И я решился. Этакое мгновенное вдохновение:
– Зоя Корнеевна! Возьмите у меня взаймы! Три рубля!
Она глянула удивленно. С высоты роста. Наши глаза встретились. И тогда я запоздало сказал:
– Здрасте…
– Здравствуй… Но разве мы знакомы?
– Нет. Но про вас Тоська… Тося Мухина рассказывала, она рядом с вами живет. Когда вы позавчера подходили. Когда мы играли… Я там был, только вы меня, конечно, не помните.
– Да… не помню. Мне показалось, по правде говоря, что там все такие сорванцы…
Какая удача, что я был теперь не в обтрепанном костюме сорванца, а… весь такой образцовый!
Язык у меня был подвешен, я умел вести беседы со взрослыми (недаром же понравился парикмахерше Тане). С философской ноткой я заметил:
– Когда такая игра, все сорванцы…
– Да, игра ужасная… И такие слова…
Я "попал в струю":
– Что поделаешь. Из песни слова не выкинешь. Это старинная игра, еще из крепостного права. Народная традиция.
Темина мама смотрела на меня с растущим благожелательным любопытством. И я понимал: ее радует, что среди здешних мальчишек не только шпана и опасные для Темы хулиганы, но и "вполне приличные дети".
– У меня есть три рубля… – Я выгреб зеленую бумажку из-под мундштука и скомканных документов. – Вот, пожалуйста…
– Но… это неудобно. Брать взаймы у мальчика. И как я тебе верну?
– Очень просто! Я сейчас пойду играть на то же место. Или во двор, там рядом. А вы принесете… Или вашего Тему пришлите… – Последние слова я сказал небрежно, чтобы она не догадалась о моем тайном интересе.
– А вы там… не побьете его?
Я не стал бурно возмущаться и уверять ее в нашей благовоспитанности. Хватило ума отозваться сдержанно:
– Зачем же? Мы никого не трогаем.
– И никогда не деретесь?
– Деремся, если сильно поссоримся. Но это по-честному, один на один. И только если силы одинаковые… – Это была правда. И я добавил: – А чего же мы будем приставать к человеку ни с того, ни с сего? Он же… кажется не задиристый.
– Увы, ни в малейшей степени, – почему-то слегка опечалилась Темина мама.
Она взяла у меня деньги, купила у продавщицы (явно огорченной таким поворотом дела) пластинку, и мы пошли к улице Герцена.
– Интересно, что это за пластинка? – сказал я, чтобы поддержать светскую беседу.
– Это песня Петера. Вернее, танго… Есть такая кинокартина – "Петер". С артисткой Франческой Гааль.
– Да, я знаю. Я смотрел.
Мы помолчали.
– Странная девушка эта продавщица, – проговорила Темина мама. – Откуда в ней такая недоброжелательность? И что с этой девушкой станет в пожилом возрасте…
– Сделается как старая графиня с тремя картами, – поддакнул я.
Темина мама опять изумленно глянула на меня из-под шляпы:
– Ты читал "Пиковую даму"?
Я сказал со скромным достоинством:
– Помилуйте, Зоя Корнеевна. Мне уже почти десять лет.
– Вот как… да, конечно… А мой Тема еще не читал. И вообще к Пушкину относится прохладно, как я ни стараюсь… Правда, ему пока что девять с небольшим… Зато он без ума от "Острова сокровищ".
– От "Острова" все без ума, – согласился я.
Мы расстались на углу Герцена и Дзержинского, и я пошел в свой старый двор.
На крыльце большого дома сидели Толька Петров, Амирка Рашидов, Семка Левитин и Валерка Сизов. Воззрились на меня. Сейчас начнется!
Я опередил возможные насмешки:
– Ну, чё уставились! Я в лагерь собирался, велели в пионерской форме. Я уже совсем готовый был, а мне вдруг: "Мотай на фиг, нету для тебя путевки! Одна там начальница, размером с дирижабль… Кому-то сплавила, наверно, мою путевочку по знакомству… Зря только документы копил. Вот!.. – И я выдернул из кармана пачку излохмаченных бумажек.
