И для вящей убедительности своих слов генерал дунул себе на ладонь, как бы сдувая Германию.
В это время отворилась дверь, и Петр в сопровождении другого молодого лакея вошел в гостиную, неся на подносе чай, печенье и конфеты.
В день тетушкиных именин чай подавался в гостиной. Хотя пить его в столовой было гораздо удобнее, но так уже полагалось для большей торжественности.
Вася с ужасом смотрел на Петра. Тот обходил гостей, и Вася удивлялся, как он может казаться таким спокойным.
- Я могу вам сообщить, - продолжал генерал, громко откашливаясь, - что по всему фронту началось наступление.
В гостиной раздался радостный гул.
Как раз в это время Петр подошел с подносом к генералу.
- Поздравляю тебя, - обратился к нему генерал, - сын Георгия заработает!
Вася с испугом увидел, как побледнел вдруг Петр, поднос запрыгал у него в руках, и - дзинь! - драгоценный сервиз полетел на пол и разбился на тысячу кусков, а Петр стоял, глядя в пространство, и повторял бессмысленно:
- Могилу он себе заработал, могилу!
Произошло замешательство. Другие лакеи увели Петра и бросились подбирать осколки посуды. Тетушка, повидимому, очень недовольная всем происшедшим, стала просить извинения у гостей.
- Ну, что вы, это так понятно, - произнесла одна из дам.
- Понятно-то, понятно, - пробормотал генерал, желая поднять общее настроение, - а коленку-то он мне все-таки ошпарил. Да-с, господа, - наставительно продолжал он, - подобные единичные смерти не должны нас смущать в нашей великой борьбе. Наоборот, мы должны радоваться, что человек пал, защищая отечество!
Страшная ярость вдруг охватила Васю. Сам не отдавая себе отчета в том, что он делает, он вдруг подошел к генералу и спросил его дрожащим голосом:
- А у вас есть сын на войне?
- Нет, - ответил генерал с недоумением.
- Ну, так и молчите! - крикнул Вася и при общем гробовом молчании выбежал из гостиной.
X. РАНЕНЫЙ № 825
Возле большой узловой станции Юго-Западных железных дорог были построены огромные деревянные бараки. Это был 3-й образцовый эвакуационный пункт, приспособленный на несколько сот раненых.
С утра до вечера на пункте кипела лихорадочная работа, принимали и отправляли раненых, делали перевязки и операции.
Раненые стонали, кричали, одни просили лучше убить их, только чтоб избавить от ужасных мучений, другие, напротив, умоляли докторов спасти их во что бы то ни стало.
- Умру я, ваше благородие, - говорили одни, - кто же без меня за хозяйством-то посмотрит, ведь некому будет землицей-то заняться...
Доктора хмуро и привычно делали свое дело, не слушая этих давно надоевших им разговоров.
Воздух в бараках был тяжелый, смрадный. Непривычный человек, попав туда, начинал задыхаться. Мимо бараков по направлению к позициям тянулись бесконечные эшелоны, здоровые солдаты молча смотрели на раненых, выгружаемых с санитарных поездов, идущих навстречу.
Может быть, через несколько дней и они будут так же лежать с раздробленными костями. Для чего все это делалось, они хорошенько не понимали. Да и никто этого хорошенько не понимал. Но все послушно продолжали подталкивать пущенную в ход машину.
Среди раненых, лежавших на эвакуационном пункте, был один тяжело раненый солдат, значившийся в бараке под № 825. Он был привезен на пункт в бессознательном состоянии, без всяких документов. Грудь его была навылет пробита пулей, и коленка раздроблена. Он очень страдал и метался в жару.
Однажды старшая сестра подошла к дежурному врачу и сказала:
- Этот вот, 825-й... Уж очень странно он бредит.
- А что? - спросил дежурный врач.
- А так, все говорит, что воевать не надо, что войну помещики затеяли, надо, говорит, воевать не с внешним врагом, а с внутренним, удивляюсь, откуда он такие слова знает.
- Гм! - сказал врач, - это любопытно!
- Любопытно-то, любопытно, а только он кругом всех раненых смутил.
