Вася быстро взобрался на крышу и через минуту был уже в своей комнате, дверь которой продолжала оставаться запертой. Пес сел возле крыльца, поднял одну лапу и громко завыл.
- Тише, тише! - с отчаянием закричал Вася.
И вдруг произошло нечто ужасное: пёс бросился на крыльцо и исчез внутри дома. Вася похолодел от ужаса и замер. С минуту всё в доме было тихо, но вдруг послышался отчаянный вопль Анны Григорьевны, что-то упало, кто-то забегал, а пес, вкатившись, как шар, по лестнице, начал отчаянно царапаться в запертую Васину дверь.
IV. ДВАДЦАТЬ СЕМЬ ГАЛСТУКОВ!
В доме поднялась ужасная суматоха.
На все вопросы перепуганной прислуги Анна Григорьевна кричала:
- Бешеная собака! Бешеная собака!
Все бегали взад и вперед, заглядывали под диваны и кресла, но нигде не было никакой собаки. Экономка Дарья Савельевна даже высказала предположение, что Анне Григорьевне бешеная собака почудилась во сне. Анна Григорьевна от этого предположения пришла в сильнейшее раздражение и назвала Дарью Савельевну дурой.
Вдруг в гостиной появился Жулан, отчаявшийся проникнуть в Васину комнату. Все вскрикнули, будто увидали лютого тигра и бросились врассыпную. Лакей Петр со стулом в руках доблестно ринулся на Жулана, но тот завертелся волчком, бросился ему под ноги, перекувыркнулся и свалил этажерку с нотами. Крик стоял невообразимый. Во время этой суматохи никто не заметил, как к дому подъехал автомобиль и из него вылез очень толстый человек в соломенном картузе и парусинном балахоне, защищавшем от пыли. Он удивленно вошел в гостиную, как раз в тот самый миг, когда Жулан, едва не свалив с ног Анну Григорьевну, пулей выскочил в окно.
Вася с восторгом увидел, как его новый друг пронесся по аллее и мгновенно исчез за поворотом.
- Говорил тебе, не ходи за мной, - пробормотал он.
Приехавший на автомобиле человек был Иван Андреевич Тарасенко, владелец большого сахарного завода.
Завод был расположен в пяти верстах от "Ястребихи".
- Вообразите, Иван Андреевич, - воскликнула Анна Григорьевна, протягивая гостю руку для поцелуя, - сейчас к нам в дом ворвалась бешеная собака, это чудо, что она никого не искусала!
Но, к ее удивлению, Иван Андреевич отнесся к этому случаю совершенно хладнокровно.
- Еще бы, сказал он, вытирая пот со лба, - жарища-то какая, не то что пес, человек взбесится! А я, моя сударыня, к вам не без тайного умысла, хочу вашего парнишку с моим Федором познакомить. Федор мой скучает, нет у него тут ни одного приятеля. Заодно ваш парнишка и завод посмотрит, ему любопытно!
Анна Григорьевна поджала губы.
- Я его, Иван Андреевич, - сказала она, - наказала за безобразные шалости, мне бы не хотелось доставлять ему это удовольствие.
- Полноте, моя сударыня, - возразил Иван Андреевич, - это он небось от жары! Прокатится - и все шалости забудет. А я Федору своему обещал.
Анна Григорьевна, скрепя сердце, должна была согласиться. Через пять минут Вася уже выезжал за ворота усадьбы, сидя рядом с Иваном Андреевичем.
Иван Андреевич казался с виду необыкновенно добродушным человеком. Всю дорогу он восхищался то степью, то небом, то солнцем, то урожаем.
- Господи, благодать-то какая, - говорил он, жмурясь от удовольствия и подставляя встречному ветру лицо, - ширь-то какая, простор. Только на Руси такие просторы имеются... В Америке разве еще, ну да ведь то Америка! Эх, хорошо! Эх, славно!
Навстречу, то и дело, попадались мажары, серые, длиннорогие волы лениво месили черноземную пыль. Угрюмые головы молча кланялись Ивану Андреевичу, тот в ответ тыкал пальцем в свой соломенный картуз.
