* * *
- Батюшки-светы, - закричала Феня, вбегая в сени, - городовых забрали! Ведут словно они тебе мазурики! А царь, говорят, сел на корабль и был таков. И никто не знает, куда укатил!
Васе очень хотелось пойти на улицу, но об этом нечего было и думать, так, как Франц Маркович не отходил от него ни на шаг.
- Неужели, - говорил Франц Маркович испуганно глядя в окно, - я приехал в грубую Россию, чтоб погибнуть на гильотине, как некогда погиб мой предок... О!.. Недаром все родные убеждали меня не ехать! А я, безумец, пренебрег их мудрыми советами! Кошмар! Кошмар!
Из комнаты Анны Григорьевны на цыпочках прошла Дарья Савельевна.
- Вы тут пожалуйста не шумите, - прошипела она Васе, - у Анны Григорьевны мигрень по случаю, что государь отрекся... Ох, горе, горе! Такой особе, как ваша тетушка, такие события переживать большой труд-с... Вы, конечно, утешить ее не можете, потому что вы шалун-с... а должны всячески горевать-с... А не пялить глаза на красные тряпки-с... коли вы впрямь дворянин-с...
Дарья Савельевна повела носом, желая всхлипнуть, и не успев в этом, удалилась в свою комнату.
Вася оглядел полутемный зал.
Предки с изумлением смотрели из своих золотых рам на развевающиеся за окном красные флаги.
Строй, созданный столетиями, разрушился в несколько дней.
XII. УЛИЧНЫЙ МИТИНГ
Недели через две после начала революции, когда все понемногу утихло, Вася отправился с Францем Марковичем на прогулку.
Был ясный мартовский день, солнце сияло над Москвой, и по голубому небу плыли большие белые облака. По улицам текли ручьи, и, еще голые, деревья садов отражались в огромных лужах. Франц Маркович беспокойно оглядывался по сторонам. Навстречу попалась толпа каких-то мастеровых, они шли с красными флагами и пели марсельезу. Франц Маркович несколько успокоился, услыхав свой национальный гимн, но все-таки он, повидимому, чувствовал себя не в полной безопасности на московских улицах.
На Арбатской площади Вася увидал группу людей, толпившихся у памятника Гоголя. Какой-то человек, прицепившись к памятнику, говорил речь; Васе очень захотелось подойти послушать, но Франц Маркович решительно воспротивился.
Но судьба благоприятствовала Васе. Какой-то мальчишка, с необыкновенно большой головой, выскочил из переулка и со всего размаха налетел на Франца Марковича, больно ударив его головой прямо в живот, Франц Маркович согнулся, вскрикнул от неожиданности и дал мальчишке подзатыльник. Тот мгновенно отскочил от Франца Марковича и помчался дальше. Инстинктивно француз схватился за карман. Часов не было! Испустив вопль негодования, размахивая палкой, бросился он вслед за мальчишкой.
Вася, воспользовавшись случаем, втерся в толпу и постарался, как можно ближе, пробраться к памятнику.
Толпа была самая разношерстная. Тут были и мастеровые, и кухарки, и хорошо одетые молодые люди, и солидные господа в меховых шубах и бобровых шапках.
- Итак, граждане, - кричал оратор, - вы видите, что мы должны довести войну до победного конца и что наша святая обязанность всячески поддерживать Временное Правительство, наш лозунг - война до победного конца!
Какой-то господин, стоявший рядом с Васей, крикнул:
- Браво, браво!
Толпа зашумела, загудела, но внезапно на смену первому оратору на памятнике появился другой, - с очень суровым лицом и нахмуренными бровями.
- Товарищи, - крикнул он, - не верьте, война нужна только тем, у кого есть текущие счета в банках, им война приносит доход, они высасывают из народа последние соки. Сотни тысяч рабочих и крестьян погибают в окопах для того, чтобы фабрикантам и банкирам легче было устраивать свои делишки.
- Довольно, - крикнул господин в богатой шубе, стоявший рядом с Васей, и махнул тросточкой с золотым набалдашником.
- Нет, пусть говорит, - раздались другие голоса.
- Товарищи, - крикнул оратор, - пока власть не перейдет всецело к Совету Рабочих и Солдатских Депутатов...
Толпа загудела. "Долой, долой", кричали одни; "верно, товарищ", - кричали другие. Крик толпы заглушал голос оратора.
Вася услыхал новое слово, повторяемое всеми - "большевик, большевик".
Шум все усиливался. Оратор вдруг собрал все силы и крикнул, заглушая гул толпы:
- Долой войну!
