Когда он демобилизовался из армии, то выпросил у начальства монголку и привёз её в колхоз. А это как раз и был Андрейкин колхоз. Правда, Андрейка Нимаев тогда ещё не родился, но бабка Долсон пасла здесь свою отару. Мама Сэсык тоже ещё не была мамой, жила в интернате и кончала школу.
Андрейка, конечно, всё знал об одноглазой лошадке по имени Резвая. Монголка и в самом деле была резвой, быстрой, неутомимой в беге. Из всех лошадей в степи, исключая, само собой разумеется, Рыжика, Андрейка считал Резвую самой умной. Ни отцов Воронко, ни Сивый бабушки Долсон, ни даже Саврасуха Дулмы не могли сравниться с Резвой. Во-первых, она умела бежать, как будто её гонит сильный шурган. Только один Рыжик мог догнать её. Во-вторых, как уже сказано, Резвая была на войне, и дядя Куку даже говорил, что если бы не она, едва ли бы он вернулся в колхоз. Японские самураи схватили бы его и убили. Ну и, в-третьих. Резвую любил не только Андрейка, но и Рыжик, и Нянька, и Катька.
Стоило только дяде Куку приехать к Нимаевым, как Резвая убегала вместе с ними в степь, и что там они только не проделывали! Все игры затевала Резвая. Как она умела обманывать даже Рыжика! Вот она мчится - длинный хвост и большая грива словно несут её по воздуху, потому что не видно даже, как ноги касаются земли. Рыжик изо всех сил догоняет её, бедная Катька далеко позади, да и Нянька притомилась… Но вот Рыжик настигает монголку. Она резко поворачивается и бежит навстречу. Рыжик ничего не понимает, стоит на месте. Резвая проносится мимо Няньки, мимо Катьки - они не знают, гнаться ли за ней или догонять Рыжика… По привычке они всё же бегут к Рыжику. А время уже потеряно: Резвая опять впереди. Тогда Рыжик начинает жалобно ржать. Может, он плачет от обиды, что его так обманули. Он не хочет больше догонять Резвую, стоит и ржёт. Тогда Резвая откликается - весело, звонко, будто по степи рассыпаются серебряные колокольчики.
Не только Андрейка, но иногда и дядя Куку смотрел на эти игры и чему-то улыбался. Потом он начинал ржать так же, как Резвая. И тогда не только Рыжик, но и все - Резвая, Нянька, Катька - бежали на этот голос.
Ветеринар был необыкновенный человек. И конечно, отец правильно сделал, что пригласил его. Только дядя Куку мог помочь Лебедю-Лебедину.
Андрейка сразу повеселел, увидев ветеринара. Лебедь-Лебедин даже не смотрел на еду, которую привезла мама Сэсык. Не пил он и воду, хотя она была поставлена под самый его нос. Дядя Куку взял Лебедя-Лебедина на руки и вынес его во двор кошары. Лебедь не сопротивлялся, крыло его беспомощно опустилось почти до самой земли. Только высоко поднятая голова покачивалась из стороны в сторону. Но вдруг лебедь ткнул клювом в щёку дядю Куку.
- Слушай, дружочек! - строго прикрикнул ветеринар, опуская лебедя ниже. - Ты брось эти штучки, Я тебе добра хочу, а ты меня же норовишь ударить.
Наверное, Лебедь-Лебедин понял, что так делать нельзя. Он закрыл глаза.
Во дворе кошары стоял большой ящик, где хранился корм для овец. Ветеринар осторожно опустил на него лебедя. Позвал маму Сэсык, чтобы помогла держать птицу.
Андрейка отвернулся: он не мог больше смотреть на всё, что там делает дядя Куку, потому что Лебедь-Лебедин впервые закричал.
- Да, миленький, - сказал дядя Куку, - придётся тебе обрезать перо на крыле и посмотреть получше… О, да и лапа у тебя ранена! Какой же подлец стрелял в такого красавца? Руки бы и ноги ему за это переломать…
Андрейка чуть не крикнул, что это стрелял хромой Бадма, но вспомнил про бабушку Долсон и только тяжело вздохнул.
- Андрейка, - сказала мама Сэсык, - садись на Рыжика и поезжай к бабушке.
- Да, поезжай, - проговорил и дядя Куку. - Тебе, дружок, здесь не стоит находиться. Придётся лебедю делать операцию.
- Ладно, - буркнул Андрейка.
