Герои романа "Терновая крепость" - два венгерских школьника, Дюла Ладо и Бела Пондораи, по прозвищу "Плотовщик" и "Кряж", - проводят летние каникулы на озере. Они живут в шалаше в глухих камышовых зарослях в обществе старого дяди Герге и его верного пса Серки.
Роман "Терновая крепость" выдержал в Венгрии несколько изданий. И не случайно. Замечательный венгерский писатель Иштван Фекете, великолепный знаток природы и большой мастер фабулы, заставляет своих читателей вместе с юными героями книги пережить многие увлекательные приключения и немало опасностей.
Содержание:
-
Иштван Фекете 1
-
Терновая крепость 1
-
Примечания 60
Иштван Фекете
Fekete Jstvan TUSKEVAR Budapest 1969.
Перевод H. Подземской и О. Громова.
Рисунки И. Кошкарева.
Для старшего школьного возраста.
Терновая крепость
Гул в классе постепенно стихает. Сначала прекращается шепот, затем все замирает и слышно только, как кто-то изредка покашливает и переворачиваются страницы классного журнала, свистя, как коса, разрезающая воздух.
- Ацел !
Из-за первого стола встает мальчик в очках. Он краснеет, потом бледнеет и судорожно сжимает тетрадь по арифметике.
- Как ты, мальчуган, себя чувствуешь?
Класс тихо вздыхает, и в этом вздохе нетрудно уловить облегчение. С Дуная доносится далекий рев пароходного гудка, и дрожащая рука Белы Ацела застывает на столе возле тетради. Его близорукие глаза наполняются слезами.
- Ничего, спасибо, господин Кендел. Вчера мне сняли швы..
- Садись. На каникулах позанимайся арифметикой.
- Хорошо, господин учитель.
Мальчик садится, и его болезненное лицо светлеет. По классу пробегает волна одобрения: этот Кендел совсем не плохой человек и сегодня, видно, в хорошем настроении.
Учитель арифметики продолжает изучать в журнале аккуратный столбик фамилий от Ацела до Елки, фамилии учеников, вперемешку сидящих в классе. Он долго не подымает глаз, и невидимые нити, связывающие перечисленные на странице фамилии с их живыми владельцами, натягиваются почти до отказа. Ребята снова замирают, хотя у Эрнеи нет такого повода для беспокойства, как, скажем, у Гереньи, который попал на самую линию огня.
- Дубовански!
Шшш… - словно лопается велосипедная шина, и из-за последнего стола встает неуклюжий верзила. Он весь вспотел. Поправив линейку на столе и оттянув тесный воротничок, он отодвигает стул, чтобы выйти к доске.
- Подожди! Ты уже несколько раз отвечал, и мне надо заняться другими.
Лицо у Дубовански радостно расплывается в круглую луну.
- Но я говорил твоему отцу про вычисление процентов, - продолжает Кендел. - Пожалуйста, включи это в программу твоих летних занятий. Хорошо?
Верзила молча кивает. Ведь всем известно, что со стариком "Дубом" шутки плохи, и значит, этому юному великану волей-неволей каждый день придется сражаться со сложными процентами. Да еще на каникулах!
Молодой Дуб садится на место; две страницы классного журнала переворачиваются, и всем, от Ацела до Нанаи, мерещится, будто они сейчас, за четверть секунды до гибели, выныривают из воды на поверхность. Зато ученики от Пондораи до Янды тотчас молча погружаются в волны неуверенности.
- Янда!
С места срывается бойкий мальчик и бодро, слегка рисуясь, направляется к доске (Янда - первый ученик в классе), но Кендел останавливает его:
- Насколько я знаю, вы с Ацелом живете в одном доме?
- Да, господин учитель.
- Если у тебя будет время, навещай его.
- Хорошо, господин учитель, но он никогда не просил меня об этом.
- Он и не стал бы просить, поэтому я прошу!
Янда слегка краснеет и явно хочет что-то сказать, но Кендел уже забыл про него. Он переворачивает обратно страницу, и ученики от Пондораи до Янды облегченно переводят дух, передав эстафету несчастным, идущим от Кертеса до Нанаи.
- Кертес!
Вызванный встает, но не двигается с места, точно не перевелись еще на свете чудеса и учитель спрашивает что угодно, только не заданный урок.
- Чего ты ждешь?
- Наверно, аплодисментов! - раздается легкомысленный голос, и взгляд Кендела медленно обращается на того, кто это сказал. Уши незадачливого шутника краснеют, и он мысленно проклинает свою матушку, от которой унаследовал чрезмерную болтливость.
- Ступайте к доске, дорогой Шош, там и поговорите.
По классу прокатывается волна сдержанного веселья, хотя раз Кендел начал называть учеников на "вы", то жди бури. Балог, невзирая на опасность, раскрывает тетрадь, в которую вложена вчерашняя спортивная газета, а Валленберг косится на свои часы. Половина десятого. Черт побери, как медленно тянется время! Между тем Карой Шош проходит перед кафедрой, в сотый раз давая обет скорей откусить себе язык, чем сболтнуть лишнее. А теперь дело плохо! Того гляди, твердая четверка по арифметике будет испорчена.
