И вот день расставания настал. Утром мать с теткой затеяли стряпню: напекли печенье, пироги. Достали из оскудевших в военное время кладовки и погреба сало, варенье. Устроили прощальный праздничный обед. От родного Вылома до районного центра Юрлы меня должен был на телеге довезти тетушкин сосед. А пока я за обе щеки уплетал пышущие жаром пироги. Мясо в них больше чем наполовину было с картошкой, но ел я их охотно. Вот уже год шла война. С питанием стало хуже. Правда, нам, детворе, государство по-прежнему отдавало все самое лучшее. Каждое утро, например, нас, воспитанников детдома, на столах ждал не только сладкий чай, но еще и белый хлеб со сливочным маслом, в обед - мясной суп, что-нибудь на второе и кисель или компот, на ужин - каша и опять чай. Но пирогов я не ел с начала войны, и потому они понравились мне вдвойне. Хотелось заправиться про запас, ведь кто знает, когда и где я поем в следующий раз.
Тетка, по достоинству оценив мой аппетит, поставила на стол еще одну чашу с пирогами.
- Ешь, ешь, не стесняйся, в дорогу ведь, - приговаривала она. - Хотела положить в котомочку, да уж ладно, еще помнутся. Лучше возьмешь с собой хлеб и печенье - надежнее будет.
- А сухари еще лучше, - подсказал я. - Не зачерствеют, не заплесневеют.
- Можно и сухарики, если уважаешь, - согласилась она.
- Люблю, люблю, - заверил я.
- Правда, езды-то всего сутки... Ну да ладно, в детдоме съешь.
- А я еще и ребят угощу...
- И это надо. Тогда положим поболе; - сказала тетка и стала собирать мне котомку.
К ее большому удивлению, банку с вареньем я попросил не класть:
- Разобьется еще...
Это с моей стороны был шаг поистине героический, ведь в обычное время ради любимого земляничного варенья я запросто мог отказаться от всякой другой еды не на одни сутки. Но банка с вареньем заняла бы в котомке слишком много места. Куда полезнее вместо нее было взять обычные сухари. Но тетка положила не сухари, а... кусок сала.
- Оно пользительнее, - сказала она. - Да и дружки твои поедят с охоткой.
В этом я не сомневался. Подумалось: "Теперь мне дорога не страшна". К уже знал, что военные в качестве сухого пайка на дорогу часто берут сухари и сало. "И у меня то же".
Котомка получилась увесистой. Да ведь мне ее не на себе тащить. К тому же нас будет трое. Припасенный НЗ да котомка - жить можно...
От Менделеево до Верещагино добрался зайцем. В те годы многие так делали, особенно мы, пацаны.
Станция жила суматошной жизнью. Все куда-то спешили, что-то искали, на кого-то кричали.
Подошел к кассе, хотел узнать, сколько стоит билет до Москвы. Потребовали документы. Моя справка из детдома с разрешением съездить на родину строгой кассирше почему-то не понравилась.
- Если твоя родина на востоке - туда и езжай! А на
западе делать нечего. Там война! А война - дело не детское.
Попробовал обратиться к какому-то железнодорожному начальнику. Мне казалось, самому главному, потому что он громче всех кричал. Тот и слушать меня не стал.
- Мальчик, ты куда едешь? - тут же строго спросил меня подошедший милиционер.
"На фронт", - чуть не выпалил я, но своевременно сообразил, что этого говорить не следует. Сказал, что еду на родину, и, в доказательство своих слов, протянул ему единственный имевшийся у меня документ, все ту же, выданную в детдоме, справку.
Милиционер прочитал ее, нахмурился.
- Находятся еще чудаки. Война идет, транспорт и без того перегружен, а они детей черт знает куда распускают... Знаешь что, малец, езжай-ка ты обратно. До Очера всего 24 километра. Автобус ходит. Остановка вон, рядом. - Он показал на дом, возле которого стояла толпа людей. - И чтобы я тебя больше на платформе не видел. А то заберу...