Он и сам не знал, хочет ли он остаться здесь или поехать к бабушке Долсон. Слово "операция" было ему хорошо известно. Даже тогда, когда дядя Куку делал операцию овце, даже тогда Андрейка уходил подальше, чтобы ничего этого не видеть. А белый лебедь… Нет, лучше уж Андрейка уедет к бабушке Долсон.
Она очень долго пробыла в степи. Андрейка посмотрел в ту сторону, где ходила верблюдица Мая. Бабушка сидела на земле, а Мая ходила около неё и щипала траву.
Андрейка медленно вышел за ограду кошары. Невдалеке стояла Резвая. Рыжик расчёсывал ей своими зубами спутанную гриву.
- Рыжик, Рыжик! Пс-се, пс-се! - крикнул Андрейка.
Рыжик сразу встрепенулся и побежал, но потом остановился, повернул голову к Резвой и заржал. Резвая стояла как вкопанная и вдруг легла. Рыжик вернулся к ней и стал бить копытом о землю.
- Рыжик! - ещё громче закричал Андрейка.
Но Рыжик будто и не слышал.
Не так часто сердился Андрейка на свою лошадь. Тем более, что он соскучился по ней. Но если лошадь не слушается, то как на неё не рассердиться!
За спиной Андрейки раздалось звонкое ржание. Это дядя Куку. Резвая вскочила на ноги, ответила своим тонким, весёлым голосом и помчалась к кошаре. Вот это лошадь! Пусть у неё всего один глаз, но это замечательная лошадь. Рыжик, конечно, тоже побежал за ней, но теперь уж это было Андрейке неинтересно.
- Дядя Куку, - сказал Андрейка, - я хочу на Резвой.
- Можешь и на Резвой, - ответил ветеринар.
Мама Сэсык подошла к Андрейке, подсадила его на монголку и убавила стремена, чтобы Андрейка мог достать до них ногами.
- Пускай в юрту бабушка едет, - сказала мать. - Зачем долго на земле сидит? Земля сырая. Простынет совсем. Заболеет.
- Ладно, - сказал Андрейка и взял из рук матери повод. Потом нагнулся и шёпотом попросил: - Не надо лебедю отрезать крыло.
- Хорошо, хорошо, сынок, - успокоила мама Сэсык. - Разве ты не знаешь: товарищ Кукушко плохо не сделает. Поезжай.
И Андрейка поехал. Он не позвал с собой ни Рыжика, ни Няньку, ни Катю, но они сами увязались за ним. Рыжик шёл почти рядом и больно укусил Резвую. Она взбрыкнула ногами и заржала. Андрейка хлестнул Рыжика плёткой. Почему это Рыжик стал кусать Резвую?
Плётка не помогла. Через несколько минут Рыжик опять укусил монголку и сам жалобно заржал, как будто это его обижали. Андрейка посмотрел на него сердито, снова было замахнулся плёткой, но не ударил. Нянька, конечно, стала лаять. А когда лаяла Нянька, то Катька не могла молчать.
- Н-но! - Андрейка сжал пятками бока Резвой.
Она будто ждала этого и пошла рысью. Но и Рыжик не отставал. Он жалобно ржал и наконец ухватил Андрейку зубами за полу дэгыла. Андрейка чуть не слетел с седла. Он натянул повод, остановился и скомандовал:
- Ложись, Рыжик, ложись!
Рыжик послушно лёг. Андрейка хмыкнул и подал новую команду:
- Встань, Рыжик, встань!
Рыжик послушно поднялся.
- Иди, иди! - позвал Андрейка и похлопал себя по колену.
Не успел Рыжик подойти, как Нянька подскочила и лизнула Андрейкину руку. Рыжик стал рядом с Резвой и хотел положить свою морду на загривок. Но Резвая испугалась, заржала и оскалила зубы. Андрейка снова хмыкнул и вытащил ноги из стремян. Он ухватился рукой за луку седла Рыжика, перебросил ногу, нащупал ею стремя и перебрался на Рыжика.
Ах, как обрадовался Рыжик! Он поднялся на задние ноги. Андрейка туго натянул повод. Рыжик, конечно, знал, как это любит Андрейка. Он покружил своего маленького хозяина, и все они очень развеселились. И больше всех - Нянька. Андрейка похлопал свою лошадь по шее и спросил:
- Будешь слушаться Андрейку?
