- Не для чего, брат, это дикое дело. Ну, может быть, ещё раньше, на старом флоте выгодно было, чтобы человека заклеймить навечно; а мы людей снаружи не метим. Мы народу сознание прививаем. А дикарство - это чепуха! Человек должен себя уважать. Что за радость тавро на себя ставить?
- Папа, - нерешительно, но глядя, как всегда, прямо в глаза отцу, сказал Володя, - а у тебя у самого на руке якорь и звезда нататута… ированы…
Никифор Семёнович не смутился.
- Ну зататукал!.. А что же ты думаешь, - проговорил он, - и во мне прежде было достаточно темноты. Поглядишь - совестно станет за прошлую несознательность, зато старое припомнишь - новых глупостей поменьше натворишь. А уж вам, молодым, повторять этого не следует. Вам уже с детства к культурности приучаться надо. Вот о чём разговор идёт, сынок…
В прохладный августовский день "Леонид Красин" уходил в дальний рейс. На берегу собрались провожающие: друзья, жёны, матери, ребятишки. За чёрным, заново выкрашенным бортом корабля, которым он касался береговой стенки, уже стукотали дизеля. В последний раз торопливо обняв Евдокию Тимофеевну и Володю, Никифор Семёнович прыгнул на нижнюю решётчатую площадку трапа и, держась за леер, скомандовал наверх: "Пошёл трап! Вира!"
И, возносясь вместе с трапом, крикнул сверху:
- Ну, счастливо!.. Пошёл, Вовка, в науку! Расти, мальчуган!..
Перезвякнулись на мостике и в машине. Взвились отданные на корабль концы. Между бортом и берегом образовалась ширящаяся с каждым мгновением пропасть, в которой бурлила вода. Маленький буксирный катер с толстой, сплетённой из канатов подушкой над форштевнем, словно с пришлёпкой на носу, упёрся ею в борт "Красина" и стал отпихивать его от берега, чтобы помочь теплоходу выйти из узкого пространства бухты. Огромное тело корабля сперва казалось неповоротливым, но, очутившись на просторе устья и словно обретя привычную свободу, стало выглядеть ловким и мощным. "Красин" коротким гудком отблагодарил буксир за подмогу, тот отвечал ему своим пискливым голоском. Теплоход загудел торжественно, долго, то затихая, то снова оглашая все окрестности своим тягучим прощальным рёвом…
Отец ушёл в новое плавание.
На другой день Евдокия Тимофеевна с сыном уехала в Керчь: через неделю Володе надо было впервые идти в школу.
А ещё через месяц Володя уже твёрдо решил, что самое интересное в жизни - это входить с журналом в класс, неся глобус или чучело какой-нибудь птицы, и чтобы все в классе сразу вставали, как только ты появишься, и громко хором здоровались с тобой. Ты садишься важно за стол, вешаешь красивую картину на стену, и ты всё знаешь, тебя все уважают, все слушаются и даже немного побаиваются. Ты можешь читать всё, что написано в классном журнале, и заглядывать в любые отметки. Ты имеешь право вывести из класса любого силача, если он забалуется, и толстым красным карандашом или - даже более того - совершенно красными чернилами подчёркивать ошибки в тетрадях и подписываться внизу страницы: "Смотрел В. Дубинин. 100 ошибок. Очень плохо"…
Словом, всё было ясно: Володя знал теперь окончательно, что, когда он вырастет большой, он станет учителем. И учился он сам в двух первых классах отлично.
Потом опять стали появляться силуэты кораблей, сперва на промокашке, а потом на полях черновичков, где на пробу решались домашние задачки. И уже захотелось быть не просто учителем, а специально морским преподавателем. И каждая чурбашка, попавшая в руки Володе, через час превращалась в подобие какого-нибудь судна, две-три лучинки становились мачтами, спички - реями. И весь стол Володи был заставлен маленькими самодельными кораблями, линкорами, миноносцами, фрегатами с парусами из папиросной бумаги и алыми вымпелами, вырезанными из конфетных обёрток. А рядом с моделями кораблей, понемножку тесня их и занимая всё больше и больше места на Володином столе, всё растущей стопочкой укладывались книги.
Книги стали новой страстью Володи. Они не вытесняли прежних увлечений - наоборот, они питали старые мечты и порождали новые, ещё более увлекательные. Путешественники, воины, революционеры, люди отважные, презиравшие смерть, не знавшие страха, великодушные, воители за правду, ненавистники лжи и насилия действовали в этих особенно полюбившихся мальчику книгах. Герои врубались в полярные льды, чтобы проложить новые дороги для человечества. Они открывали новые моря и материки, они резко бросали вызов несправедливости, дрались на баррикадах… Одни из них умирали в неравном бою под красным знаменем, но другие вставали на их место, подхватывали алый стяг, поднимали его высоко над всем потрясённым миром…
Володя читал много и частенько без разбора. Не спросясь, брал он книги у Валентины.
