Была и ещё одна забота, терзавшая Володю. Ведь он обещал Ване Гриценко достать ртутный шарик вместо упущенного им в прошлый раз. А где его достать? У мамы был градусник, но Володя даже не знал, куда мать прячет его. Между тем Володя был человек слова. Мальчишеская честь требовала, чтобы к следующему воскресенью он раздобыл ртуть. Иначе как он покажется на глаза Ване Гриценко? Тот окончательно перестанет ему верить и ни в какие подземные походы с ним не пойдёт.
Несколько дней ломал голову над разрешением этой задачи бедный мальчуган. По ночам ему снились зеркальные пруды из ртути: тяжёлая серебряная влага сверкала вровень с берегами, ртуть можно было брать вёдрами. Но в жизни такого не бывало. Володя перебирал в памяти все градусники, известные ему на свете…
Случай помог Володе найти выход.
На заднем дворе того дома, где жили Дубинины, бурно разрослась крапива. Володя играл с Валей в прятки и тихонько заполз под эти зелёные опасные заросли.
Куликавшая Валя закричала:
- Володька, я знаю, где ты! Только имей в виду, я туда не полезу тебя искать. Обстрекаешься ещё, смотри!
Тогда Володя, чтобы доказать своё бесстрашие и стойкость, вылез из укрытия и заявил:
- Эх ты, бояка! Всего трусишь. А вот я, хочешь, голой рукой сейчас крапиву сорву? Ну, говори: хочешь?
- Ну, и что докажешь?
- А то докажу, что у меня характер закалённый. На, гляди!..
И он действительно крепко сжал в маленькой руке несколько крапивных листьев - пильчатых, волосатых, жалящих нещадно. Жгучий зуд, нестерпимая чесотка жарко опалили ему ладонь и стиснутые пальцы. Но он отпустил руку только тогда, когда просчитал до десяти.
- Ну и глупо! - сказала Валя. - Только и доказал, что глупый, ровным счётом больше ничего. Смотри ты, рука - прямо как скарлатина!..
Володя растопырил пальцы, на которых вспучились белые волдырики, обведённые красными венчиками. Тут ему и пришла в голову одна замечательная мысль, которую он решил использовать завтра же.
На другой день Володя приступил к исполнению задуманного плана. Это требовало, правда, большой стойкости, но зато сулило необыкновенно простое решение ртутного вопроса. План этот можно было осуществить и дома, но Володя представил себе испуганное лицо матери, её глаза, полные тревоги и нежного участия, переполох в квартире, - и ему стало жалко мать. Он решил перенести действие в детский сад: ходить туда Володе уже порядком надоело. Он быстро обогнал по всем статьям своих ровесников в старшей группе, мечтал уже скорей поступить в школу и не чаял избавиться от унизительной, как ему казалось, клички "дошкольник".
В детский сад он ходил уже без провожатых, ни в коем случае не позволяя матери или сестре отводить его туда. В это утро, прежде чем идти в сад, Володя пошёл в тот угол двора, где росла крапива. Он огляделся по сторонам, плотно, что есть силы, зажмурил глаза и прыгнул в самую зелёную гущину, как прыгал когда-то с мола, ещё не умея плавать. Он сразу почувствовал тысячи мелких уколов, но счёл это недостаточным и стал кувыркаться в зарослях крапивы, кататься в ней. Ему казалось, что он попал в пчелиный улей. Всё тело его горело и чесалось. Лоб, щёки, нос, уши - всё горело огнём.
После этого Володя помчался в детский сад. Пока он дошёл, ужаленные крапивой места обволдырились, покраснели, и руководительница Сонечка только руками всплеснула, когда к ней явился запухший, воспалённый мальчик с раздутым носом, с красными и толстыми ушами.
- Кто это?.. Володя! Что с тобой? - в ужасе спросила Сонечка.
- Наферное, шкарлатина, - с трудом отвечал Володя.
- Зачем же тебя выпустили из дому?
- У меня это шражу фдруг шделалошь…
- А горло не болит? - всполошилась Сонечка.
- А-а-а!.. Э-э-ы…
Володя с готовностью широко разинул рот, закинул голову и показал язык.
- Довольно, хватит! В изолятор, в изолятор! - скомандовала Сонечка.