"Только этого не хватало", - подумал я и стал держаться от милиционера подальше. Сидеть где-нибудь в укромном уголке было нельзя - надо искать друзей. Где они? Автобус кз Очера, я видел, уже пришел, ко ни Сережки, ни Митьки в нем не было. Значит, приехали предыдущим рейсом и, наверное, тоже ищут меня. А может, и не приехали... В мою душу закралась тревога. Она заставила меня бегать между составами, заглядывать под вагоны, следить за посадкой в поезда, присматриваться к каждому мальчишке. В беготне и поисках прошел весь день. Стало смеркаться. Надо было искать ночлег. Я устал, проголодался. Приглядел местечко возле сложенных в штабеля шпал и принялся за еду. Вскоре вдали показался дымок паровоза, послышался гудок. К станции с грохотом подошел очередной состав. Из вагонов, словно по команде, высыпали моряки. Тут и там замелькали их
голубые с белыми полосками воротнички, золотые надписи и якоря ленточек.
"Вроде настоящие, но почему форма не черная, а серая, очень похожая на холстяную?" - недоумевал я. Почти такие же рубахи и штаны в деревнях нашего Коми-Пермяцкого края носили деревенские мужики. Их шили из холста, который женщины долгими зимними вечерами ткали на специальных станках из выращенного и ими самими же обработанного льна.
Отправка поезда почему-то задерживалась. Одни из моряков прогуливались вдоль состава, другие, сбившись в кучки, глотали дым своих папирос.
- А ты куда направляешься, малыш? - неожиданно спросил меня подошедший моряк в фуражке, подобные которой, как я успел услышать, краснофлотцы называли мичманками.
Боясь, как бы не забрали и не передали милиционеру, стал ему бессовестно врать:
- К родителям.
- А где они у тебя?
- Там, - и я указал вдоль железнодорожного полотна в сторону запада. Где запад, я уже давно определил по тому, куда идут составы с войсками и техникой. - Мне бы до Москвы, да билет не продают, - уныло сказал я.
Моряк весело рассмеялся.
- Время, брат, такое. Ныне проще доехать, как нам, без билета. Забирайся в нашу теплушку - вмиг дотащим.
Радости моей не было предела.
Моряк подхватил мой мешочек, помог забраться в вагон, указал на двухъярусные нары.
- Вот твое место. А рядом буду спать я. Будь как дома.
Сначала я боялся, что меня вот-вот кто-нибудь выгонит, но скоро понял, что мой покровитель в вагоне - старший, все его слушаются и опасаться нечего.
По дороге бегал за кипятком, за свежими газетами для моряков. Питаться из своей котомки краснофлотцы мне не разрешили, ел их сухой паек.
- А свои хартишки привезешь матершпке, - смеялись моряки. - Пригодятся.
Есть чужие продукты было неудобно, но приходилось подчиняться.
После Кирова эшелон катил на запад без остановок. Перед сном кто-то сказал:
- Утром будем в Москве.
Я тут же собрал свою котомочку, приготовился в любой момент быть готовым к выходу. И улегся спать.
Разбудил меня шумный говор краснофлотцев.
- Значит, под Сталинград! Там скоро будет жарко.
- А мне хоть куда, лишь бы бить врага!
- Будем волжскими моряками. Тоже неплохо.
Оказалось, увидеть Москву, о чем я давно мечтал, не
придется. Мы уже ехали на юг, в сторону Сталинграда. А еще через сутки поезд загнали в какой-то тупик. Началась высадка.
- Вот, братишка, не знал, не гадал, на Волгу попал, - пошутил мой покровитель. - Но ты не унывай. Ходят поезда и в обратном направлении. Держись моряков - не пропадешь. Посадим. Не волнуйся.
А я и не волновался. Даже был рад. Правда, недолго.
К перрону подкатила видавшая виды легковая машина. Из нее вышло какое-то морское начальство. Все забегали, засуетились. Началось построение. Я не знал, что мне делать. Попробовал встать в строй - попросили не мешаться. Прозвучали команды:
- Равняйсь! Смирно! Напразо! Шагом марш!
Строй краснофлотцев колыхнулся и, чеканя шаг, пошел.
Я горестно смотрел вслед удалявшейся колонне.
Из оцепенения вывел незнакомый голос.
