумевали юнги.
Такая же участь в тот день постигла роты рулевых, боцманов, мотористов - весь 1-й батальон, расквартированный в Савватиево.
Лишь вечером Плюснин, пришедший с дежурства из штаба, сообщил что какой-то гад, спустив в суп и кашу мыло, испортил всю пищу.
Юнги негодовали. Мне казалось, попадись нам в ту пору этот подонок - мы бы его на части разорвали.
Поужинали нормально. Вроде бы даже сытнее, чем в другие дни. Командование, видимо, дало указание Московскому наверстать упущенное. А может, с голоду нам так показалось...
На другой день в обед история повторилась.
- Ну, это уж нахальство! - возмущался Игорь Лисин.
- Не нахальство, а вредительство! - со злостью уточнил его мысль Гена Мерзляков.
Так же думал и я. Высказали наше предположение парторгу Карачеву.
- Время покажет. Разберутся. Это дело не наше, - как-то уклончиво ответил он.
С того дня на камбузе, помимо кока и дежурных юнг, присутствовал кто-нибудь из старшин.
Через несколько дней Гена пошел лакомиться черникой на берег Банного озера. Вернувшись, он принес весть о том, что видел в воде дохлых окуней.
- Не может того быть! - засомневался старшина смены. - Вода в озере хорошая, чистая, вкусная, идет в пищу, а ты... Дохлые окуни... Да откуда им там быть? Пойдем, покажи, где видел.
Взглянуть на погибшую рыбу пошла не только наша смена, но и многие из ребят других рот.
- Вот! - сказал Мерзляков, найдя нужное место. - Она все еще здесь.
- И тут тоже, - закричал отбежавший метров на десять от ребят Володя Дьяков. - Да как много!
Уже через минуту юнги разбежались чуть ли не по всему берегу.
- И тут! И у нас! - неслись возгласы Васи Буркова, Вани Неклюдова, Вити Сакулина, Жоры Бриллиантова и других мальчишек со всех сторон.
Старшина и Игорь Лисин, как член комсомольского бюро, пошли докладывать об обнаруженном командованию роты. Сгсоро о случившемся на озере знал весь батальон. Прибывший на камбуз врач, посоветовавшись с Пчелиным, дал указание приготовленный обед закопать в землю, а юнгам опять выдать сухой паек.
- Если так пойдет и дальше - животики подтянем, - сокрушался Умпелев.
- Ничего, кому следует - разберутся, тужить не будем. На фронте солдатам, бывает, не одни сутки голодными воевать приходится. Считайте, что это - тренировка перед предстоящими боями, - успокоил юнг замполит Калинин.
"Чем же кончились эти странные истории?" - спросит читатель.
"27 октября 1942 года.
Оказывается, я слеп. Наш силач-боцман-"радист" (речь идет о Верзиле. - Лвт.) - вражеский лазутчик. Узнали мы об этом лишь на комсомольском собрании, когда нас стали драить за отсутствие бдительности. Ох и стыдно же нам было! Ведь и я, дурак, видел в нем очень много странного... Урок на будущее. Да еще какой! >
К этой записи из дневника можно добавить лишь то, что сказал о Верзиле присутствовавший на собрании работник СМЕРШа.
Насколько помнится, его речь сводилась к тому, что Верзила, оказавшись на оккупированной немцами территории, был ими завербован. Он не раз переходил линию фронта. Раздобыв необходимые сведения о советских войсках. передавал их немецкой армейской разведке. Узнав, что по приказу наркома ВМФ создается Школа юнг, постарался затесаться в ряды будущих военных моряков. Для передачи сведений имел при себе портативную радиостанцию, которой неожиданно лишился при пере-обмундировании в Соломбале.
Помните, как баталер усиленно советовал юнгам не забыть взять с собой необходимые вещи? Командование, обнаружив радиоаппаратуру, рассчитывало найти и ее хозяина, ко Верзила на эту удочку не клюнул. Таким образом, на Соловках он оказался без связи со своими хозяевами. Чтобы заиметь приемопередающее устройство, сумел пробраться в роту радистов. Сначала ему пришлось изображать ничего не смыслящего в радио-деле человека, однако когда преподаватели предложили вернуться обратно в роту боцманов, Верзила постарался показать свое усердие, но перестарался. Успехи оказались настолько велики, что главные старшины - хорошие знатоки радиодела - не заметить этого не могли. Заподозрив неладное, тут же доложили начальнику школы, тот - органам контрразведки, которые за Верзилой уже, оказывается, присматривали. А случаи с порчей пищи и воды, рассчитанные на то, чтобы вызвать недовольство среди личного состава части, его совсем разоблачили. Верзила получил по заслугам.
С комсомольского собрания в свою палатку я возвращался с Геной Мерзляковым.
- Зубы разболелись, - сказал он, держась рукой за щеку.
- Зубы? - удивился я. - И у меня ноют.
- Ноют - зто пустяки. У Жени Григорьева посмотри, что делается: шатаются - есть не может. И не только у него - Володя Дьяков, Миша Мельников, Валера Перинго тоже зубами маются.
- Надо сходить в санчасть.