Все это произвело впечатление. Ко мне отнеслись сочувственно.
– А зато у меня вот что есть! – добавил я гирьку на свои весы. И вытащил мундштук.
– Ух ты! Где раздобыл? – Валерка протянул руку. – Дай посмотреть!
– На… В пионерской комнате стырил, когда вожатая за характеристикой ходила.
– Вот она узнает, напишет тебе характеристику, – умудренно предупредил Семка.
– Ништяк…
М-да, послушала бы сейчас меня Зоя Корнеевна!
Все по очереди подудели в мундштук. Он издавал пукающие звуки. Толька Петров "пукал" дольше всех, потом опустил мундштук и удивился:
– Уй, гляньте-ка, кто к нам идет! Панамка…
От калитки нерешительно шел к крыльцу Тема.
Теперь он был не в клетчатом костюмчике, а попроще: в потертых вельветовых "шкериках", в голубой полинялой матроске, в сандаликах на босу ногу. Но чистая панамка белела на нем по-прежнему. И это говорило о принадлежности мальчика к иному миру. У нас в панамках гуляли только дошкольники.
– Это ко мне! – поспешно и решительно сказал я. – Темчик, иди сюда! – Так у меня вышло: "Темчик". И было это для него более подходящим, чем "Тема" и тем более "Темка"…
Темчик подошел. Глянул на всех светло-карими глазами. С робостью, конечно, однако без заискивания. Негромко, но отчетливо сказал, не опуская глаз. Всем:
– Здравствуйте.
– Привет, – буркнул Семка Левитин с иронической ноткой.
– Здравствуй, – сказал я. Остальные молчали.
– Он в большой ограде живет, – объяснил я, исполняя ритуал ввода новичка в наш круг. – Недавно приехал.
– Да знаем уж… – хмыкнул Амирка.
– По-моему, он девчатник, – заявил совершенно лишенный такта рыжий Толька. – Ты любишь за девками ухаживать, правильно я говорю?
– Вовсе нет! – сдержанно возмутился Темчик.
– Он на них и не глядит, – заступился я.
Темчик глянул на меня чуть виновато.
– Нет, я… гляжу иногда. Там, где я раньше жил, мы часто играли вместе, мальчики и девочки. Но это ведь не ухаживание…
Речь Темчика, более отчетливая и правильная, чем у нас (да еще с московским "аканьем") – конечно же, не настраивала в его пользу. Но дразниться никто пока не стал. Миролюбивый Валерка Сизов спросил:
– Ты в Москве, что ли, жил?
– Да…
– А зачем вы сюда приехали?
– У нас папа… сюда направлен на работу. Не совсем сюда, но близко…
– А чё, в Москве все в панамках ходят? – спросил Амирка.
– Нет, конечно. Но у меня раньше случались солнечные удары, и мама говорит, чтобы я носил, когда жарко.
Над беззащитной искренностью смеяться нечестно, и Семка лениво проговорил:
– Рыжий, закройся.
И Толька, готовый было отпустить очередное ехидство, на время "закрылся".
Темчик опять посмотрел на меня:
– Это ведь ты – Славик? Мама просила передать деньги. И сказать спасибо.
– Пожалуйста, – вздохнул я, ощущая, как нарастает неловкость. И взял трешку.
– Ух ты, новенькая, – сунулся Семка. – Хочешь, разменяю? Два рубля бумажками и рупь мелочью.
– Зачем?
– А в чику сыграем… – И обратился вдруг к Темчику: – Будешь с нами в чику играть?
– Нет, я не буду. Спасибо…
– Он и не знает, что такое чика, – сказал Амирка.
– Нет, почему же. Я знаю. Но у меня нет денег.
– Взаймы дадим, – подначил Семка.
– Нет… Мне, наверно, попадет, если мама узнает.
– Как она узнает? – удивился Валерка Сизов. – Ее же тут нету!
– Ну… она спросит: чем ты там занимался?
Тут все заржали, кроме меня. Толька Петров – громче всех.
– Чего вы гогочете, – сказал я. – Чего смешного, если человек врать не любит?
