- Брось, Толя, пускай язык почешет, если охота, - с ленцой сказал Бердюков, и опять в его голосе Колесникову почудилось легкое презрение. Задуманное было сделано. Гришан и Краснощеков теперь глаз не спустят с Федора. Пускай он остерегается их, а по-настоящему за ним будет следить совсем другой человек.
"Если я ошибаюсь, придется извиниться", - подумал Колесников. Вслух он сказал:
- Вы четверо дежурите сегодня в Цветнике до наступления комендантского часа.
Колесников козырнул и вышел, еще раз бросив взгляд на Федора.
У Карпуни и на мотороремонтном
Володя Рыжков дернул за шнур дверного звонка и прислушался. В квартире что-то происходило: вначале он явно слышал стук молотка, а сейчас все стихло. Володя позвонил еще раз.
- Кто там?
- Это я, не узнаешь?
В замке повернулся ключ, и дверь приоткрылась. На пороге стоял Карпуня. Вид у него был взъерошенный и смущенный.
- Что, не ждал? - спросил Володя. - Мы же договорились, что я сегодня зайду.
- Забыл. Да ты проходи, только ноги вытри.
В комнате, куда Карпуня провел гостя, сидел белобрысый мальчуган лет тринадцати.
- Это Артист, - сказал ему Карпуня. - Познакомьтесь.
Белобрысый протянул руку:
- Котельников, Валя. А я тебя помню.
- Откуда?
- А в клубе на сцене видел. Ты лезгинку плясал.
- Было такое дело в моей биографии, - засмеялся Володя. - А чем это вы занимались? Стук аж на лестнице слышно.
Котельников вопросительно посмотрел на Карпуню.
- Ему можно, - сказал тот.
Валя полез под кровать и вытащил короткую, но широкую доску, сплошь утыканную гвоздями.
- Шины немцам прокалывать? - догадался Володя.
Валя обрадованно кивнул.
- Ага. Мы уже три машины искурочили. А одна вчера прямо в канаву кувырнулась - и колеса кверху. Немцы, которые ехали, бока потирают, ругаются, а мы сидим в палисаднике и ни гугу. Умора!
- Семечки. - Володя поморщился. - Плевое это занятие. Есть дела поважнее.
- Например? - спросил Карпуня.
- Например, нужно добывать немецкие документы и оружие.
- А кто их переправит нашим?
- Это не твоя забота.
- Не доверяешь?
Володя покачал головой.
- Если по-честному, я и сам не знаю, куда и как уходят сведения. Да это и неважно. Связь будете держать со мной. И еще - вот. - Он достал из пиджака тоненькую пачку бумаг, свернутых в трубку, и положил на стол.
Карпуня отделил от пачки один листок и вслух прочел:
- "Дорогие товарищи! Гитлер прежде хвалился, что Германия победит, потому что она разобьет нас молниеносно, раньше, чем мы успеем опомниться. По война длится уже второй год. Чем дольше затягивается война, тем слабее становится Гитлер и тем сильнее - его противники, имеющие неисчерпаемые людские и материальные резервы.
Поэтому поражение гитлеровской армии неизбежно. Гитлер врал прежде, что Германия победит в этой войне, ибо она обладает лучшим оружием и в большем количестве, чем другие страны. Теперь Советский Союз, Англия и Америка производят больше оружия и лучшего качества, чем Гитлер и его союзники.
Не верьте брехне вражеской пропаганды, товарищи! Близится час вашего освобождения от иноземного ига! Смерть фашистским оккупантам!
Советские патриоты".
Валя Котельников слушал листовку, по-детски приоткрыв рот.
- Прямо фрицам под дых, - сказал он, когда Карпуня умолк. - А где их надо расклеить?
- Лучше в подъездах больших домов, - ответил Володя. - На улицах сейчас полно патрулей. Немцы как бешеные стали. Да и немудрено: со Сталинградом-то у них ничего не выходит… Ну, так вы беретесь?
Карпуня кивнул.
- Только делайте это так, чтобы не попасться.
- Учи ученого.