- Ну что ты всегда берёшь без спросу! - сердилась сестра. - Ты же всё равно ничего не поймёшь в этой книге. Я её сама только в прошлом году, когда уже в пятом классе была, прочла. Это же серьёзная книга. Видишь? Тут написано: "Для среднего и старшего возраста".
- А я уже почти что средний.
- И ничего подобного, ты ещё младший. Средний считается уже с пятого класса. Тебе ещё далеко до среднего. Тебя ещё даже в пионеры не приняли.
- Во-первых, я тебе, Валентина, определённо заявляю, что меня вот-вот примут… А во-вторых, пионерам, если они настоящие, не следует нос задирать перед теми, кто ещё не принят. Потому что, когда примут, неизвестно ещё, кто будет лучше по пионерской линии. Вот смотри, будешь переходить в комсомол, я тебе отвод дам!
- Так тебя и спросят!
- Пока ещё не спросили, так спросят. А "Спартака" я всё равно возьму. Я его уже прочёл и ещё читать буду, потому что эта книжка не для вас, она не девчачья. Это боевая книга про гладиаторов, революционная. Это тебе не твои романы! Я вот брал у тебя позавчера, так живо бросил. Что за интерес? Разговаривают, разговаривают всё про любовь одну, переживают, говорят, спорят, а никаких приключений не происходит, никто даже не сражается.
- А Спартак твой не переживает? Его тоже Валерия Мессала как полюбила!
- Ну и что ж, что полюбила? - не сдавался Володя. - Полюбила потому, что он справедливый был, всех смелее, за рабов воевал, за свободу. А не просто так полюбила!
- А он тогда её за что полюбил, если она была, совсем наоборот, римская богачка?
- А он её перевоспитывал, и она стала тоже за него… Эх, что ты понимаешь! А я прямо даже наизусть помню там. - И Володя, схватив линейку со стола в правую руку, а левую продев через ручку круглой корзины, стоявшей на стуле, выставив её, как щит, перед собой, двинулся на Валентину: - "С громовым "барра", которое потрясло окрестные холмы, могучий Спартак двинул своих гладиаторов против многотысячных легионов римлян… "Свободы и света! - воскликнул он. - Победа или смерть!""
- Мама! Чего Володька опять книжки берёт без спросу и ещё лезет! - пищала Валентина, отбивая выставленным вперёд веником атаку восставших гладиаторов.
Появлялась мать, молча отнимала у Володи корзину и линейку, вырывала из рук Валентины веник и разводила враждующие стороны по разным комнатам.
Часто теперь, мастеря новый корабль или какую-нибудь другую хитроумную самоделку, Володя упрашивал мать почитать ему вслух. Евдокия Тимофеевна брала книгу, садилась возле стола. Она сама давно уже полюбила книги. Голос у неё был негромкий, немножко монотонный, но каждое прочитанное слово произносила она с уважением, истово и доверчиво. И лицо у неё при этом было по-хорошему строгим, будто она сообщала сыну какие-то очень важные, только им двоим доверенные тайны. Володе очень нравилось работать, слушая чтение матери. Иной раз он даже вскакивал со своего места, кидался на шею к Евдокии Тимофеевне и целовал её, приговаривая:
- Ну, знаешь, мама, ты так читаешь, так читаешь, что прямо я будто своими глазами всё вижу! Так никто не может читать, как ты!
Так они прочитали пушкинские сказки, "Воздушный корабль" Лермонтова. Взялись читать Гоголя. Особенно понравился Володе "Тарас Бульба". Какие удалые и сильные люди были описаны в этой книге, с какой весёлой отвагой рубились они в бою с врагами русской земли! Ах, как захватила обоих - и мать и сына - эта дивная книга, где слова сами и пели, и смеялись, и плакали, и передавали то свист сабли и стремительный топот казачьей конницы, то тишину тёплой приднепровской ночи…
Немало новых мечтаний вызвала эта книга у Володи. Не раз всплакнула над ней Евдокия Тимофеевна. На всю жизнь запомнил Володя, как читала ему мама те страницы, где описывалось, как мать пришла ночью посмотреть на сыновей, которых утром она должна была проводить в Сечь. Как хорошо читала мама эти страницы!
"… Одна бедная мать не спала. Она приникла к изголовью дорогих сыновей своих, лежавших рядом; она расчёсывала гребнем их молодые, небрежно всклокоченные кудри и смачивала их слезами; она глядела на них вся, глядела всеми чувствами, вся превратилась в одно зрение и не могла наглядеться. Она вскормила их собственной грудью, она взрастила, взлелеяла их - и только на один миг видит их перед собой. "Сыны мои, сыны мои милые! что будет с вами? что ждёт вас?..""