В это мгновение у входа в барак произошло движение, явился старший врач. Он отозвал в сторону дежурного и взволнованно спросил ого:
- Все ли у вас в порядке? А то, - добавил он, оглянувшись по сторонам, - я получил секретное извещение (он стал говорить шопотом), что верховный главнокомандующий, стало, быть, государь-император, сегодня вечером посетит наш пункт. Ведь вы знаете, что царь находится теперь рядом с нами в Могилеве-Подольском.
- У меня все в порядке, - сказал дежурный врач, отнесясь довольно хладнокровно к этому известию.
- Все равно, я хочу лично убедиться.
Старший врач, видимо, волновался и нервничал.
"Хочет Владимира получить с мечами", - подумал, усмехаясь, дежурный врач.
Старший врач придирался на каждом шагу, и усы дежурного врача начали сердито подергиваться. Проходя мимо одного из раненых, они услыхали, как тот вдруг сказал.
- Всех их к ногтю, негодяев!
Дежурный врач, случайно взглянув на номер, прибитый к койке, увидал цифру 825.
- Каких это негодяев? - сердито спросил старший врач.
Но раненый, не отвечая ему, продолжал, очевидно, в бреду:
- За богатых людей воюем! Будет ужо всем.
- Это что значит? - спросил старший врач у дежурного, нахмурившись.
- Бредит.
- Да, но такой бред в военном лазарете, вы сами понимаете, недопустим. Изолировать!
Уже почти дойдя до выхода, старший врач почувствовал необходимость дать выход своему волнению и, придравшись к какой-то соринке, начал кричать.
- Это не лазарет! Это хлев! Вы вместо того, чтобы дело делать, только глазами хлопаете!
Дежурный побледнел.
- Я прошу вас помнить, что я не мальчишка...
- А вы не забывайте, что вы на войне, где существует дисциплина. Чтоб все было в порядке! Всех под арест посажу!
И он вышел из барака, метнув кругом грозный взгляд.
Дежурный врач промолчал, но по тому, как дрожали у него руки, видно было, что слова старшего врача его глубоко оскорбили.
* * *
В пять часов вечера к особой платформе плавно подошел и остановился царский поезд, весь состоявший из синих блестящих вагонов.
На платформе стояло все местное начальство, держа руку у козырька фуражки.
Задняя стенка последнего вагона-гаража откинулась и два автомобиля плавно спустились по ней на землю.
На эвакуационных пунктах царило волнение, сестры и санитары в белоснежных халатах обходили раненых, одетых тоже в чистое белье.
Бараки были по возможности прибраны и проветрены. Раненые отнеслись к предстоящему посещению по-разному. Одни радовались тому, что можно будет дома похвастаться - царя видел. Другие хмурились и потихоньку делали свои замечания.
- Небось, как царю-то приехать, все чистое выдали, а так в грязи лежи.
Тяжело раненые лежали равнодушно, и видно было, что никакой царь не может уже их интересовать. Слишком много довелось им испытать!
Дежурный врач барака № 9 постарался, и в его бараке ни к чему нельзя было придраться.
Когда в дверях показалась, наконец, знакомая всем по портретам фигура царя, за которым шел старший врач и свита, дежурный врач подошел, отдал честь и отрапортовал.
Царь с усталым видом обходил барак. Когда старший врач, забегая вперед, обращал его внимание на какое-нибудь достоинство госпиталя, царь насмешливо щурил глаза.
Раненые провожали группу посетителей долгими любопытными взглядами.
Около одной койки царь остановился.
- Красивый парень, - сказал он.
Раненый открыл глаза и устремил на говорившего тяжелый воспаленный взгляд.
- Тебе первая пуля, - пробормотал он вдруг.
Старший врач посмотрел на номер и побледнел.
Это был раненый № 825.
- Тяжелый случай, бред... а вот ваше величество обратите внимание...
Но царь продолжал смотреть на раненого.
- Ты меня должно быть за немца принял... Ты знаешь, кто я?
- Царь!
- Ну, так как же?
Раненый тяжело задышал.