- Ишь, молодые все на войне, - говорил он, - одни старики остались! А старость нужно уважать!
Скоро вдали показалась высокая кирпичная труба, курившая черным дымом. Это и был сахарный завод. Имение Ивана Андреевича находилось отсюда в трех верстах, и сам он лишь изредка наезжал сюда, доверив завод всецело поляку-директору.
Завод был очень большой, и вокруг него были расположены многочисленные постройки. Директорский домик стоял несколько в стороне над четыреугольным прудом, обсаженным пирамидальными тополями. На крыльце стоял худой мальчик, лет четырнадцати, с хлыстиком в руках и в каком-то необыкновенном клетчатом костюме.
- Что же вы так долго? - воскликнул он с раздражением, - я жду вас без конца!
Вася догадался, что это и есть Федор - сын Ивана Андреевича.
Выражение глаз у него было дерзкое и вызывающее, и Васе он не понравился с первого взгляда.
Между тем от завода к ним быстро шел плечистый человек с рыжими усами, в чесунчевом пиджаке.
Это был директор завода, поляк, по фамилии Вжишка. За ним ковылял какой-то старик, без шапки, с белыми волосами, словно из ваты, и с такою же бородой. Он что-то говорил директору, но тот шел, не обращая на него никакого внимания.
- Прошу, прошу, - сказал он, - день добрый!
- Вот заехали к вам, - сказал Иван Андреевич с некоторой как будто робостью, - казалось, и он побаивается директора.
Иван Андреевич и директор вошли в дом, а Вася с Федей остались на крыльце. Они молча осматривали друг друга.
- У вас много галстуков? - спросил вдруг Федя, играя хлыстиком.
- Нет... Не помню... Три, кажется.
Федя презрительно повел носом.
- У меня двадцать семь галстуков, - сказал он, - и мне еще скоро пришлют из Парижа! Если бы не война, я бы сам поехал в Париж. Отец делает все, что я захочу.
Между тем старик подошел совсем близко к ним и стоял, опершись на клюку, по-стариковски тряся головою.
- Ужасно нахальный мужик, - сказал Федя, - его сына рассчитали за лень и за пьянство, а он все лезет.
Иван Андреевич и директор между тем вышли из дому.
- Ну, - сказал директор, - идемте, панове, посмотрим, как сахар делается.
- Я не пойду, - сказал Федя, - там жарко.
- Нельзя, нельзя, - испугался Иван Андреевич, - надо, братец, изучать производство, вырастешь, сам будешь хозяином.
Они пошли. Старик вдруг протянул руку, словно хотел удержать за рукав Ивана Андреевича; тот, уловив его движение, быстро и испуганно засеменил вперед. Директор же, обернувшись к старику, крикнул:
- Я тебя отсюда палкой выгоню, старый хрен!
"Почему Иван Андреевич не остановился, не выслушал старика?" - подумал Вася.
Но Иван Андреевич продолжал быстро семенить ногами, испуганно косясь на директора.
Федя, с брезгливым выражением лица, помахивая хлыстиком, лениво плелся сзади и что-то недовольно ворчал.
Между тем директор говорил:
- Он должен благодарить, что я его сына просто выгнал, а не отправил к исправнику! Вздумал у нас здесь разводить революцию, войны не нужно, богатых не нужно, и чорт знает что.
- А, может быть, он образумится, - робко заметил Иван Андреевич.
- Извольте, я его приму обратно, но тогда уже не требуйте от меня никаких доходов.
- Нет, нет, разве я что говорю, - забормотал Иван Андреевич, - вам, конечно виднее.
Вася в первый раз очутился на большом заводе и с непривычки у него голова пошла кругом от грохота и лязга. В глазах зарябило от множества вращающихся больших и малых колес с приводными ремнями, от жары захватило дух.
На сахарных заводах искусственно поддерживается очень высокая температура в тех помещениях, где отстаивается жидкий сахар. Поэтому рабочие здесь раздеваются почти до-гола.
В огромном зале стояли сотни форм, в которых отстаивался сок. Формы стояли тесными рядами и полуголые рабочие бегали по ним с обезьяньей ловкостью. При виде директора все как-то поджимались, а он в свою очередь не упускал случая прикрикнуть:
- Раззевались, раззевались, ленивое племя!