Светло было в комнате, где мать читала эти строки своему сынишке. Весело пересвистывались птицы на деревьях за открытым окном. И столько интересных дел, книг, новостей приносил Володе каждый день, так славно жилось ему, что не понял он в тот час, почему на какой-то миг с внезапной тревогой глянула на него мать, вскинув глаза и тотчас же снова склонившись над страницей, с которой она незаметно для сына стёрла оброненную слезу.
Зато оба одобрили суровую решимость Тараса, когда тот, проговорив: "Я тебя породил, я тебя и убью!" - сам застрелил собственного сына Андрия за то, что тот продал своих и изменил казачьему воинству, родной земле…
А когда мать читала последнюю страницу и дошла до того места, где враги схватили старого Тараса, привязали его над костром, и уже огонь поднимался, захватывая его ноги, когда прочла мать чýдные и грозные слова: "Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!" - Володя не выдержал, вскочил и закричал:
- Конечно, не найдутся! Верно, мама?
И мать согласилась:
- Выходит, что так.
Начинал Володя уже рыться и в отцовских книгах. Никифор Семёнович перевёлся работать в Черноморский торговый флот. Он служил в Керченском порту и учился в вечернем комвузе. Однажды, роясь в книгах отца, которые тот держал на этажерке, Володя среди толстых, тяжёлых книг нашёл потрёпанную, всю исчерканную карандашом книжечку без обложки. На первой пожелтевшей странице её Володя прочёл слова, которые заставили его сразу взять книжку и усесться тут же, возле этажерки, на полу. Судя по началу, книжка должна была быть захватывающей.
- "Призрак бродит по Европе, - прочёл Володя, - призрак коммунизма".
Володя перешёл на диван, пристроился поуютнее, поджав ноги. Начал снова: "Призрак бродит по Европе…" Интересно! Но дальше дело не пошло. Две следующие фразы Володя кое-как осилил, хотя и там сразу же попались совершенно непонятные слова - Меттерних, Гизо, радикалы… Но дальше уже Володя совсем ничего не понял. Вздыхая, он перелистал книжечку, взглянул в конец:
"Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения…"
Володе понравилось. Это пришлось ему по душе, он сам был таков - по крайней мере, хотел считать себя таким.
"… Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией, - прочёл Володя, шепча про себя слова, точный смысл которых он не понял до конца, но почуял их железное звучание: словно тараном били в крепостные ворота! - Пролетариям нечего в ней терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир".
И под этим крупно было написано:
"ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!"
Услышав шаги отца, Володя вскочил и тотчас же положил книжечку на место. Отец не позволял трогать без него книжки.
Отец умылся под рукомойником, вытерся, подошёл к Володиному столу, бросил полотенце на ходу точно на стенной крючок.
- Ну как?.. На завтра всё приготовил, задачки все порешал? Не будет конфуза, как в прошлый раз? Смотри у меня!.. А у тебя, Валенька, как уроки на завтра?
Валя, аккуратно переписывавшая домашнее задание, оторвалась на минутку от тетради:
- Я скоро… Знаешь, сколько задавать нам стали - просто ужас!
- Ну, мы тебе мешать не будем, занимайся, а мы с Володей вон там устроимся, в уголке.
Отец прошёл в дальний угол, подвинул настольную лампу, сел в плетёное кресло, взял из рук Володи тетрадку.
- Так… значит, какое тут условие? Ага… Задачка на пропорции. Так. Как же ты её решал?.. Стоп, стоп! Что это ты тут накрутил? Погоди! Это называется левой пяткой правое ухо чесать!
- А по ответу сходится.
- Мало ли что по ответу! Вот не имей такой привычки - под ответ подгонять. Это и в жизни не годится. Надо решение найти, нужно к нему правильным путём добираться, а не тыкаться в разные стороны, где выйдет, да не подлаживаться под готовенькое. Не годится твоё решение. Садись сюда, давай снова решать.
Володя подсел к отцу, расправил тетрадку, пригладил ладонью страничку, обмакнул перо в чернила.
- Что это у тебя руки-то чуть не по локоть в чернилах? - спросил отец, переворачивая ладонь Володи, оттягивая рукав и осматривая Володину руку со всех сторон. - На тебе, и левая вся! Ты что это, татуироваться снова вздумал, что ли?
- Это, папа, я сам сделал автоматическое перо, самописку. Вот видишь, тут обматывается вот такой проволочкой, потом макается. Оно вот сюда натекает, можно писать, только брызжется немножко.
- Мм-м… да! Что брызжется - это хорошо видно. Вот жаль, что писать как будто не пишет. Давай-ка мы, брат, возьмём нормального типа ручку, поднатужимся да и решим эту задачку. Взяли? Ну, давай!
Отец и сын склонились над тетрадкой, почеркали, побормотали минут пять и, довольные, откинулись оба разом.