Рыжик пошевелил ушами, повернул голову и достал губами Андрейкину руку. Он смотрел своими большими глазами, часто моргал длинными ресницами и так виновато прижимал к затылку уши, что Андрейка не выдержал и засмеялся.
Рыжик был прощён.
Андрейка не спеша ехал к бабушке Долсон.
День сегодня выдался на редкость тёплый и солнечный. И степь сразу изменила свои краски. Ещё вчера не было зелени, только кое-где на пригорках сквозь прошлогоднюю желтизну пробивалась свежая травка, а вот сегодня, куда ни посмотришь, везде глаза встречают зелень. А сколько подснежников! Они-то и сделали степь весенней. Как хорошо Андрейка поступил, что не сорвал тот первый подснежник, который он увидел, когда возвращался из школы в свою юрту… Да и вообще никто в степи не рвал цветы: ни бабушка Долсон, ни отец, ни мать, ни Дулма. Не потому ли так много расцвело подснежников этим утром?
Как назывались цветы, которые раскрыли свои лепестки на глазах у Веры Андреевны, когда она была ранена? Почему Андрейка ни разу не видел, как распускаются цветы в степи?
Боги бабушки Долсон
Андрейка и не заметил, как подъехал к бабушке Долсон. Нянька подбежала к ней и растянулась на земле, повиливая хвостом. Катька обнюхивала бабушкин дэгыл. Резвая подошла к Мае и посмотрела на неё своим глазом с таким любопытством, как будто бы впервые встретила такое забавное животное.
Бабушка держала в зубах трубку, которая давно уже погасла.
Андрейка посмотрел на Маю и почему-то вспомнил Лебедя-Лебедина. У Май также была изогнута шея, и её маленькая голова возвышалась гордо и неприступно.
- Дядя Куку приехал, - сказал Андрейка.
- Вижу, Андрейка.
- Откуда видишь? - удивился Андрейка и оглянулся на кошару. Даже он отсюда почти ничего не видел, а ведь у бабушки Долсон было плохое зрение. Глаза у неё постоянно слезились.
- Э-э, Андрейка, Резвая-то здесь ходит.
Ну да, Андрейка сразу сообразил: Резвая здесь, значит, и ветеринар здесь. Андрейка опустил голову и проговорил:
- Бабушка, ты пошто на земле сидишь? Земля сырая. Болеть будешь.
Кряхтя и охая, бабушка Долсон поднялась на ноги, спрятала свою трубку в кисет с табаком и засунула его за полу дэгыла. Она подошла близко к Андрейке, положила ему руку на колено:
- Умный ты у меня. Шибко бабушку свою любишь. Никто старую Долсон не жалеет. Один ты жалеешь.
- Мама Сэсык жалеет, - сказал Андрейка.
- Э, ладно, ладно! Все жалеют… А внук у Долсон один. Шибко славный парнишка.
- К юрте поедем. Садись на Резвую.
- Ишь ты, всё знаешь! Сама хотела сейчас идти. Только подумала.
Бабушка Долсон заковыляла к Резвой. Но одноглазая лошадка отскочила в сторону и остановилась, посматривая на Маю. Андрейка на Рыжике вплотную подъехал к Резвой и в поводу подвёл её к бабушке.
- Меня боится, тебя не боится, - засмеялась бабушка. - Ты ездил на Резвой? - спросила она.
Андрейка опять удивился:
- Ездил. А ты видела?
- Э, Долсон всё видит. Гляжу, стремя короткое. Кто ездил? Внук Долсон ездил. - Бабушка отпустила подлиннее стремена, легко села в седло и подъехала к верблюдице. - Оставайся тут. Вечером позову тебя.
Мая потянулась головой к бабушкиной руке.
- Тут оставайся, - повторила бабушка. - Вечером пух буду с тебя чесать. Мая. - Бабушка махнула рукой и поехала.
Андрейка подъехал к бабушке Долсон.
Мая не тронулась с места.
Андрейка несколько раз потом оглядывался. Мая всё смотрела им вслед.
Бабушка Долсон ехала рядом с Андрейкой.
- Ты любишь Маю? - спросил он.