Оборачиваясь, Вася замечал, как рабочие хмуро смотрели им вслед и о чем-то шептались между собою. Вася чувствовал себя очень смущенно. Для него посещение завода было простым развлечением, а эти полуголые люди проводили здесь весь день за тяжелым трудом. Глухая вражда чудилась ему в этих бледных лицах. Иван Андреевич тоже чувствовал себя, видно, не в своей тарелке. Федя кис от жары и все время ворчал. Только директор был весел и оживлен.
Вася был рад, когда они очутились на свежем воздухе.
У выхода все еще стоял старик. Он снова стал бормотать что-то, обращаясь к директору. У того лицо вдруг побагровело. Он обернулся и так сильно толкнул старика, что тот не удержался и тяжело сел на землю. Клюка его откатилась.
- Вы дурной человек, - вдруг крикнул Вася, совершенно неожиданно для себя.
Иван Андреевич испуганно стал вытирать платком лысину. Глаза у директора стали злые и круглые, как у филина. Только Федя стоял равнодушно, изображая на лице презрение.
- Что делать, паныч, - сказал директор, криво усмехаясь, - таким уродился, постараюсь исправиться, а только вот мой вам совет: за эту сволочь не заступайтесь, не мы их, так они нас; на будущее время язык за зубами придерживайте, еще вершка на четыре подрасти нужно.
Вася весь дрожал от негодования, а Иван Андреевич был красен, как рак. Увидав, что из знакомства Васи с Федей все равно не выйдет никакого толку, он поспешил усадить его в автомобиль и велел шофферу отвезти его в "Ястребиху".
Вася ехал один в автомобиле по степи, солнце склонялось к западу. Прохладный ветерок дул навстречу. Кузнечики громко трещали в траве. Вася любил быструю езду на автомобиле, но в этот вечер даже это не радовало его. На душе у него было тяжело.
"Почему все так несправедливо устроено? - думал он, - ведь вот Иван Андреевич толкует, что старость нужно уважать, а между тем, когда директор толкнул старика, он и не подумал заступиться. И на меня рассердился! Ведь если бы этот старик не был бедным, то директор не посмел бы толкнуть его".
Когда автомобиль заворачивал в парк, по дороге из деревни навстречу им проскакали деревенские ребятишки верхом на лошадях. Среди них Вася узнал и Петьку. Он мчался верхом на гнедой кобылке со спутанной гривой; громкий гудок автомобиля испугал ее, она шарахнулась в сторону и захрапела, но Петька так успокоительно цыкнул, что лошадь мигом успокоилась.
Вася невольно вспомнил Федю и его двадцать семь галстуков. Петька был ему куда больше по сердцу.
У подъезда Васю встретил Франц Маркович.
- Ступай ужинать, негодяй, - сказал он, и прибавил наставительно: - хотя тейбе нюжно не кушанье, тейбе нюжно кнут.
V. НОВОЕ НЕПОСЛУШАНИЕ
Прошло несколько недель. За это время Франц Маркович не отпускал Васю ни на шаг, и Вася был лишен возможности вновь увидаться с деревенскими мальчиками. Ему было очень скучно. Однажды ночью он долго не мог заснуть. Шел уже август и ночь была хотя еще теплая, но очень темная. Вася подошел к открытому окну. Было тихо, тихо. Из-за парка со стороны реки слышались порою фырканье лошадей и возгласы стороживших их мальчиков. Вася оделся, спустился по липе и побежал по темному парку.
Около реки горел костер. Черные тени стреноженных лошадей вырисовывались на фоне звездного неба.
Вокруг костра лежали и сидели мальчики.
Вася хотел было подкрасться незаметно, чтобы послушать, о чем они говорят, но внезапно послышался громкий лай. Жулан почуял своего друга и теперь мчался в темноте, оглашая луг веселым лаем.
- Эй, кто там? - крикнул Петька.
- Это я.
- Кто я?
Вася в это время подошел к костру.
- А, барин, - произнес Петька насмешливо-добродушно, - с чем пожаловал? Али опять купаться собрался?