- Тебе первая пуля, - опять пробормотал он.
Царь пристально и долго глядел в пылающие почти безумные глаза. Вдруг он вздрогнул, нахмурился и отвернулся.
- Здесь тяжело дышать, - произнес он, - мне душно... у вас плохая вентиляция...
И он быстро вышел из барака, не слушая, что говорит дрожащим голосом старший врач.
Дежурный врач насмешливо посмотрел им вслед.
- В другой раз будьте немножко повежливее с вашими подчиненными, г. доктор, - прошептал он, - пожалуй "Владимир"-то ваш теперь плакал!
После этого он подошел к № 825.
Но тот уже снова впал в забытье, а соседи по койкам, слыхавшие весь разговор его с царем, обсуждали сказанные им страшные слова.
* * *
В эту ночь раненый № 825 был отправлен с 3-го образцового эвакуационного пункта, но куда, этого никто не знал.
XI. ГРОМ В ФЕВРАЛЬСКОМ НЕБЕ
Как только разошлись гости, Анна Григорьевна послала за Францем Марковичем, дабы совместно с ним обсудить, что делать с Васей. Его последняя выходка вызвала ее чрезвычайный гнев.
Но Франц Маркович так усиленно предался именинному угощению, что теперь лежал неподвижно у себя на постели и держался обеими руками за живот.
- Отвезите меня в Париж, - повторял он жалобным голосом, - я хочу умереть среди родных и друзей.
Вообще Анне Григорьевне на этот раз не повезло. Внезапно в передней послышался звонок, а затем по всему дому разнесся громоподобный бас и звонкий собачий лай.
Это приехал брат Анны Григорьевны, Иван Григорьевич, мужчина лет 50, огромного роста, всегда пребывавший в наилучшем расположении духа. Он почти всю свою жизнь прожил у себя в имении, где главным его занятием была охота.
Анну Григорьевну не слишком радовал приезд брата, ибо он сразу нарушал чинный строй ее дома. К тому же Иван Григорьевич всюду возил с собой Джека, рыжего ирландского сеттера, наводившего панику на любимых кошек Анны Григорьевны. Как только в доме появлялся Джек, кошки немедленно переселялись на зеркальный шкаф и там только чувствовали себя в безопасности.
- А где же именинница? - кричал Иван Григорьевич, шагая, будто слон, по зале, - неужто спит? Эй, Анна, ты спишь?
Но Анна Григорьевна еще не спала и встретила своего брата довольно холодно.
- Ну, как у вас в Москве? - гаркнул Иван Григорьевич, разваливаясь в кресле. Кресло затрещало, и одна из ручек отлетела.
- Ну и мебель, - вскричал с негодованием Иван Григорьевич, отшвыривая ручку в угол, - это карликам на такой мебели сидеть!
Он пересел на диван.
- А где предводитель команчей?
Предводителем команчей он называл Васю, так как тот в детстве очень любил играть в индейцев.
Анна Григорьевна нахмурилась.
- Он ведет себя из рук вон плохо, - сказала она, - то, что он сделал сегодня, превосходит всякие границы.
И она начала рассказывать брату то, что произошло сегодня в гостиной. Иван Григорьевич был чрезвычайно огорчен смертью Степана. Он прервал рассказ сестры и долго выражал свое сожаление, не замечая, что это ей вовсе не нравится.
Но, когда дело дошло до Васиного выступления, Иван Григорьевич вдруг схватился за бока и расхохотался так, что кошки, сидевшие на шкафу, тревожно выгнули спины.
- Неужто так и сказал? - орал он, задыхаясь от смеха, - хо, хо, хо, воображаю, какую рожу состроил генерал.
- Я не вижу тут ничего смешного, - сердито сказала Анна Григорьевна, - мальчишка распустился до последней крайности, в конце концов из-за того, что сестра моя сделала глупость, я не обязана страдать всю жизнь.
Иван Григорьевич постарался было сделать серьезное лицо, но вдруг снова расхохотался с удвоенной силой.
- Нет, каков предводитель команчей, надо его пробрать хорошенько! - И не вынося больше строгого взгляда Анны Григорьевны, Иван Григорьевич помчался в Васину комнату.