Володя попрощался и ушел довольный. Знай он тогда, чем впоследствии обернется эта встреча, он бы за версту обошел дом Карпуни.
На мотороремонтном немцы изо всех сил старались пустить хотя бы один цех. Весь двор завода был забит покалеченной и неисправной техникой: здесь стояли и автомашины, и мотоциклы, и даже несколько средних танков.
Специалистов на заводе не хватало, хотя фельджандармерия прочесала весь город не один раз. Большинство кадровых рабочих было призвано в армию или ушло с нашими отступающими частями. Осталась одна зеленая молодежь из ремесленных училищ да старики, еще до войны ушедшие на покой. Однако гитлеровцы добрались и до них. Старики прикидывались совсем немощными инвалидами, выжившими из ума, и отлынивали от работы как могли.
Почти все станки были вывезены, а у тех, что остались, недоставало суппортов, патронов и приводных ремней. Начальство завода выписало оборудование из Германии вместе с тремя мастерами, но рабочие глядели на новые станки как на диковину, и мастера-немцы хрипли от ругани, пытаясь втолковать "этим русским дуракам", "diesen dummen Russen", с какого конца подступиться к делу. Неповоротливые старики чесали в затылке, вздыхали и запарывали самые простейшие, казалось бы, детали.
Молодежь была и того хуже. Подростки тыкались, словно слепые котята, не умея обращаться даже с тисками и напильником. Нередкие случаи травматизма дополняли эту безрадостную картину.
Примерно такая же обстановка складывалась на макаронной фабрике и на заводе вулканизационного оборудования. Оба предприятия тоже должны были работать на германскую армию, но пока ни на шаг не сдвинулись с мертвой точки.
Все это не могло не насторожить гестапо, и Винц поручил расследование Бибушу, откомандировав в помощь ему людей из 1-го (секретного) отдела городской полиции. Бибуш начал с мотороремонтного завода. При первом же обыске его сотрудники обнаружили в мужской раздевалке - прямо на стене! - типографскую листовку возмутительного содержания. Бибуш взбеленился и устроил скандал начальнику завода Крайзеру. Тот сослался на занятость и незнание русского языка, хотя сам никогда не заглядывал в раздевалку - боялся, что пристукнут, а там ищи виноватых.
В обеденный перерыв Бибуш с переводчицей организовал что-то вроде общего собрания и зачитал приказ, который предписывал карать саботажников смертной казнью наравне с диверсантами и шпионами. Под приказом стояла подпись самого фельдмаршала Кейтеля.
Рабочие выслушали и Бибуша и переводчицу с одинаково угрюмым равнодушием, словно грозный приказ не имел к ним никакого отношения.
Бондаревская и Спартак Никитин тоже стояли в толпе рабочих. Когда Бибуш, потрясая найденной листовкой, заговорил о подстрекателях, смутьянах и красных агитаторах, Спартак перехватил взгляд Нины Елистратовны и чуть заметно улыбнулся.
Вечером, по дороге домой, Нина Елистратовна сказала ему:
- Мы перестарались. Передай своим ребятам, чтобы открытый саботаж прекратили. Это слишком опасно. Начнутся аресты. Что касается отремонтированных машин, то мы найдем способ снова вывести их из строя. С новичками, которые придут на завод, будь предельно осмотрителен. Среди них наверняка окажутся провокаторы из гестапо. Спроси у матери, не сможет ли она через Федора достать мины с часовым механизмом.
- Ясно, - ответил Спартак. - Но убедить их будет нелегко.
Нина Елистратовна поняла, кого имеет в виду Спартак. Он говорил о заводской молодежи, среди которой надеялся создать подпольную группу.
В театре и у Провала
Никитина встретилась с Федором в городском театре. Давали "Бесприданницу". Публика в зале была поголовно русская, потому что немцы ходили только на оперетты, не требующие знания языка.
В антракте после первого действия Федор сказал:
- Получены сведения, что через несколько дней сюда прибудет генерал фон Клейст, командующий кавказскими войсками. Он собирается проводить совещание. Вероятнее всего, здесь, в театре. Будет все высшее офицерство. Вы понимаете?