Бабушка помолчала. Любила ли она Маю? Да она никогда об этом не думала. Она вырастила верблюдицу, и вот уже двадцать лет они не расстаются. Чего только не было за эти годы! Два сына ушли на войну. Все слёзы выплакала Долсон, ожидая их. Арсен вернулся, а Андрей навсегда остался далеко на чужой стороне. Он лежит в братской могиле… Сколько шелковистого верблюжьего пуха начесала от Май Долсон! Сколько тёплых рукавиц и тёплых носков связала она- и всё отправляла сыновьям на фронт. Все товарищи Арсена и Андрея ходили в этих носках и рукавицах старой бурятки. Они, незнакомые парни, писали ей письма, благодарили, И часто, очень часто она оплакивала этих незнакомых товарищей своих сыновей. Разве мало она молилась богам за них, разве мало баранов, шерсти, хлеба перевозила в дацан, чтобы ламы день и ночь просили богов сохранить сыновей Долсон и их товарищей? Но боги сохранили только Арсена. Андрея же они взяли к себе. Сильно меткий стрелок был её сын Андрей. Триста фашистов убил он. Пять орденов прислали Долсон с фронта, когда богам угодно стало забрать к себе Андрея. Долсон не ропщет. Она не хочет гневить богов. Если им нужен был её сын-мэргэн то что она могла поделать? На то есть воля всемогущих богов. Одного сына они ей всё же оставили. Ох как долго она плакала, как долго молила неприступных богов! Они стояли в её юрте, начищенные до блеска, а в бронзовых мисочках перед ними всегда самые вкусные кушанья: мёд, конфеты, арса, самые жирные кусочки баранины. Все пять орденов своего сына Андрея прикрепила Долсон к флажку, на котором написано: "Лучшему чабану". Этот флажок передало ей правление колхоза на вечное хранение. Она пришила флажок с орденами к кошме юрты, как раз над столиком с богами. Перед каждым орденом стоит такая же бронзовая мисочка, как перед божком, и ни разу ещё Долсон не забыла переменить в них еду. Всегда еда должна быть свежая. Долсон так долго, так упорно молилась своим богам, что они сжалились над ней. Именно они, боги, послали ей маленького Андрейку. Да-да, они не остались глухими к её мольбам. У сына Арсена родился ребёнок. Боги сделали его похожим на дядю Андрея. Они вернули Долсон её сына, только сделали его маленьким…
Так любила ли Долсон свою верблюдицу Маю?
Ты ведь не знаешь, Андрейка, тебя не было ещё тогда на свете. В чёрный день пришла весть с фронта о гибели сына. Долсон пошла в степь. Она ничего не видела и не помнила. Следом за ней шла и шла верблюдица Мая. Кругом была ночь. Чёрная ночь, такая же беспросветная, как горе старой бурятки.
Долсон хотела, чтобы боги взяли её к себе, туда же, где теперь её сын Андрей. В степи поднялся шурган. Это был такой шурган, какого ещё не видывала на своём веку Долсон. И это было очень хорошо. Долсон пойдёт, пока хватит сил, а потом упадёт и окажется рядом с сыном. Разве можно далеко уйти, когда метёт снег вместе с песком и с земли поднимает камни? Так оно и случилось. Долсон упала на землю и увидела своего красавца сына. Он был таким же, каким уезжал на фронт: широкоплечий, невысокий, с круглым девичьим лицом - румянец во всю щёку, с чёрными блестящими волосами, с глазами, которые всегда смеялись, а на этот раз затуманились… Долсон протянула руки, взяла в них милую тёплую голову своего сына, и ей стало так хорошо, так спокойно, как было только давным-давно, перед самой войной.
И постепенно тепло отогрело её старые, промёрзшие кости, она окончательно успокоилась.
Но потом боги раздумали брать к себе Долсон. Это они послали верблюдицу Маю. Они сделали так, что Мая не отстала от своей хозяйки ни на шаг…
Когда Долсон очнулась, то почувствовала, что ей и в самом деле очень тепло. С трудом Долсон вылезла из-под снега. Оказывается, рядом с ней лежала Мая, и шурган закрыл их целым сугробом снега. Это Мая легла рядом со своей хозяйкой, загородила её от ветра, согрела своим теплом и не дала умереть. Так захотели боги. Иначе зачем же они позволили два дня и две ночи пролежать им под снегом и не замёрзнуть?
И когда уже весь колхоз считал Долсон мёртвой, когда все сокрушались и жалели старую чабанку, она вдруг верхом на Мае приехала в село. Люди выбегали из домов, радостно приветствовали Долсон, и целая толпа сопровождала её до правления колхоза.