- Нет, - отвечал Вася смущенно, - погулять захотелось.
- Делать тебе, нечего, вот, ты и шляешься, выпорет тебя твой француз, ей-богу, выпорет!
- И нам влетит, - сказал другой очень маленький, но очень широкоплечий мальчик, - ты, барчук, лучше отчаливай!
- Никто не узнает, я только немножко посижу, одному скучно.
- Ишь, денег куры не клюют, а он скучает! Эх, барин, много у тебя добра всякого, земли одной сколько! А что, ребята, правда ли, али нет, говорил брат учителев, будто землю у господ отнимут и нам предоставят?
Наступило молчание.
- Чу... - сказал один из мальчиков.
- Что?
- Ровно что грохнуло; говорят, ночью, коли ветру нет, слыхать, как на войне из пушек палят.
Все рассмеялись.
- Сказал! да отсюда до войны неделю скачи, не доскачешь.
- И ведь вот, - начал третий мальчик после краткого молчания, - сколько ее, земли-то, глазом не обоймешь, ногами не обойдешь, а все тесно!
- Кому тесно, а кому просторно, вот ему, - Петька кивнул на Васю, - ему просторно, он и не знает, сколько у него этой земли.
- И почему это у одних много, а у других мало?
- Будет время, - сказал Петька, тряхнув волосами, - будет время такое, что у всех все пойдет поровну, и войны не будет и никакой ссоры. Все будут довольны, и все работать будут, да ты чего фыркаешь, я тебе это не зря говорю. К нам, ребята, шарманщик на деревню приходил, и не простой это был шарманщик... а... слово-то позабыл! Во... во... агитатор! Так он бумажки раздавал и на них все это пропечатано. Как война кончится, так все и пойдет по-другому!
Вася вернулся домой только на заре.
Почти каждую ночь стал он убегать к своим новым друзьям. Они совсем перестали его дичиться, и ему было приятно слушать их простые, но по-своему серьезные беседы. Он никак не мог понять, почему Анна Григорьевна все время называла их хулиганами.
Однажды Вася возвращался домой. Заря едва-едва забрезжила на востоке. Вася по-обыкновению взобрался на липу и собирался уже перелезть на крышу терассы, как вдруг ветвь хрустнула, обломилась, и Вася шлепнулся на землю. Когда он попробовал встать, он почувствовал такую сильную боль в правой ноге, что вскрикнул и чуть-чуть не потерял сознание. На его крик прибежал ночной сторож, разбудил кого-то из прислуги, та подняла экономку Дарью Савельевну, и Васю внесли в дом под общее оханье и причитанье. Проснулся Франц Маркович, проснулась Анна Григорьевна, и тут на Васю обрушился целый град строгих внушений и нравоучений. Анна Григорьевна сразу догадалась, зачем ему понадобилось вылезать из окна. То, что Вася вывихнул себе ногу, ее нисколько не удовлетворило. Она, правда, каждый день вызывала доктора, но если сама заходила к Васе, то только за тем, чтобы напомнить ему о его непослушании.
- Бог все видит, - говорила она, - и он не терпит хулиганства.
Франц Маркович, чтобы угодить ей, тоже бранил Васю, называл его ослиным мозгом и русским дурачком.
Однажды горничная, улучив момент, когда никого не было в Васиной комнате, сунула ему что-то под подушку, - это Петька прислал ему в подарок яблоко.
К концу августа Вася мог уже немного ходить по комнате. Анна Григорьевна решила, что время переезжать в Москву. Она боялась, что Вася, поправившись, опять возобновит свои "шалости". Васе было очень грустно расставаться со своими приятелями. Он даже не имел возможности с ними проститься, но когда коляска с Анной Григорьевной и тарантас, где сидели Франц Маркович и Вася, выезжали из ворот "Ястребихи", мальчики издали махали ему шапками.
Все это происходило в конце лета 1916 г.
VI. В ТЕМНОТЕ
Холодная сентябрьская ночь окутала все непроницаемым мраком.