- Ты чей? - спросил меня командир, которому только что рапортовали о прибытии команды моряков.
- И-их, - заикаясь, ответил я, показывая на строй краснофлотцев.
- Ну и ну, - удивился он. - Не успели приехать, а уже детьми обзавелись. Иди-ка вон в то здание, - и командир махнул рукой в сторону большого двухэтажного дома. - Там продолжим разговор. - И, повернувшись к пробегавшему мимо моряку, приказал: -Накормите мальчонку да присмотрите за ним. Пусть пока поживет с вами, - сел в машину и уехал.
- Кто это? - спросил я у остановившегося возле меня моряка в белом халате, что делало его очень похожим на больничного доктора.
- Наш командир.
- Над приехавшими?
- Бери выше - целого отряда бронекатеров. Капитан-лейтенант Лысенко. Настоящий герой. Душа-человек. А я у него в радистах хожу. Сейчас наш катер в ремонте. Дел хватает. Только не у радиста. Вот меня коком, то бишь поваром, если говорить по-граждански, и определили, - с горечью добавил мой новый знакомый. - Должность не слишком боевая, но нужная. С пустым желудком, брат, много не навоюешь. Вот и ты, наверное, проголодался. Пойдем -- накормлю. А потом будем ждать батю.
Вернулся Лысенко не скоро - лишь на четвертые сутки. За это время я многое узнал, завел новых знакомых. В общем, освоился полностью. Особенно близко сошелся с коком Яковом Гурьевым, который заботился обо мне, как о родном сыне. Человек он был занятой. Вставал в три-четыре часа утра и сразу же принимался за дела. Я, чем мог, старался ему помочь. Целыми днями чистил картошку, рыбу, мыл мясо, посуду, таскал дрова, драил котлы, бачки. Начал привыкать к страшившей меня поначалу флотской терминологии. В кругу моряков ста-
рался щегольнуть морскими познаниями, услышанными словечками. Окна называл иллюминаторами, поварешку- чумичкой, порог - комингсом. Даже ходить пробовал, как моряки, чуть раскачиваясь.
Кто-то заметил, что я "оморячиваюсь" и пора сачислить меня в штат части в качестве юнги... Я тут же согласился, хотя, кто такие юнги, какими они должны быть, толком не знал. Но уже стал мечтать о морской службе, походах, штормах, боевых подвигах.
- Батя у нас человек что надо - справедливый, добрый, согласится. Будь спок! - заверил меня кок.
Работа на кухне совмещалась с прохождением "уроков политграмоты". Об этом заботился мой новый шеф Гурьев. Вообще-то специалистов по приготовлению пищи, какие бывают в столовых и ресторанах, на малых кораблях нет. Завтраки, обеды и ужины моряки готовят сами. Старшина 1-й статьи Гурьев хозяином кухонного котла стал по иоле случая. По всему чувствовалось, что от работы этой он не в восторге, но дело свое знал, выполнял его добросовестно. И меня тому же учил.
- Как ты картошку чистишь? - нарочито с грого спрашивал он меня. И тут же, взяв нож, понизив голос, доброжелательно объяснял: -Надо вот так. Берешь картошку в левую руку. Немножко надрезаешь. Затем, не отрывая лезвия ножа, тонко срезая кожицу, крутишь вокруг своей оси. Пенял?
Как все ловко у него получается! Не картофельные очистки, а настоящие гирлянды.
Мои же руки двигались медленно, неуклюже.
- Ничего, научишься, - успокаивал Яша.
Понаблюдав минуту-другую за моей работой и убедившись, что объяснение и личный пример дают Необходимые результаты, Гурьев, не отрываясь от своих дел, брался за разъяснение очередного "урока политграмоты". Благодаря Яше я в считанные дни довольно сносно уяснил коварные планы фашизма по захвату нашей Роди-ньк покорению, а частично и истреблению советских народов, причины нашего временного отступления...
- А вот отсюда, с Волги, будь спок, мы никуда не уйдем! - уверенно заявлял мой учитель.
"Будь спок!" звучало с такой уверенностью, будто все зависело только от одного его, Гурьева. А он-то уж знает, что говорит.