- Ну вот, это другой разговор! А то плутал - семь вёрст и всё лесом. А ну-ка, давай сюда твою самописку, теперь разглядим… Это ты, в общем, довольно хитро придумал. Здорово! Только ты бы вот сюда, чудак, наконечник с ручки взял, а по дереву желобок проточил, тогда она и писать будет и брызгать не станет. Эх ты, самопис! Измазюкался…
Отец задумался, поглядел в окно.
- Вот гляжу на твои руки в чернилах… даже и выругать тебя пришлось! Выругал-то поделом. Пора уже с письменными принадлежностями обращаться как надо. Но знаешь, Вовка, что мне вот сейчас припомнилось… Когда я первый раз в жизни на своей руке чернила увидел, так загордился даже. Ведь это же великое дело, пойми, - грамота! До той поры у меня в чём руки были? В дёгте, в мазуте. Я у помещика в экономии батрачил, вот тут недалеко, за Камыш-Буруном. В семнадцатом году только первые буквы узнал, а через полгода писать стал учиться. Так можешь себе представить, когда первую букву чернилами вывел да сам обмазался весь, не хуже тебя сейчас, - и язык-то у меня был в чернилах, и волосы, везде чернила, - так руки отмывать жалко было. Хожу да напоказ всем кляксы на пальцах выставляю: вот, дескать, поглядите, грамотный, писать умею… Да, у нас тогда в жизни решать надо было всё самим, готовых ответов не было, до всего сами доходили.
Отец помолчал немного, видно вспоминая прошлое, покачал головой, закурил трубочку, тщательно приминая большим пальцем табак.
- Ну, может быть, спросить тебя и устное по заданному?
- Можешь спросить, только я правда всё хорошо выучил.
Отец знал, что если Володя говорит так уверенно, то его можно не проверять.
- Слушай, Вова… - он застенчиво улыбнулся и скрыл лицо за клубами табачного дыма, потом осторожненько подул, разгоняя его, - тогда, может быть, ты мне немножко поможешь? А то мне завтра, понимаешь, на семинаре доклад делать в комвузе. Подготовился я как будто солидно, всю ночь сегодня сидел. Но всё-таки года уточнить следует. Я бы Валентину попросил, да она вон ещё сама не управилась. Не стоит её отрывать.
Отец встал, подошёл к этажерке, снял оттуда толстую книгу.
- Это кто у меня тут кувырком всё поставил?
- Это я книжки смотрел.
- А ведь было, по-моему, сказано: не лазить.
- Папа, я там книжку у тебя одну увидел. Начинается очень интересно. Там про призрак, как он бродит по всей земле, а все цари, короли и полицейские против него и пугаются… Но дальше там очень трудное. А в конце, я посмотрел, опять всё понятно. И написано, как в газете: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"
- Вовка! Не хватайся ты раньше времени за то, что ещё понять никак не можешь. Всему своё время. Это, брат, такая книжка, что она всем книгам книга! От этой книги всё пошло и началось. Манифест Коммунистической партии это! Ну, как бы тебе это сказать… Манифесты и у царей были - скажем, когда война или когда там крестьян царь обманул, обещал освободить их, а земли не дал. А этот манифест истинную правду всем народам на свете открыл. Девяносто лет этой книжке, а она не остыла. По нынешний день огнём пышет. Ленин по ней своё великое дело начал. От неё все мы, коммунисты, и пошли…
- И пионеры от неё пошли?
- И пионеры и комсомольцы - все! Ну, это ты всё ещё сам учить будешь. Этого всего ты сейчас ещё понять не в силах.
- А нам уже про это объяснили! - крикнула из своего угла Валентина.
- Ну, так ты у меня уж почти комсомолка.
- Папа, я тоже понять в силах, - отозвался Володя, - ведь меня в том месяце уже в пионеры примут.
- Это ещё неизвестно, - не унималась Валентина.
- Тебе, может быть, неизвестно, - отрезал Володя, - тебе многое неизвестно! Зато мне ясно.
- Что за характеры у вас! Хватит вам цапаться! - рассердился Никифор Семёнович. - Что это такое, в самом деле! Ты, Валентина, не сегодня-завтра в комсомол вступишь. Этот - без пяти минут пионер. Делить вам нечего, а вы всё скандалите… Ну, Вова, давай подзаймёмся. Ты, следовательно, бери мои записи: вот с этого места, где отчёркнуто, будешь следить за годами, а я, значит, тебе расскажу. Разберёшься? Так-то я всё усвоил, знаю твёрдо, вот только года бы мне не спутать. Ты за годами следи.
- А у вас года строго спрашивают? - поинтересовался Володя.
- Да уж как положено…
И Володе показалось, что отец сделался как-то моложе и будто оба они были школьными товарищами.