Вася сидел за своим столиком весь бледный, ожидая последствий своего преступления.
Вдруг лестница заскрипела под чьими-то тяжелыми шагами, и в дверях появилась фигура Ивана Григорьевича.
- Ты что это, разбойник! - воскликнул он, перекувыркивая Васю в воздухе, - ты, говорят, генералов учить вздумал, - и Иван Григорьевич снова разразился хохотом.
Таким образом, благодаря неожиданным событиям, Анне Григорьевне не пришлось прибегнуть к строгим мерам.
Иван Григорьевич прожил в Москве две недели, и за это время Анна Григорьевна почти не выходила из своей комнаты. Она предоставила дом в полное распоряжение своего беспокойного брата и его рыжего пса.
* * *
Однажды Вася, совершая с Францем Марковичем утреннюю прогулку, увидал около мясной лавки толпу женщин, которые что-то кричали, стараясь протиснуться в магазин.
- Вон наша барыня, - кричала какая-то женщина, - у нее чуть насморк, она уже в постели лежит, а у меня простуда во всем теле, а меня небось в очередь посылают.
- Все они такие, господа-то.
- Ничего, будет и на нашей улице праздник.
- Скоро всех их по шапке.
К толпе кричавших женщин подошел городовой с ледяными стекляшками на усах.
- Кого это по шапке? - cпросил он строгим тоном.
- А вот узнаешь!
- Ишь, поперек себя шире.
- Проходи, дяденька, важный какой, страсть.
Городовой отошел, махнув рукой, а женщины продолжали кричать и браниться, переминаясь с ноги на ногу от крепкого февральского мороза.
В этот день, поднявшись на чердак, Вася застал Федора в большом волнении:
- Ну, - сказал он, - недолго мне здесь сидеть. Дело к революции пошло. Маманьке в "хвосте" говорили: подожди, говорят, скоро и царю крышка и всяким так генералам! А без генералов и войны не будет!
* * *
Однажды, в конце февраля, Васин учитель, Иван Васильевич, ходивший к Васе каждый день, придя на урок, после своей обычной фразы: "Ну-с, что у нас сегодня?" - вдруг сказал:
- А в Петербурге-то происходят стычки между народом и полицией.
- Вы думаете, что начинается революция? - спросил Вася с волнением.
- Поживем, увидим, - отвечал учитель.
Больше Вася от него ничего не добился.
На следующее утро Вася услыхал какой-то шум в переулке. Подбежав к окну и отдернув занавеску, он увидел множество людей, громко кричавших что-то. Один из толпы нес палку с привязанным к ней куском красной материи. У ворот тетушкиного дома столпилась вся прислуга. По переулку шныряли взад и вперед мальчишки. Они кричали, свистели и тоже размахивали какими-то красными лоскутами. С грохотом пронесся грузовик, битком набитый солдатами. И на грузовике тоже развевался красный флаг.
Вася быстро оделся и побежал узнать, в чем дело.
В столовой Вася увидал какого-то господина с седой бородой, в сером пиджаке, как будто с чужого плеча. Вася с изумлением узнал генерала. Он взволнованно говорил Анне Григорьевне:
- Они теперь решили свести со мною счеты. Вы знаете генерала Семенова? К нему ворвались сегодня утром, сорвали с него погоны и этими погонами стали бить его по щекам. Хотели даже убить. К, счастью, явились на выручку какие-то другие солдаты, и его пока просто держат под домашним арестом, но я, знаете ли, не хотел подвергать себя такому же риску, и решил явиться к вам и просить вас разрешить мне пока остаться у вас. Чорт знает, что делается!
Анна Григорьевна была мрачнее тучи. Она никак не могла никого дозваться, так как вся прислуга, не исключая и Дарьи Савельевны, была за воротами. А по переулку шли все новые и новые толпы, и от времени до времени с громом проносился грузовик. Старый дом весь содрогался и стекла в окнах звенели.
Вася побежал на чердак, чтобы поговорить с Федором, но астрономическая комната была уже пуста!