И Володя очутился в небольшой комнате, едко пахнущей больницей. Стены тут были выкрашены белой эмалевой краской, на них висели плакаты. Если бы Володя хорошо читал, он узнал бы, что там написано: "Мухи - разносчики заразы", "Не болейте гриппом". Плакаты были нарисованы очень красиво, на них сидели румяные, толстые младенцы, а рядом - хилые и бледные дети, которых, видно, не уберегли от мух, разносчиков заразы. Вообще тут было на что посмотреть; но Володе некогда было долго разглядывать эти красивые картинки. Надо было спешить, пока не кончилась его внезапная болезнь. И он послушно лёг на небольшой, низенький диван, обитый белой клеёнкой. Несмотря на то что день стоял тёплый, клеенка была холодная, и Володя с удовольствием прижал к ней свои горячие руки. От прохладного прикосновения клеёнки зуд стал легче.
- Боже мой! - убивалась Сонечка. - Неужели скарлатина? Кошмар!.. Нет, вернее всего, корь; краснуха - это в лучшем случае.
- У меня, наверное, даже температура есть, - решил перейти к делу Володя.
- Верно, Вовочка. Ты прав, мой умница… Ты совершенно горишь! Сейчас я тебе поставлю термометр. У тебя определённо жар.
И вот наконец Володя ощутил у себя под мышкой желанный щекотный холодок - кончик термометра.
- Держи крепко, положи руки вот сюда… Так. Лежи тихонько, я сейчас вернусь, только к Ксении Петровне схожу, - сказала Сонечка и быстро ушла в коридор.
Володя тотчас же оттянул воротник курточки, сунул туда нос, заглянул себе под мышку, приподняв руку локтем вверх. Зеркальный кончик градусника, наполненный ртутью, выполз из-под руки. Володя осторожно вынул термометр из-под рубашки.
Теперь надо было привести градусник в негодность, чтобы его можно было попросить у тёти Сони насовсем. Володя взял градусник за зеркальный кончик и несколько раз стукнул его об пол. Градусник не ломался. Пришлось положить его на пол и пристукнуть сверху ножкой белой табуретки, которая стояла возле дивана. Только после этого термометр легонько хрустнул. Убедившись сперва, что ртуть не вытекла из трубки, Володя отчаянно закричал:
- Тётя Сонечка! Тётя Сонечка!.. Я градусник нечаянно разбил!
Тётя Соня примчалась в сопровождении Ксении Петровны, заведующей детским садом. Начались охи да ахи.
- Как же это ты ухитрился? Смотри, что ты наделал!
- Я переворачивался с того бока на этот, а меня как затрясло всего, он сразу выскочил на пол да как кокнется, - хитрил Володя. - А он уж теперь разве негодный совсем?
- Ну куда же он годен!.. Поаккуратнее надо было бы…
- А мне его можно себе взять? - спросил Володя, замирая в ожидании ответа.
- Да погоди ты! Куда тебе его? Ещё обрежешься стеклом. Его надо выкинуть!..
- Ой, что вы, тётя Сонечка, зачем выкинуть! Он мне знаете как нужен будет… если, конечно, я поправлюсь, - поспешил добавить Володя, испугавшись, не испортил ли он всё дело, проявив такой интерес к разбитому градуснику.
Он терпеливо дал всунуть себе под мышку второй термометр и, не шелохнувшись, вылежал положенные десять минут с прижатой к боку рукой, которую теперь уже крепко держала тётя Соня.
Впрочем, температура у него оказалась совершенно нормальной. Его опять заставили показать горло. Но и в горле ничего не обнаружили. Решили всё же послать за мамой. Она прибежала всполошённая, и Володя старался не смотреть в её встревоженные глаза. К этому времени краснота и волдыри стали уже сходить с его кожи. Разбитый градусник с уцелевшей ртутью давно находился в кармане курточки. Вообще болеть дальше не было никакого смысла.
- Мама, у меня уже почти вылечилось всё… У меня нет температуры, - успокаивал он Евдокию Тимофеевну. - Смотри, уже почти ничего не осталось…
- Странная вещь, - сказала Сонечка. - Весь совершенно горел, как в огне. Едва успели поставить градусник - и вдруг температура так резко упала.