- Есть возможность рассчитаться сразу со всеми.
- Другой такой случай представится не скоро.
- Что я должна сделать?
- Связаться с кем-нибудь из работников театра.
Никитина задумалась.
- Я вас не тороплю, Екатерина Александровна. Если этот вариант не пройдет, есть в запасе и другой.
- Какой?
- Через своих людей мы свяжемся с Большой землей и вызовем авиацию. Скверно одно: в городе очень сильная противовоздушная оборона, и прорвутся ли наши, неизвестно. Поэтому я и обратился к вам.
- Ну что ж, завтра я поговорю с одним человеком, - сказала Никитина и улыбнулась: - Вы свою даму хоть фруктовой водой угостили бы.
Говоря об "одном человеке", она имела в виду Александру Павленко, или Шуру, как ее называли все. Шура работала на мотороремонтном вместе с Ниной Елистратовной и Спартаком, а сестра ее то ли заведовала реквизитом в театре, то ли была там кассиршей. К подпольной работе Шуру привлекла Бондаревская - у них у обеих мужья были кадровыми офицерами, и дружили они семьями еще до войны. По словам Нины Елистратовны, Шура была абсолютно надежным товарищем, но с одним изъяном: она не умела скрывать своей ненависти к фашистам. Ее просто трясло, когда она их видела. Зато агитатор из Шуры превосходный: работницы готовы были идти с нею хоть на баррикады.
Размашистая в движениях, стриженная под мальчишку, Шура нередко и вела себя как уличный сорванец. Однажды Рахим Махмудов по ее милости целых полчаса прогуливался в базарной толкучке с такими стихами на спине:
Длиннорукая горилла
По-немецки говорила.
Будь на этом свете бог,
У нее б язык отсох.
Люди давились от смеха, пока полицай не почуял неладное и не обнаружил на себе злополучную бумагу. Шуре же за эту выходку Нина Елистратовна задала хорошую головомойку…
Федор вернулся из буфета с двумя бокалами виноградного вина. Никитина всплеснула руками:
- Да вы просто волшебник!
- Ошибаетесь. Полицай сильнее волшебника. - Понизив голос, Федор добавил: - "Бывали хуже времена, но не было подлей". За наш успех, Екатерина Александровна…
У дома Никитиной они договорились, что Федор попробует раздобыть мины замедленного действия и для Бондаревской.
У Провала, перед Телечеевскими ваннами, остановилась легковая машина стального цвета. На борту ее был намалеван дубовый лист в белом треугольнике. Из машины вышел немецкий офицер в летной форме. Он открыл дверцу и подал руку молодой красивой женщине. Это была Вера Вайнштейн. До войны она работала маникюршей и выдавала себя то за румынку, то за мадьярку. С приходом гитлеровцев она заявила о своем немецком происхождении и стала работать в комендатуре переводчицей.
Юра Бондаревский, Витька Дурнев, Дима Корабельников и Карпуня сразу засекли машину. Они уже несколько часов вертелись на Провале, дожидаясь удобного случая. Но до сих пор им не везло. Немецкие офицеры приезжали целыми компаниями, и всегда кто-нибудь оставался в машине. Возможно, это была случайность, а может, немцы стали осторожнее? Однако вновь прибывший офицер взял с заднего сиденья какие-то бумажные свертки - наверно, с едой и выпивкой, его спутница прихватила клетчатый плед, и, чему-то смеясь, они неторопливо пошли от машины.
Когда они скрылись из виду, Юра сказал:
- Дима и Карпуня остаются для страховки. Смотреть в оба. Шагораш, ты - со мной.
- А я? - обиделся Карпуня.
- В другой раз пойдешь ты. А сейчас выполняй, что приказано.
- Тоже мне командир выискался…
Но Юра уже не слушал товарища.
- Пошли.
Они, как будто прогуливаясь, не спеша пошли по поляне. Оглянулись. Все кругом было спокойно. Ни души. И тогда они побежали. К машине. На заднем сиденье Юра увидел фотоаппарат.
- Бери, - шепнул он Витьке, а сам полез в брезентовый карман под приборной доской. В кармане лежала небольшая папка.