Этот крик был подхвачен очень многими. Вася вдруг почувствовал, как его охватывает восторг толпы, он словно растворился в ней и ощутил себя маленькой частицей какого-то огромного механизма.
- Долой войну! - кричал он, размахивая руками.
Господин в богатой шубе сердито застучал палкой по талому снегу и крикнул Васе.
- Стыдитесь, молодой человек, судя по платью, принадлежите к приличной семье, а ведете себя, как хулиган!
Вася хотел было что-то крикнуть в ответ, но кто-то ударил его по плечу. Это был Федор. Он весь так и сиял, словно расцвел на весеннем солнце после своего долгого заключения на чердаке.
- Слышал? - спросил он у Васи.
- Слышал, - отвечал Вася.
- Хорошо, брат, свободно, и, помяни мое слово, скоро все солдаты с фронта побегут. А как же это тебя одного-то отпустили?
- Я от француза убежал, - с гордостью ответил Вася.
- Ну, убежал, так айда со мной, я тебя в одно местечко сведу. Ох, уж и речи там говорят! Небу жарко!
Вася с восторгом согласился.
Они пробились сквозь толпу на тротуаре и зашагали через площадь по направлению к Воздвиженке. Но внезапно перед ними выросла фигура Франца Марковича. Он был красен, как рак, и сердито вытирал платком потное лицо.
- Куда ты пропал, негодяй? - крикнул он Васе, - я тебя запирать буду в комнате!
Федор смерил француза презрительным взглядом и произнес:
- Теперь не такое время, чтобы запирать!
- А ты кто такой! - яростно воскликнул Франц Маркович.
- Я большевик, - отвечал Федор, повидимому, не совсем ясно сознавая значение этого слова.
Но на француза это произвело страшное впечатление, он отскочил в сторону, схватил Васю за руку и рысцой пустился с ним прочь от Федора.
- Я еще за тобой приду, - крикнул Федор вслед Васе.
- Ладно, - крикнул ему в ответ Вася.
Восторг, охвативший его в толпе, продолжал волновать его, и он с радостью чувствовал, что уже совершенно не боится толстого француза.
XIII. НЕИЗВЕСТНЫЙ
В госпитале при одной из Киевских тюрем имелся изолятор, куда обычно клали только самых важных преступников, осужденных на одиночное заключение.
В этом изоляторе уже месяца три лежал молодой солдат, присланный с Юго-Западного фронта с очень тяжелыми ранениями. При нем была сопроводительная бумага на имя коменданта тюрьмы следующего содержания:
Совершенно секретно.
"Препровождаемый при сем раненый рядовой (фамилия и имя неизвестны) должен быть помещен в глухом изоляторе, так как бред его носит характер смущающий окружающих. В случае его выздоровления, немедленно сообщить о нем в охранное отделение для выяснения его личности. По выздоровлении на свободу не выпускать."
Бумага эта весьма заинтересовала коменданта. Он несколько раз заходил в изолятор, чтобы послушать, о чем бредит солдат, но тот уже очевидно находился на пути к выздоровлению, так как все время или спал, или просто лежал неподвижно.
Комендант тюрьмы вызвал к себе врача, заведывавшего госпиталем, и сказал ему:
- Как только тот раненый - знаете, который лежит в изоляторе, - вполне придет в себя, немедленно сообщите мне, нам нужно получить от него некоторые сведения.
- Да он уж отвечает на вопросы, - ответил врач, - только почему-то не желает говорить своего имени, вообще удивительно упрямый малый.
Комендант тюрьмы дал знать в охранное отделение, согласно полученному предписанию, и вечером в изоляторе появился маленький человечек в очках и с общипанной бороденкой.
- Имейте в виду, - сказал он, садясь возле койки раненого, - что вы должны правдиво отвечать на все вопросы, иначе вы можете очень повредить себе. Как ваша фамилия?
При этих словах человечек вынул записную книжку и приготовился записывать.
Раненый усмехнулся.
- Фамилия моя Узнавай-Неузнаешь.
- Что за вздор, таких фамилий не бывает.
Человечек недовольно почесал карандашом переносицу.
- Ну, а имя?
- Так без имени и живу, крестить крестили, а имя дать забыли.
Сыщик пожал плечами и пометил что-то в книжечке.
- Где родился?
- На земле.
- Чем занимались до войны?
- Ветер мешком ловил.
Сыщик встал.
- Больше вы мне ничего не скажете? Еще раз напоминаю вам, что вы себе очень вредите.