- Да она же нечаянно упала! - в отчаянии закричал Володя, которому показалось, что тётя Соня заподозрила что-то неладное и, чего доброго, ещё отнимет термометр.
Все рассмеялись, а Ксения Петровна заметила:
- Типичная крапивная лихорадка. Вероятно, съел что-нибудь. Придётся дать касторки, пусть очистит…
Вот этого Володя не ожидал! Но что делать, товарищи: как известно, добыча ртути вообще дело нелёгкое. Ради высокой цели стоило потерпеть.
Володя, зажмурившись, проглотил полную столовую ложку отвратительной маслянистой жидкости и, чтобы окончательно доказать всем, что он изо всех сил хочет исцелиться, даже облизал ложку.
Ему дали заесть касторку чёрным хлебом, посыпанным солью. Вся эта возня начинала надоедать Володе, но, когда он опускал руку в карман своей вельветовой курточки и нащупывал там гладкий, прохладный кончик градусника, в котором хранилась заветная ртуть, - он чувствовал себя совершенно счастливым и готов был претерпеть любые муки, если потребуется…
- Сам можешь идти? - спросила мать.
Он вскочил. Конечно, он мог идти сам. У него всё совсем прошло. И мать повела его за руку домой.
На этом испытания Володи не кончились. Дома Евдокия Тимофеевна раздела сынишку, уложила его в постель, накрыла периной и двумя одеялами, напоила чаем, положила к ногам горячие бутылки.
- Лежи, потей, - велела она.
И он лежал. И он потел. И он готов был всё перетерпеть, но, когда взглянул в лицо матери, низко склонившейся к нему, и увидел, какой всполошенной нежности, какого страха и вопрошающего участия были полны её глаза, ему вдруг стало не по себе. Его обдало изнутри жарким стыдом, более жгучим, чем крапива. Ему стало ужасно жалко мать, которая так тревожилась понапрасну и готова была всё сделать для того, чтобы ему было легче.
- Мама… - начал он, уткнувшись носом в одеяло, - мама, ты это зря… Я ведь не больной совсем. Ты только не говори никому, ладно? Это я… крапивой так, нарочно.
- Да что ты болтаешь-то? Лежи тихонько, заснуть старайся.
- Да неохота мне спать!
Володя откинул одеяло и спустил ноги с постели. Он вытянулся, лёжа на спине поперёк кровати, пока не достал подошвами пола, пробежал босой, стуча пятками, через комнату и сам стал в угол носом.
- Погоди!.. Какая крапива? Ты что это? Ты что это натворил? Ты что это такое придумал? - так и обомлела Евдокия Тимофеевна.
Из угла сквозь сопение и всхлипывание донеслось:
- Мама, ты не сердись, я думал, тебя не позовут… я думал, только поставят градусник, и всё…
- Да зачем же тебе всё это понадобилось? Горе ты моё! Разнесчастная я мученица с тобой! Ты что это придумал?
Теперь уж пришлось во всём сознаться. Евдокия Тимофеевна терпеливо слушала. Она знала, что Володя в конце концов никогда не соврёт, если чувствует за собой вину.
- Что ж ты такую кутерьму-то, безобразие такое натворил? Людей перепугал, меня чуть не до смерти… Попросил бы, дала бы я тебе этот окаянный градусник, раз уж он тебе так понадобился.
- Да мне тебя жалко было. У тебя градусник только один, а в детском садике их много.
- Гляди, какой расчётливый, - раздался низкий, грудной голос от входной двери.
Володя поглядел искоса через плечо и увидел соседку по квартире, толстую Алевтину Марковну, портниху, которую ребята звали "Алевтина из ватина".
- А я-то зашла наведаться. Сказали, что у Вовочки скарлатина. А он вон какой сообразительный! Ну, скажи на милость, до чего теперь дети понимающие растут, до чего же с малых лет практичные! Ну, Евдокия Тимофеевна, это у вас хозяин будет, своё добро бережёт. Молодец, Вовочка! Это уж вырастет у вас скопидом.
- Погодите, Алевтина Марковна, - остановила её мать. - Вы нас извините, мы уж тут сами меж собой договоримся, а потом милости просим, заходите.