Юра сунул ее под мышку, и тут до него донесся отчаянный крик Карпуни:
- Ата-ас!
Оглянувшись, Юра увидел летчика, который со всех ног бежал к машине. На бегу он выхватил из кобуры пистолет.
Все решали секунды.
- Беги! - крикнул Юра Витьке. Тот уже сломя голову мчался в сторону Подкумка.
"Правильно сообразил, там кусты", - подумал Юра.
Он бежал петляя. Каждый миг офицер мог выстрелить. Вот и овраг. "Поднажми еще немного".
Юра скатился по заросшему акацией склону. Лицо и руки его были в крови. И только тогда наверху дважды тявкнул пистолет. Наверно, офицер стрелял по Витьке.
"Шагораш, миленький, спасайся", - взмолился Юра.
Гестапо выходит на след
Карпуня не помнил, как очутился на другом берегу Подкумка. Он бежал в сторону Горячеводска и вдруг на дороге увидел верхового в форме полицая. Не сознавая, что делает, Карпуня свернул с проселка и бросился наутек. Это его и погубило.
- Стой! - крикнул полицай.
Остановись тогда Карпуня и соври что-нибудь, все могло бы кончиться по-другому. Однако проклятые ноги сами несли его, и подозрение полицая переросло в уверенность: парень что-то натворил.
На открытом месте от конного далеко не уйти. Вскоре Карпуня услышал за спиной лошадиный храп, и шею ему обожгла крапивная боль. Он оглянулся: сидевший на коне полицай - он казался огромным - снова поднял плеть для удара.
- Дяденька, не бейте! - прохрипел Карпуня, прикрывая руками голову.
- А зачем тикав, бисов сын? Давай топай, в полиции разберемся.
Карпуня помертвел, увидев перед зданием полиции знакомую машину с дубовым листом на борту. По пути он успел сочинить историю о хромовых ботинках, которые обновил только сегодня. "Скажу, что украл ка базаре у какой-то бабы. Потому, дескать, и кинулся бежать от полицейского. Все просто и понятно. Ну, отлают за воровство, пусть даже надают подзатыльников, переживу".
Так думал Карпуня, постепенно приходя в себя от пережитого страха. И вот этот план рухнул в один миг. Что говорить теперь? Как оправдываться? Ведь он даже не знает, что пропало из этой чертовой машины. Что же делать?
Так ничего и не решив, Карпуня в сопровождении полицая вошел в какую-то комнату.
За столом сидел широкоплечий пучеглазый мужчина в русской гимнастерке. Он мельком взглянул на полицая.
- Что у тебя, Гришан?
- Вот подывитесь, ваше благородие, на этого хлопца.
- А чего мне на него смотреть?
- Тикав вид мэнэ. Дивлюсь, бежит по шляху на Горячеводск як скаженный…
- Ага. - Мужчина встал, подошел к Карпуне и взял его за подбородок. - Так это, значит, ты был на Провале, у Телечеевских ванн.
"Знает, все знает", - с тоской подумал Карпуня и непроизвольно кивнул.
- Оч-чень хорошо, - обрадовался пучеглазый и снял телефонную трубку. - Барышня, Колесников говорит. Попросите ко мне господина обер-лейтенанта… Да, с переводчицей.
Вскоре вошел офицер-летчик и с ним Вера Вайнштейн.
- Ты можешь идти, - сказал Колесников Гришану и обратился к девушке: - Скажите господину обер-лейтенанту, чтобы он внимательно присмотрелся к этому парню. Мы подозреваем его в ограблении вашей машины.
Вера заговорила по-немецки. Летчик оглядел Карпуню с головы до ног, покачал головой и что-то сердито ответил.
- Господин Зауэр говорит, что этого мальчика он не видел, - перевела Вера. - Там действовали двое других, поменьше ростом. Они были босые.
Карпуня тупо посмотрел на свои новые ботинки и вдруг понял, что совершил непоправимую ошибку. Никто из ребят не пойман, летчик видел только Шагораша и Бондаревского, Карпуня мог бы наврать пучеглазому с три короба, и никто бы не уличил его во лжи. Свидетелей-то нет! Ребята на свободе, а он, как последний дурак, сунул голову в петлю.