Тогда раненый приподнялся на локте и сказал с расстановкой:
- Пошел вон, шпик проклятый!
Человечек пожал плечами и вышел.
- Посмотрите, какую ерунду он мне наболтал, - сказал он коменданту тюрьмы.
- Ничего, - отвечал комендант, - посидит в одиночке - образумится, а будет упрямиться мы его в "мешок" запрячем, тогда небось станет посговорчивее.
"Мешком" назывался в тюрьме особый карцер, куда сажали за провинности; он был настолько мал, что человек не мог в нем вытянуться во весь рост.
Через несколько дней врачи нашли, что раненый вполне оправился и что ему незачем больше находиться в госпитале. Его перевели в одиночную тюремную камеру.
Все попытки выяснить, кто он такой, были напрасны; его так и прозвали "Неизвестный".
Комендант, окончательно потеряв терпение, велел перевести его в "мешок". Но на следующий день узник услыхал на улице какой-то странный, глухой шум. Был ясный мартовский день и под ярким солнцем тюрьма казалась еще более мрачной.
Вдруг до слуха узников вместе с неясным гулом стали доноситься звуки военной музыки. Политические заключенные вслушивались в эти звуки и не верили своим ушам.
- Да ведь это играют марсельезу, - говорили они в полном недоумении, - что такое? Что случилось?
А между тем уличный шум уже вливался в самую тюрьму, гулко раздаваясь под каменными сводами.
Щелкнули замки тех камер, где содержались политические узники.
- Товарищи, - раздались голоса, - поздравляем вас, вы свободны! Царская власть свергнута.
Послышались радостные возгласы. Люди обнимались со слезами на глазах. Многие просидевшие в тюрьме долгие годы, едва верили своему счастью.
"Неизвестный" был тоже выпущен на свободу. Полной грудью вдыхал он весенний воздух. Весь Киев сиял и трепетал на солнце. Кругом шумела и гудела толпа.
Освобожденные узники радостно обнимались с родными и друзьями, стоявшими у ворот тюрьмы и ожидавшими их. Гремела музыка, красные флаги развевались на фоне голубого неба. Грохотали грузовики. Промчался автомобиль, над которым развевался флаг с надписью: "война до победного конца".
"Неизвестный" увидел около тюремной стены ведерко с краской и кисть, очевидно брошенные здесь маляром. Он схватил кисть, обмакнул ее в краску и написал на стене огромными буквами:
"Долой войну!"
Проезжавшие мимо на грузовике солдаты выразили свое одобрение восторженными криками. Они остановили машину и, подхватив Неизвестного, втащили его на грузовик.
Грузовик с грохотом покатил дальше.
- Тебя как звать? - спросил один из солдат.
- Степаном, - отвечал Неизвестный.
XIV. ВОСКРЕСШИЙ
Мы оставили Васю в тот момент, когда Франц Маркович схватил его за руку и потащил домой.
Дело в том, что слово "большевик" внушало Францу Марковичу необычайный ужас.
Теперь он был в особенно дурном настроении, вследствие утраты своих часов.
Петр с сияющим лицом открыл им дверь. Вася очень удивился, так как отвык видеть его улыбающимся. Но каково же было его удивление, когда, посмотрев в окно, он увидел на дворе молодого солдата, беседовавшего о чем-то с дворником. У солдата на груди был большой красный бант. Вася, вглядевшись в его лицо, воскликнул в радостном недоумении:
- Да ведь это же Степан, сын Петра!
И он, как был, выскочил на двор.
- Степан, разве вас не убили? - закричал он, подбегая к солдату.
Тот усмехнулся.
- А вот не убили, - ответил он, - убивать убивали, а убить не убили. Ну, а ты как поживаешь, буржуйчик!
- Я вовсе не буржуй, - отвечал Вася, но Степан, повидимому, был увлечен своей новой революционной ролью.
- Ладно, ладно, рассказывай, знаем мы вас, капиталистов, - как увидали, что дело плохо, так все на попятную.
В это время Анна Григорьевна вернулась с Дарьей Савельевной из церкви.
Степан насмешливо посмотрел на нее, не считая нужным поздороваться.
Вася, вернувшись домой, слышал, как Анна Григорьевна спрашивала горничную:
- Что это за солдат там, на дворе?
- А это Степан, Петра сын.
- Разве он не убит?
- Ошибка вышла, ранили его очень тяжело, а убить не убили. Да какой отчаянный, в большевики поступил.
- Ну, я в своем доме большевика терпеть не буду, - сказала тетушка и, строго взглянув на разболтавшуюся Феню, величественно шумя шелковым праздничным платьем, прошла в столовую.