- Ах, извиняюсь, не знала, что помешала воспитанию, - фыркнула Алевтина Марковна и, круто повернувшись всем своим станом, удалилась через дверь в коридор.
Володя ещё теснее вжался плечами, лбом и носом в угол.
- А ну-ка, повернись, погляди-ка на меня, - проговорила Евдокия Тимофеевна негромко, раздельно и твёрдо. - Нет, из угла не вылезай, стой там и на меня гляди.
Володя послушно повернулся в углу и посмотрел на мать исподлобья, низко опустив голову.
- Ай да сынок хороший, ай да Володя Дубинин, отличился! Вот отец-то обрадуется, когда напишу: своё жалко, так он смошенничал; семейное добро пожалел, а совесть, честь не пощадил. Кого же это ты обмануть решил? А? Нет, ты мне скажи, кого? Ведь это чей детский сад?.. Наш он, для наших портовых ребят! Чьи там градусники?.. Наши они, общие, для всех ребят, значит, и для тебя, глупая твоя голова. Ведь отец-то узнает, так сгорит со сраму… Разве это чужие градусники? Ты сам подумай!.. Это всё общее, детское, для всех. За что отец-то в гражданскую воевал, жизни не жалел? Разве только за своё? И за своё и за общее воевал, чтобы у всех всё было.
- Он за градусники не воевал, - буркнул Володя, упершись подбородком во вздёрнутое левое плечо.
- Вот и неправда! И за то воевал, чтобы у всех детей градусники были, если кто заболеет. Вот мы, спроси отца, когда с ним маленькие были, так сроду такого градусника и в глаза не видали. Бывало, занеможешь, всё тело ломит от жару, а тебе шлёп по лбу да по носу щёлк: "Ничего, лоб горячий, зато нос холодный, здорова!" Ну, вылезай из угла, хватит тебе, настоялся! Сама себя раба бьёт, что нечисто жнёт. Завтра пойдёшь в детский сад, сам Ксении Петровне градусник отдашь.
- Так он же весь разбитый! - испугался Володя.
- Да не про тот я, глупая ты голова! Целый возьмёшь, наш.
И Володя побрёл из угла.
- Мама, ты не сердись, - попросил он. - Ну, я больше не буду… Слышишь, мама?
- Ты вот подумай, что я тебе сказала, и запомни.
- А ты правду сказала, что папа за градусник воевал?
- И за землю воевал, и за хлеб наш, и за детский сад папка наш воевал… и за градусник.
Весь день до позднего вечера Володя ходил поражённый этим открытием. До этого ему как-то не приходилось связывать в одно такие не похожие друг на друга вещи, как, например, выцветший, пожелтевший портрет отца в форме краснофлотца с надписью "Незаможник" на бескозырке и блестящий градусник в детском саду. А оказывается, здесь была какая-то лишь сегодня обнаружившаяся связь. И он ходил, повторяя про себя слова матери: "И за градусник папка воевал…"
Потом он вынул из кармана курточки треснутый термометр, выпросил у матери, окончательно с ним помирившейся, круглую коробку, надломил трубку градусника и осторожно вытряс на дно коробки тяжёлую ртутную каплю. Он прикрыл коробку обломком стекла, найденным на дворе, долго любовался, как бегает под стеклом весёлый ртутный живчик, потом принёс коробку матери:
- Посмотри, мама, это у меня будет ртутный компас!
И вечером, утомлённый этим беспокойным днём, уже засыпая, он вдруг сел на кровати и спросил мать:
- Мама, а чего это Алевтина Марковна утром говорила, что я этот… ну как?.. Скипидар?
Валентина, готовившая за столом уроки, так и покатилась. Мать тоже засмеялась, прикрывая одной рукой рот, а другой махая на Володю:
- Ой, Вовка, помрёшь с тобой!.. Скопидом - она говорила.
- Ну, скипидом. А как это - скипидом?
- Да не скипидом, а скопидом. Слово такое было. Ну, человек, значит, такой, который всё в дом тащит, добро наживает, живёт себе, капиталы копит.
- Это всё равно, значит, что капиталист?
- Ну, вроде того.