– Он просто играть не умеет! – "догадался" Толька.
– Нет, почему же! Я играл где мы раньше жили. Только не на деньги, а на пробки.
Это нам было знакомо. Вместо монеток иногда использовали зубчатые жестяные закрывашки от пивных бутылок.
– Пробки – это для младенчиков, – сплюнул Семка.
– Да, пожалуй, – согласился Темчик.
Трудно дразнить человека, если он не спорит. Да я и не хотел, чтобы его "доводили". И сказал Тольке, который опять заржал:
– Ну, чё ты, Рыжий, скалишься как в цирке?
– А ты? Лагерный придурок стал, да?
– Повтори…
– Лагерный придурок!
– Айда, – вздохнул я. Потому что не было никакого выхода. Как всегда при таких случаях, противно засосало внутри, но что делать. Спустить Рыжему оскорбление при Темчике я не мог.
И мы пошли к дальнему забору, что отгораживал пекарню (ох, сколько поединков за долгие годы видел этот забор!). Темчик пошел с нами, он, кажется, сперва ничего не понял. Я на ходу снял галстук, протянул Темчику:
– Подержи, пожалуйста.
По тогдашней этике драться в пионерских галстуках не рекомендовалось.
Драка была короткой. Толька сумел раскровить мне губу, но я (вот удача!) вляпал такой фингал на конопатую скулу, что все единодушно признали мою победу. Конечно, кроме самого Тольки. Он, правда, отказался от дальнейшего боя, но обещал меня "в другой раз изувечить пуще всякого урода". Впрочем, он быстро оттаял.
На дворе появился Пашка Шаклин и позвал нас в цирковой сквер погонять только что отремонтированный футбольный мяч.
– Пойдешь? – спросил я Темчика.
– Если можно…
– А почему нельзя-то!
15. 04. 97
Я так увлекся пересказом своей несостоявшейся повести, что забыл писать о событиях нынешних дней…
Хотя о чем писать? Самое хорошее – то, что вчера вечером вдруг позвонил Володя Дмитриев – десятилетний человек из "Каравеллы". У нас с ним дружеское взаимопонимание, потому что я очень люблю писать книжки, а он очень любит их читать.
– Почему вы не приходите в отряд?
Я сослался на остеохондроз (оставив в стороне ряд других причин, в том числе и некоторые расхождения с нынешним взрослым руководством отряда). Володя сказал, что его папа – врач и, наверное, может помочь. Я обещал при случае воспользоваться этой помощью. Потом пообещал, что поправлюсь и позову Вову в гости.
А еще у него есть младший брат Митя, с ним я тоже знаком. Мне кажется, оба брата – очень славные люди. Может быть, вроде Темчика, о котором я пишу…
"Однажды играли…"
А Темчик постепенно входил в нашу компанию.
В первый день знакомства оказалось, что в футбол он играет совсем не так скверно, как можно было ожидать. Без блеска, конечно, но все-таки "на уровне". По крайней мере, для его роста и возраста…
А главное, был он в игре неутомим и старателен. И не плакса. Даже не морщился, когда Валерка Сизов заклеивал ему помусоленными листьями подорожника оба сбитых колена…
И при этом он оставался Темчиком из Москвы, с его "акающим" произношением. Воспитанным мальчиком, который ни разу не произнес нехорошего слова. И еще: около девяти вечера он всегда выключался из игры и спешил домой.
– Понимаете, я маме обещал…
Над ним посмеивались, но, надо сказать, не очень.
Зоя Корнеевна не мешала вживанию Темчика в нашу уличную среду. Видимо, понимала, что мы, хотя и обормоты, но вовсе не шпана, а обыкновенные пацаны – со своим кодексом ребячьей жизни. Кстати, довольно справедливым. Внешне Темчик скоро почти перестал отличаться от нас. Только вот с панамкой не расставался. Но к этому быстро привыкли. Иногда его даже так и звали: Панамчик. Но чаще просто Темчик…
Случалось, он даже бегал босиком. Но рубашка или майка на нем всегда были чистенькими.