Дарье Савельевне было поручено сказать Петру, чтобы Степан немедленно отправлялся туда, откуда пришел. Дарья Савельевна, не любившая Петра, с удовольствием взялась выполнить это поручение.
Она напустила на себя смиренный вид исполнительницы господской воли и, переваливаясь на своих коротеньких ножках, вошла в буфетную.
Петр убирал в шкаф посуду, то и дело подбегая к окну и любуясь сыном.
- Петр Миронович, - сказала Дарья Савельевна со вздохом, - сыночек-то ваш вернулся и здоровехонек, чай, рады?
Лицо Петра расплылось в радостную улыбку, но он молча продолжал перетирать посуду.
- В гости к родителю пришел, - продолжала все тем же смиренным голосом Дарья Савельевна, - вот хорошо-то! Живет-то ведь далеко, чай в казармах!
- Зачем в казармах, - произнес Петр, - здесь будет жить, при мне.
- Что вы, что вы, Петр Миронович, - как бы испугавшись воскликнула Дарья Савельевна, - да наша барыня его и на порог не велела пускать, он, говорит, большевик, а большевику я у себя в доме жить не позволю.
Петр вдруг с треском захлопнул буфет и, исподлобья посмотрев на Дарью Савельевну, обрезал:
- Теперь никаких таких своих домов нет, и никакого права у нее нет Степану здесь жить запрещать. Теперь революция произошла, господское время кончилось!
Дарья Савельевна скривила рот и постаралась выразить на лице глубокую обиду за барыню.
- Бог вас накажет за эти слова, Петр Миронович, - сказала она сокрушенным тоном.
- У бога поважнее дела есть, - сурово возразил Петр и вышел из буфетной.
Дарья Савельевна поспешно покатилась к Анне Григорьевне; в душе она радовалась, что ее давнишний враг Петр, наконец-то, попадет в немилость к барыне.
- Матушка-барыня, - загнусила она нараспев, - и Петр тоже большевиком стал, я к нему со всей вежливостью, так и мол и так, барыня приказала, а он на меня как цыкнет, как ногами затопочет, да как кулачищем по столу хватит, чуть всю посуду не перебил! Нет, говорит, теперь господ, теперь, говорит, революция, где, говорит, захочет Степан, там и будет жить, да опять кулачищем как хватит.
Анна Григорьевна сверкнула глазами и встала, шумя своим шелковым платьем.
- А, так... - грозно начала она.
Но в этот миг на улице послышались крики, грохот проезжавшего грузовика, старый дом затрясся и в стеклянном шкафу жалобно зазвенели старинные фарфоровые чашки и вазочки, так бережно хранимые Анной Григорьевной.
- Ступай, Дарья Савельевна, - со вздохом сказала Анна Григорьевна, - видно, надо запасаться терпением, да, слава богу, недолго еще терпеть осталось, говорят, скоро опять будет восстановлена монархия.
Когда Петр передал Степану свой разговор с Дарьей Савельевной, тот только презрительно свистнул и поправил на груди красный бант.
XV. НОВЫЕ СОБЫТИЯ
Степан остался жить в доме Анны Григорьевны. От Федора он узнал, как тот сидел на чердаке, спасаясь от призыва, и как Вася не выдал его. Федор считал Васю "своим", и Вася этим очень гордился. Степан тогда стал относиться к Васе гораздо дружелюбнее, тем более, что и прежде они были очень дружны между собой.
Вася теперь чувствовал себя много свободнее. Анна Григорьевна почти не выходила из своей комнаты, а Франц Маркович как будто даже стал побаиваться Васи, увидав однажды, как он запросто беседовал на дворе со Степаном.
От Степана Вася узнал много интересного. Степан рассказал, как он был ранен, как, потеряв равновесие, он упал в реку. Как он поплыл, несмотря на тяжелую рану, как ударился головой о лодку, плывшую по течению, как взобрался он в нее с великим трудом и как тут потерял сознание. Что было потом, Степан не помнил. Вероятно, лодку заметили с берега, а, может быть, течением выбросило ее на берег. Он очнулся только в госпитале, но помнит все время проведенное там как сквозь сон. Смутно вспоминалось ему лицо царя и его разговор с ним. Рассказал он Васе и о том, как сидел в Киевской тюрьме, как засадили его в "мешок" и как неожиданно освободила его революционная толпа.
Федор тоже принимал участие в этих беседах. Он все беспокоился, что война не кончается, но Степан всякий раз отвечал ему:
- Погоди, поумнеть еще не успели.