Пучеглазый что-то говорил немцу, кажется, извинялся. В речи летчика повторялись два слова: "ди Маппе" и "камера".
"Маппе" - это портфель, папка, - понял Карпуня, - из-за нее меня посадят в камеру".
Офицер с переводчицей ушли, а Карпуня остался один на один с Колесниковым.
- Садись, парень, - сказал тот и подмигнул выпуклым синим глазом. - Приступим сразу к делу. Ответь на мои вопросы и пойдешь домой. Согласен?
Карпуня молчал.
- Итак, вопрос первый: кто из твоих дружков обчистил машину?
- Я не видел никакой машины.
- Но ты же был на Провале?
- Был.
- Так. А машина там была только одна. Получается нескладно. И зачем ты туда ходил?
Колесников говорил доброжелательно, и Карпуня немного успокоился, собираясь с мыслями.
- Так зачем?
- Туда часто приезжают немцы фотографироваться. Ну и после них остается кое-что. Хлеб, мясо в банках… На донышке, конечно…
- Стало быть, подкармливаетесь? И заодно шарите по машинам?
- Я ни разу ничего не украл.
- Верю, А твои приятели?
- За приятелей я не отвечаю.
- Правильно. Человек отвечает только сам за себя, за свою голову. А голова-то у тебя одна…
Карпуня молчал. Он был зол на себя: так глупо попался в ловушку. Теперь спасти его может только одно: надо говорить правду. Но если он расскажет про проколотые шины, листовки, которые они с Валей Котельниковым расклеивали, это пахнет расстрелом.
- Долго мы будем играть в молчанку? - спросил Колесников. - Что ж, не хочешь по-хорошему, дело твое. Придется познакомить тебя с гестапо. Там умеют развязывать языки. Поразмысли до завтра…
Гестапо… Тело Карпуни покрылось липкой испариной.
Палачи
Утро 5 сентября выдалось тихое. Просвеченный солнцем туман заполнял улицы, и в нем темными тенями двигались сотни людей. Они брели к старым Кавалерийским казармам, толкая впереди себя ручные тележки и тачки с пожитками. Было много детей и стариков.
Юра Бондаревский, Витька Дурнев и Эдик Попов стояли на улице Анджиевского и вглядывались в лица проходивших мимо людей. Среди них были знакомые.
- Смотри, Женька! - Юра дернул Эдика за рукав.
Женя Каган учился с ними в одном классе. Он шел рядом с матерью, держа за руку четырехлетнюю сестренку. Девочка хныкала. Он сердито совал ей в руки плюшевого одноухого зайца.
- Перестань канючить. Скоро придем, там и достанем твоего Мурзика. Он у мамы в котомке сидит. И помалкивает, не то что ты.
Юра подошел к Жене.
- Слушай, Жека, ты вот что: сворачивай в первый же двор. Мы тебя спрячем. Ведь скоро наши придут.
Женя глянул на мать. Он колебался.
Тогда Бондаревский сказал:
- Анна Осиповна, отпустите Женю с Людкой…
- Зачем? - устало и безразлично спросила мать. - Уж если пропадать, так всем вместе.
- Ты, Юра, дальше не ходи, - сказал вдруг Женя. - Там оцепление…
В конце улицы, по обеим сторонам, выстроились солдаты с автоматами на изготовку. Некоторые из них держали на поводках рослых, откормленных овчарок.
Юра повернулся и пошел назад, до хруста сцепив зубы.
У Кавалерийских казарм, напротив кладбища, стояли десятки грузовиков, крытых зеленым брезентом. Просторный плац был оцеплен жандармами и полицаями.
Подъехала легковая машина. Из нее вышел штурмбаннфюрер Пфайфер с мегафоном в руке.
- Приказываю все вещи оставить здесь. Багаж будет доставлен следом за вами. За его сохранность отвечает командование. При посадке на машины соблюдать очередность и порядок.
И посадка началась.