Однажды Зоя Корнеевна зашла на наш двор, где мы из гнилых листов фанеры, обломков кирпичей и старой бочки строили крепость. И разговорилась с соседками – она не чуралась общения с местным населением. Темчика, который подошел к маме, она ласково притянула к себе.
Таисия Тихоновна, которая была тут как тут, заметила, что "у вас очень славный мальчик, но не боитесь ли вы, что он попадет под дурное влияние?"
– Ну, какое здесь влияние, – усмехнулась Зоя Корнеевна. – Дети как дети. И Тема такой же… – Она еще ласковее прижала его к своему пестрому платью, и он не стеснялся, не упрямился. – К тому же, он всегда знает, что можно, а что нельзя… И помнит простое правило: любой мальчик может бегать с перепачканными коленками и синяками, лишь бы воротничок был чистый… – И поправила воротник желтой рубашечки на сыне.
Здесь же, на крыльце, во время разговора покуривал дядя Боря, который часто был для меня чем-то вроде зеркала. Я посмотрел на него и виновато повертел шеей. Воротник моей ковбойки, увы, не отличался чистотой.
Дядя Боря усмехнулся и философски изрек:
– Что там воротничок. Была бы совесть чистая…
Я тихо засопел. Совесть моя была не чище воротничка. И случай с мундштуком для горна был на ней не самым темным пятнышком.
Да, если сравнивать, то больше всего моя совесть была похожа на мои парусиновые штаны, которые лишь первые полдня хранили флотскую белизну, а теперь были… ох… Впрочем, по-прежнему с мужественным военным ремнем.
Тут надо вспомнить, как я в день "отставки от лагеря" вернулся домой. Время было уже послеобеденное, часа четыре.
Мама увидела меня и чуть не уронила с рук годовалого Леську.
– Силы небесные… Где тебя носило? Во что ты себя превратил!
Штаны были в земле и травяном соке. Рубашка тоже. Кроме того, на ней темнело несколько засохших бурых капель – следы битвы с Рыжим.
– Я думала, ты поедешь в этой пионерской форме в лагерь, а ты…
– Никуда я не поеду… – Я выскреб из кармана помятые бумаги. Протянул маме и отчиму. – Вот, возьмите. Только они уже не нужны.
Рассказом о коварстве Розы Яковлевны Грузновато я отвел праведный гнев от себя. Мама повернулась к отчиму:
– Володя…
– Идем, – сказал он мне. – Лишь бы эта старая лиса оказалась в конторе…
– Не окажется, – нарочито вздохнул я. – Она сказала, что на весь день уйдет в Областное управление…
Мама беспомощно смотрела то на отчима, то на меня.
– Да ладно, не расстраивайтесь, – мужественно сказал я. – Чего уж теперь… Если сейчас отбить путевку для меня, значит, кто-то другой не поедет. А он-то чем виноват?
– Но тебе так хотелось… – жалобно напомнила мама (потому что я и правда демонстрировал горячее желание).
– Дождусь будущего года.
Я понимал, что в глубине души мама даже рада. Не очень-то хотелось ей на четыре недели оставаться вдвоем с маленьким Леськой. А от меня дома была все же немалая подмога.
Отчим, чтобы как-то завершить ситуацию, пообещал:
– Когда вернусь, повыдергаю этой стерве ноги из толстой тазобедренной части…
– Володя!
– Да-да. Обязательно…
Мой братишка радостно зааплодировал на руках у мамы.
…Поздно вечером мы оставили уснувшего Леську под присмотрорм тети Нюры и вдвоем с мамой проводили отчима на пристань…
С Темчиком мы сошлись не сразу, хотя взаимную симпатию чувствовали изначально. Наша дружба началась, пожалуй, после случая на реке.
Мы часто большой компанией ходили купаться на Туру. Там под обрывом тянулись узкие желтые отмели, которые назывались Пески.
Мы спускались от улицы Семакова по длиннющей деревянной лестнице к лодочной переправе, брали от нее влево и оказывались на прогретом солнцем песке.
Вода была желтая, с примесью глины, но зато пляж – прямо черноморский. Так, по крайней мере, нам казалось.
И с разбега – бултых в струи медленного течения.