В селе у Долсон не было ни одного родного человека. Но, оказывается, её очень любили. Сколько добрых рук пожала она в этот день! Сколько домов открыли перед ней свои двери! Как все радовались, что она осталась жить! Да, её спасла Мая. А кто послал Маю идти за ней? Боги. И если бы не Мая, то Долсон никогда бы не увидела маленького Андрейку. Так может ли Долсон не любить Маю?
…Уже когда подъезжали к юртам, бабушка Долсон подняла голову, посмотрела слезящимися глазами на Андрейку и сказала:
- Шибко хорошая верблюдица Мая. Скоро она принесёт ботогона. Ботогона тебе отдам. Большой верблюд вырастет - председатель колхоза Фёдор Трифонович спасибо скажет.
У Андрейки заблестели глаза, чёрные весёлые глаза, как у дяди Андрея, и он засмеялся звонко и радостно.
- Э, Андрейка, - сказала бабушка Долсон, - когда поставим твою кровать в мою юрту? Всю зиму тебя не видела, перекочевала к тебе, а ты не хочешь спать в моей юрте.
- Хочу! - сказал Андрейка. - Буду спать в твоей юрте.
Он быстро перекинул левую ногу и скатился на землю.
- Неси на место, - сказал Андрейка, протягивая Няньке бич.
Нянька зажала зубами бич и пошла к юрте. Бабка Долсон слезла с Резвой и, довольно покачивая головой, смотрела на собаку. Дверь юрты была закрыта. Нянька легла около неё, не выпуская из зубов бича.
- Всё понимает. Открой ей дверь, сынок, - сказала бабушка Долсон.
- Нянька караулить будет, - проговорил Андрейка.
- Ладно, пусть караулит, - согласилась бабушка.
- Бабушка, расседлай Рыжика, - попросил Андрейка. - Пускай пасётся. Больше не поеду.
Бабушка Долсон ничего не сказала, только одобрительно покачала головой. Всё знает её внук. Хозяин растёт.
Пока она управлялась с Рыжиком, Андрейка сходил в хотон - место недалеко от юрты, огороженное щитами, куда на ночь загоняют овец, - и посмотрел, что там делает Катька. А Катька ничего не делала. Просто легла на подстилку и лежала. Очень устала сегодня. Вообще Катька сильно изменилась за эту зиму. Совсем не та Катька стала. И бегает мало, и быстро устаёт.
- Андрейка! - позвала бабушка. - Пойдём, Андрейка. - Она несла снятое с Рыжика седло в свою юрту.
Андрейка вошёл за бабушкой и осмотрел юрту. Всё здесь было ему знакомо. Куда бы ни кочевала бабушка, вместе с ней кочевали боги. Их было много, все они или бронзовые, блестящие, или раскрашенные синей и голубой краской. Но, кроме богов, на красном флажке, около самого столика, висели ордена дяди Андрея. Знаменитый снайпер был дядя Андрей. Перед каждым орденом - бронзовая блестящая мисочка. Перед каждым богом - тоже. В них еда. Ни боги, ни ордена не ели. Они никогда ещё не попробовали мелко нарезанной баранины, не пили чаю с мёдом., И даже ни одной конфеты не съели. Всё это знал Андрейка. Он спрашивал бабушку Долсон: почему же боги не едят? Разве это плохая еда? Но бабушка отвечала, что боги едят в другом месте. Они ещё не полюбили юрту старой Долсон. Она молится каждый день, просит их об одном: пусть они никуда не ходят, пусть полюбят её юрту и едят только здесь.
На этот раз Андрейка сразу заметил, что на столике появился новый бог. Он был больше остальных, сидел, поджав под себя ноги, выставив вперёд руку с отставленными двумя пальцами. Между сжатыми пальцами ничего не было, но бог внимательно их рассматривал. Голова его была украшена синим малахаем. Перед новым богом стояла миска с самыми любимыми конфетами. В ней доверху были насыпаны леденцы. Бог, конечно, не обратил на них внимания. Даже леденцы не ест! Андрейка облизнул губы и отвернулся.
- Вот тут седло твоё будет, - сказала бабушка, вешая седло на деревянный крюк, - Тут кровать твою ставить будем, - и показала на свободное место напротив столика с богами.
Андрейка подошёл к столику и провёл пальцем по синему малахаю нового бога. Палец остался чистым: краска к нему не пристала.