- "Будет и на нашей улице праздник!"-сказал Сталин. Точно будет! В это не только я, все мы верим. - говорил старшина. - Здесь, на Волге, он и начнется. И будет до тех пор, пока поганых фашистов с нашей земли не выметем.
Заметив, что картошка вычищена и я сижу без дела, ок тут же отдавал очередное приказание:
- А теперь на Волгу! Картошку мыть будем.
Стоило мне уЕидеть необъятные просторы этой реки,
как на память тут же приходили стихи:
О Волга!., колыбель моя!
Любил ли кто тебя, как я?
Вода тянула меня к себе всегда. На моей родине, в Юрлинском районе, любил небольшую речку Лопву, на которой со своими друзьями, деревенскими мальчишками, целыми днями ловил удочкой ершей, пескарей да уклеек. В Очере по душе пришелся пруд. Не пруд, а прелесть : на обширной водной глади - остров, на острове - стадион, а вокруг - полно ягод, особенно черники. Лоп-ва - узенькая, мелководная. Даже лодки и те на ней были редкостью. На Очерском пруду лодок множество, хаживали и под парусами. А здесь то с одного конца реки, то с другого то и дело появляются настоящие речные корабли. Волга безбрежна, трудолюбива, несет на себе многотонные грузы. Днем и ночью на ней перекликаются гудками пассажирские колесные пароходы и работяги-буксиры. Вода обещала открыть мне что-то необычное, неповторимое. Я видел себя уже настоящим военным моряком, защищающим Родину от врагов.
А пока... Пока я любил и эту команду.
Ходили на реку мы вместе. Помыв начищенную картошку, обычно купались, а иногда, когда позволяло время, и загорали. Правда, недолго.
Сам Гурьев от загара был уже черек, мне же разрешал полежать на песке лишь несколько минут.
- Загорать надо умеючи, а то вместо пользы и вред для здоровья схлопотать можно, - пояснял он. - Смотри, солнышко как печет, сгоришь.
Волжские просторы под лучами солнца сверкали живым серебром. Откуда-то с высоты доносится глухое протяжное урчание. Оно все слышнее и слышнее. Вот на светлую воду падает тень, она растет. Вдоль реки, ревя, проносится бомбардировщик с черными крестами на крыльях.
Из "уроков политграмоты", преподанных моим шефом, я знал, что фронт пока не рядом, но гитлеровское командование свою авиацию бросает далеко на восток, к Волге. Фашисты пытаются парализовать движение по великому водному пути, ведь по нему идут караваны с грузами для войск Сталинградского фронта, сдерживающих на дальних подступах к городу натиск множества немецких, итальянских и румынских дивизий.
- Вот и до нас добрались, -- задумчиво говорит Гурьев. - Не иначе, как быть большой драке. Ну, да ничего, мы ведь не одни.
Я уже знал, что еще осенью 41-го года Государственный комитет обороны издал приказ о создании Волжской военной флотилии. Гитлеровцы лишь мечтали о захвате Сталинграда, а моряки молодой флотилии уже готовились к отражению их вторжения на суше и в воздухе, противоминной защите судоходства на Волге.
Самолет с черными крестами на крыльях рыщет над рекой. Время от времени поливает берега пулеметными очередями.
- Наугад бьет, - со знанием дела заверяет кок.
Видно, так оно и есть, потому что на берегах никого не видно, и никто немцу огнем не отвечает.
Мы тоже стараемся на глаза не попадать. Забрались в кусты. Даже бачок с картошкой и тот спрятали.
- Они даже по женщинам и детям, гады, бьют, - говорит старшина. - Хуже всяких варваров.
Из-за берегового поворота показался маленький буксир серой военной окраски. За ним тянутся две большие баржи.
Бомбардировщик описывает над рекой широкий круг и, как бы не спеша, заходит на караван сзади. Немецкий пилот чувствует себя совершенно спокойно: здесь, вдали от фронта, вряд ли есть основания опасаться наших зениток или авиации.