- Нет, мама, - вмешалась учёная Валентина, - капиталист - это если очень богатый… ну, завод там имеет, фабрику, эксплуатирует. А это - ну, вот как единоличник всё равно.
Володя помолчал немножко, устраиваясь спать, перевернулся на другой бок, к стенке, накрылся с головой, потом опять высунулся. И уже сонным голосом, больше для собственного успокоения, сказал:
- Врёт она. Я разве единоличник? Раз я в детском саду…
Все оставшиеся до воскресенья дни Володя вёл себя так примерно, что и мать и Сонечка, которой он принёс новый градусник (умолчав, впрочем, об истории своей болезни), только дивились. Первые два дня Володя был целиком поглощён всякими опытами с ртутной каплей. Он вырезал круглую картонку размером с донышко коробки, проделал по кругу отверстия, возле которых нарисовал химическим карандашом цифры. Картонку с дырочками он поместил в коробку. Ртуть теперь задерживалась в отверстиях, и Володя переименовал свой компас на часы. За этим занятием Володя даже позабыл немного о таинственной надписи под землёй. Однако, по мере того как приближалось воскресенье, мальчик всё больше и больше задумывался о своём странном подземном открытии.
Неделя эта тянулась крайне медленно. Уж давно пора бы, по расчётам Володи, прийти воскресенью, а на календаре всё ещё был только четверг.
- Мама, у нас календарь отстаёт, - жаловался Володя, подумывая, не содрать ли один листок календаря, чтобы скорее шло время…
И вот подошёл желанный день. Накануне Володя очень беспокоился: а что, если мать отменит поездку в Старый Карантин из-за погоды? Шёл дождь. Серая пелена его закрыла пролив. С горы Митридат, урча, неслись мутные потоки воды. Акации на улицах, вдоль которых журчали ручьи, напоминали своими обвисшими, съёжившимися ветвями мокрых кур. Казалось, что всё пропало, поездка не состоится.
Но утром в воскресенье Володя, проснувшись, увидел голубое небо в окне и перистые ветви воспрянувших акаций. И море вдали было голубовато-зелёным, только у берега стояла ещё желтоватая муть, поднятая прошедшим штормом.
- Ты что ж, ехать не хочешь? Проспал? - пошутила мать. Она уже была в воскресном платье.
И Валентина тут же не преминула пустить шпильку:
- Он всегда торопит всех, а сам последний собирается.
Эх, стоило ли в такой день связываться! Голубое весеннее небо выгибалось над морем, над городом, над Митридатом. В коробке, аккуратно обёрнутой газетой, бегала под стеклом добытая ртуть. Где-то далеко трубили автобусы, уходя в рейс на Старый Карантин. День обещал быть чудесным. Подземелья ждали путешественников. Стоило ли тут обращать внимание на обиды от какой-то девчонки, хотя бы она и была старшей сестрой? И Володя промолчал. Он только поспешил сунуть в рот зубную щётку и яростно принялся тереть стиснутые зубы, причём делал это так старательно, что сейчас же забрызгал мелом висевшее рядом на стуле Валино платье. Он даже безропотно позволил надеть на себя матросскую курточку с ненавистным, никому не нужным, всё дело портящим новым бантом-галстуком. После завтрака он сам бросился убирать посуду со стола, - только мыть её он и на этот раз отказался категорически. Впрочем, никто особенно на этом и не настаивал. Дома уже давно знали, что Владимир готов выполнить любую работу - мыть полы, таскать дрова и уголь, бегать в лавку, топить, чинить, убирать, - но посуду мыть ни за что не станет. Володя считал, что это не мужское дело, и уговоры тут были бесполезны.
Наконец всё было готово, посуда вымыта и составлена в буфет, в комнатах наведён порядок.
И они поехали в Старый Карантин.
Зелёный автобус мчался, подпрыгивая на неровностях дороги, всё в нём ходуном ходило, всё скрипело, ёрзало, дрожало. Однако привычные пассажиры, заполнившие машину, чувствовали себя превосходно. Они подхватывали слетавших с колен ребят, ловили катящиеся по автобусу баулы, перебрасывались шутками, причём слова вылетали у них из горла при толчках то смешным, то ёкающим, то дребезжащим звуком, словно вприпрыжку.