Два солдата шли в темноте по высокому берегу Днестра, который еле слышно плескался где-то внизу. Лее, покрывавший берег, глухо шумел в темноте. На том берегу изредка вспыхивал огонек и тотчас же потухал,
- Долго ли нам еще итти, Степан? - спросил один из солдат.
- Долго еще, дядя Влас, - отвечал Степан, - успеем еще прогуляться.
Они невольно говорили вполголоса. Немецкие расположения были всего в одной версте, мост, по которому они рассчитывали перейти на тот берег, оказался взорванным, и теперь им пришлось добираться до ближайшего понтонного моста.
В темноте они наткнулись на какие-то обгорелые балки и остатки забора. Повидимому, тут раньше было жилье.
- Ишь, - сказал дядя Влас, - небось человек прежде жил, чай, дом строил, обдумывал, как все лучше сделать, а хватанули его снарядом и только мокрое местечко осталось. И сколько эта война зла людям понаделала!
- И еще понаделает, - сказал Степан, - коли долго дураки еще воевать будут!
Дядя Влас с удивлением посмотрел на него.
- Такого приказа нет еще, чтобы войну кончать, - сказал он.
- А ты не воюй, вот тебе и приказ.
- Ишь ты какой, а сам небось добровольцем пошел!
Степан сердито поправил фуражку.
- С дуру пошел, карахтер у меня беспокойный, на месте мне не сидится, а как посидел два года в окопах, так и понял.
- Что понял?
- А то, что не с тем воюем.
- А с кем же воевать-то?
- А вот обмозгуй!
Дядя Влас с минуту шел молча, должно быть обмозговывал.
Он вдруг остановился и сказал, пристально глядя на Степана:
- А ведь я понял, куда ты гнешь!
- Понял, и ладно!
- Нет, не ладно! Страшное это дело!
- А в окопах сидеть не страшно?
Перед ними вдруг ярко забелело что-то. Сноп ослепительных лучей пересек им дорогу и далеко врезался в ночь.
- Прожектор, - прошептал Степан.
- Германский, - также шопотом проговорил дядя Влас.
Светлая полоса медленно отодвинулась от них. В этом месте леса была длинная просека, шириною она была шагов в двести; по этой просеке взад и вперед ползал немецкий прожектор.
Оба солдата остановились под прикрытием деревьев и смотрели, как белая полоса медленно доехала до того места, где снова начинался лес. Не останавливаясь, она поползла обратно, и там, где она проползала, был виден каждый пенек, каждый листочек, словно в ясный полдень. Вот она поползла под ноги притаившихся солдат. На миг деревья, за которыми они притаились, кинули от себя черную густую тень. Но через секунду кругом был снова мрак, и яркая полоса медленно отползала обратно.
- Ишь, черти, - пробормотал дядя Влас, - ужель нам здесь всю ночь стоять? А рассветет, так и вовсе не проберешься.
- А мы вот что сделаем, - сказал Степан, - когда она к нам подойдет еще раз, мы потом следом за ней пойдем в темноте, а там, как ей обратно ползти, мы сразу бегом и опять за деревья.
Дядя Влас одобрил этот план. Как только свет дошел до них, и снова пополз обратно, они пошли следом за лучом, идя по самому берегу, так как дальше от него все было завалено на-спех срубленными деревьями. Они прошли уже больше половины пути, как вдруг произошло нечто непредвиденное: прожектор вдруг изменил свой маневр, и повернул обратно.
Две солдатские фигуры резко обозначились на фоне ночного неба.
- Беги, - крикнул Степан.
И оба побежали. Но ночная тишина уже разлетелась на части от пулеметного грохота. Дядя Влас, бежавший впереди, услыхал вдруг, как вскрикнул бежавший следом за ним Степан.
Ему почудилось, что он услыхал всплеск, словно от упавшего в воду тела, но ему некогда было оборачиваться. Он слышал еще, как словно какие-то осы с неистовым жужжаньем пронеслись мимо него. Он почувствовал вдруг, как одна из этих ос нестерпимо больно ужалила его в плечо, но в тот же миг он уже добежал до леса и, сильно ударившись о дерево, рухнул на землю. Здесь ни прожектор, ни пулемет не могли его застигнуть.