Снижаясь, воздушный хищник устремляется на караван. Еще минута - и на баржи обрушатся бомбы. Но вдруг перед самым носом машины в воздухе вспыхивают дымчато-огнистые клубки разрывов. Откуда-то снизу огненной сверкающей строчкой летят трассирующие пули. Бомбардировщик рывком, как ошпаренный, бросается в сторону. Около барж, неизвестно откуда взявшиеся, мчатся, оставляя за собой пенистые следы, два небольших военных корабля.
- Наши бронекатера, - с гордостью говорит Гурьев.
Замолк, тревожный гул улетевшего восвояси немецкого самолета. Караваи продолжает путь. Деловито шлепая плицами колес, тянет баржи пароходик. Два бронекатера - охрана каравана - замедляют движение и на ходу пришвартовываются к баржам.
- Основная наша работа - сопровождение караванов, - поясняет кок. - Оставайся у нас. Моряком будешь. Служба нужная, почетная, людьми уважаемая. Можешь стать рулевым, сигнальщиком, комендором или как я, радистом...
Сердце мое охватила неописуемая радость. Пробыв
несколько дней в кругу краснофлотцев, мне и самому захотелось стать моряком.
- Наш Лысенко - командир, будь спок, что надо. Просись на корабль юнгой, - учил меня кок. - А я тебя радистом сделаю. Лады?
Стать флотским радистом было теперь моей мечтой. Гурьев нс раз подил меня в радиорубку своего ремонтируемого катера. Она мала, тесна. Вдвоем мы в нее едва втискивались. Радист включал приспособленный для тренировок, сделанный его же руками, зуммер, надевал на меня наушники и начинал стучать на ключе. Точки и тире, словно кем-то брошенный в уши горох, летели с непостижимой скоростью. Я пробовал их сосчитать. Не получалось. Тогда Гурьев начинал давать каждую букву в замедленном темпе. Результат почти тот лее.
- А ты их не считай, а запоминай, - советовал радист. - Как мелодию песни.
Когда Яша был занят, такие же уроки со мной, по его просьбе, проводили его друзья - радисты Чернышев и Решетняк.
Совместными усилиями они научили меня правильно держать ключ, давать "строчку" точек, "строчку" тире, соединять их вместе.
- Точка и тире - буква "а", точка два тире- "в"...
Получал задания на дом. Одним из них, помню, было
выучить азбуку Морзе, переписанную из какого-то учебника на отдельный листок бумаги. Этот листок я постоянно носил с собой вместе со справкой из детдома.
Каждый раз, вынимая его, я доставал и справку, выданную Ольгой Александровной.
"Как они там? Чем занимаются? Что думают обо мне? Наверное, считают, что я гощу у тетки... Нет, все-таки я поступил нехорошо. Может, написать? Признаться во веем? Но тогда прощай мечта стать юнгой. Придется ехать обратно..."
Однажды эти мои размышления были прерваны окликом дневального:
- Леонтьев! К командиру! Быстро!
Снова в Очере
Случилось то, о чем я и подумать не мог.
Вызвавший меня батя был суров и непреклонен.
- Я не против, чтобы ты стал юнгой. Нет! Только сам понимаешь, сейчас здесь такая заваруха начнется, что будет не до учебы. Тут воевать придется. Не на жизнь, а на смерть. А юнгой ты будешь. Вот приказ командующего Волжской военной флотилией контр-адмирала Рогачева, - он взял со стола листок бумаги со штампом в левом верхнем углу, - по которому я обязан отправить тебя обратно в детдом, а оттуда поедешь в Школу юнг, которая создается специально для таких ребят, как ты - сынов полков, кораблей, воспитанников детских домов и других мальчишек, решивших посвятить себя флоту.
Не верить, тем более не подчиниться бате я не мог. Он был непререкаемым авторитетом не только для меня, пацана, но и для настоящих военных моряков. К тому времени я уже довольно хорошо знал его боевую биографию.
В начале войны Лысенко воевал под Пинском и Бобруйском. Действовал в трудных условиях мелководной Припяти, возглавляемые им моряки поддерживали сухопутные части. Летом 1941 года, защищая подступы к Киеву, они бились с немцами на Днепре. Дрались до последнего катера, пушки, пулемета, а когда кораблей не стало, ушли в приднепровские леса. Здесь Лысенко создал из краснофлотцев боевой отряд.