Надо сказать, старшие ребята – Пашка Шаклин, Володя Амосов и другие – были внимательны к нам, к "мелкоте". Смотрели, чтобы кто-то не пустил пузыри…
Купались в сатиновых широких трусах, а иногда и без них – если с нами не было Тоськи Мухиной. Других девчонок, вроде Галки Петровой или маленькой Амиркиной сестры, мы не брали в расчет, а Тоськи стеснялись – чувствовали ее "особый интерес".
Темчик тоже купался, но держался у самого берега, плавал он плохо. Я, кстати, тоже неважно, но день ото дня наращивал опыт.
Каждый день плоские коричневые буксиры, хлопая гребными колесами, тащили вверх по Туре сосновые плоты. Плоты были длиннющие. Бывало, буксира уже не видать, а могучие связки бревен все тянутся, тянутся вдоль Песков.
Обычным развлечением было доплыть до плотов, прокатиться на них, а потом – снова на берег. Расстояние было небольшое – иногда метров сто, а иногда и полсотни. Но я сперва не отваживался на такие заплывы. Поэтому компания часто оставляла меня караулить одежду – иногда с девчонками и маленьким Игорьком-Горошеком, иногда одного.
Но вот, когда очередной раз появились плоты. я объявил, что поплыву с остальными.
– Булькнешься, – нагло сказал Рыжий.
– Не булькнусь! Я в бассейне сто метров проплыл! На водной станции! Там нормы БГТО принимали у всех, кто хочет! И мне дали справку, что сдал на отлично!
Это была правда.
Но, конечно, Толька сказал, как мне следует использовать эту справку.
– Брэк! – велел нам Володя Амосов (по прозвищу Амос). Потому что мы уже готовы были сцепиться.
Тоська (в таких же, как у всех, трусах, плоская и тощая, как мальчишка) сказала, что поплывет тоже. Других девчонок и Горошека с нами в тот раз не оказалось. Сторож, значит, был один:
– Темчик, останешься?
– Конечно!.. А вы не долго там будете?
Мы легкомысленно пообещали, что "туда-обратно за пять минут".
Ближний край плотов оказался совсем недалеко. Я доплыл до него (рядом с Пашкой Шаклиным) без труда. Правда, когда выбрался на бревна, сердце колотилось, но не от усталости, а от волнения.
Мы разлеглись на теплых от солнца стволах. Солнце грело спины, пахло сосновой смолой. Плавное движение по воде нагоняло дремоту. И, видимо, поэтому мы плыли так довольно долго – пока подобравшийся издалека плотовщик не заорал на нас.
Мы посыпались в воду.
Оказалось, что плоты довезли нас почти до моста, за которым начиналась Затюменка.
Обратно было два пути – или вдоль воды, под обрывом, или наверх – по одной из крутых тропинок – а потом по улицам, что тянулись параллельно реке.
Старшие решили двигаться нижней дорогой. Их ожидал трудный путь – не везде были отмели, кое-где откосы уходили прямо в воду, эти места надо было преодолевать вплавь, против течения. Но большие ребята считали несолидным топать по городу в трусах. А мне, Тольке Рыжему, Амирке и Семке Левитину было "по фиг".
Тоська пошла с большими. Она стеснялась сказать, что стесняется идти по улицам, и объявила:
– Я еще не совсем головой инвалидная. Тропинки-то через крапиву, а она самая крепкая, "татарская".
Амирка, видимо, задетый словом "татарская", ехидно заметил:
– Как других в крапиву пихать, так всегда готова, а как самой идти, так обоссалась…
Тоська в него плюнула, и мы разошлись.
Крапиву мы миновали почти благополучно. Только грузный Семка почесывал бок. И оказались мы у кромки обрыва, где из глины торчали остатки могучего кирпичного фундамента. Раньше здесь стоял большой Вознесенский собор (мне про него мама рассказывала). Перед войной его взорвали – или ради борьбы с религией, или потому, что он грозил рухнуть с оползавшего берега.
– Наверху есть дырка подземного хода, она в эти камни ведет, – значительным шепотом сообщил Рыжий.