Кертес записывает на доске условие задачи и начинает неуверенно решать ее. Класс постепенно успокаивается: теперь стало уже более или менее ясно, у кого сомнительные отметки и кому грозит опасность на этом последнем итоговом уроке.
В окно заглядывает лето и чирикает голосами беззаботных воробьев. Круглые облачка, меняя очертания, плывут в неведомые края, где-то пыхтит паровоз, и в окно проникает манящий запах дыма, примешивая к дробям и пропорциям аромат путешествий. Дым поднимается из трубы соседней пекарни и не имеет никакого отношения к пыхтящему паровозу, но на свете существует способность мечтать, и у некоторых семиклассников она развита сверх меры. У Лайоша Дюлы Ладо, например, настолько, что странники-облака и запах дыма уносят его из тесного мира пропорций в просторный зал ожидания на вокзале, где время от времени репродуктор объявляет об отправке поездов.
Для Лайоша Дюлы Ладо перестает существовать класс с его волнениями. Перестает существовать доска, кафедра, обливающийся потом Кертес и даже Кендел, который уже в третий раз обращается к Шошу:
- Милый Шош, друг мой, ну скажите же что-нибудь!
Но Шош ничего не говорит.
Лайош Дюла Ладо смотрит в окно, и хотя продолжает сидеть в классе, мысли его уносятся далеко. Вот он покупает билет, едет на поезде, и мелькающие за окошком пейзажи окончательно вырывают его из серого мира чисел, классной комнаты и школы.
Дюла, то есть Лайош Дюла, путешествует. Завороженным взглядом глядит он в окно, а от путешественника нельзя требовать, чтобы он занимался дробями. Учитель Кендел, однако, с непостижимым упорством занимается дробями и требует того же от всех учеников.
- Гардонь! - объявляет воображаемый проводник: над камышами озера Веленце парят белые чайки, и Дюла уже готов сесть в лодку, но тут кто-то толкает его ногой.
- Ты спишь?
Дюла бросает лодку и, вернувшись в класс, тупо смотрит на сидящего перед ним Белу Пондораи, в просторечии именуемого "Кряж".
- Что?
- Кендел тебя вызывает.
Да, Кендел пронзает его взглядом. Класс погружается в глубокое молчание, которое сменяется сдержанным весельем. А время идет.
- Вы не слышали, Ладо, что я вас вызвал?
Дюла, не успевший еще опомниться от дорожных впечатлений, предчувствует опасность.
- Слушаю, господин учитель. Веселье в классе нарастает.
- Если вы проснулись, Ладо, так не изволите ли подойти ко мне?
"Ох, - вздыхает про себя Дюла, - ведь мне уже выставлена отметка.." Поэтому он направляется не к доске, где замер его товарищ, Шош, а к кафедре. Случалось же, что Кендел посылал за стаканом воды, мелом или губкой.
- Слушаю, господин учитель.
Класс теперь уже громко и беспощадно хохочет, и тогда Дюла, обернувшись, строго смотрит на ребят. "Что за хамство? Я принесу ему воды, и кончено дело! А может быть, мел?"
- Встаньте там, - указывает рукой Кендел, беспощадно положив конец игре, - там, возле многоуважаемого Шоша, и будьте добры продолжать.
Пол под ногами Дюлы начинает качаться, как на тонущем корабле, и к горлу подступает комок. На доске целые числа и дроби, но что он должен продолжать?
- А?
Это гудит у него в ушах или летит самолет? Надо бы запретить самолетам кружить над школами. Свалится на школу этакая махина, жуть!
- Господин учитель, я неважно себя чувствую. Кендел спокойно кивает.
- Верю. И я неважно себя чувствую. И Шош, и Кертес, даже… - проницательными глазами обводит он класс и ловит взгляд, в котором безудержное веселье тотчас сменяется ужасом, - даже Арпад неважно себя чувствует. Арпад Чиллик. У кого такое прекрасное настроение, когда его товарищи путаются, тот уверен в успехе и наверняка хочет поправить их Чиллик, идите к доске.
Сорок ребят смотрят на Чиллика, как на воробья, которого ястреб отгоняет от стаи. Они моргают, точно перепуганные лягушки. Видно, опасно выдавать свои чувства.
- Продолжайте, Кертес! Валленберг, не глядите на часы! Я забыл объявить, что вместо следующего урока географии будет арифметика. Вероятно, это успокоит вас, Валленберг, и остальных тоже.
Класс сразу никнет, как роза, прихваченная заморозками, хотя и светит солнце.
Кертес снова поворачивается к доске, скрипит мел, и это поскрипывание заражает ребят.
- Не спешите, у нас есть время. Пока у вас все верно.
Мальчик сразу приободряется - Кендел знает, когда нужно слегка похвалить, - и решает задачу.
- Можешь идти, - говорит учитель, - ты исправил отметку, но впредь будь более собранным. Шош, возьми мел.
Атмосфера в классе разряжается, но Лайошу Дюле Ладо это уже не помогает. Он торопится, сбивается - голову ему замутил паровозный дымок, - и наконец Кендел отпускает его:
- Очень жаль. Я хотел поставить тебе четверку. Ступай. Твой отец на радостях, верно, обнимет тебя за твою тройку по арифметике - он ведь инженер и ждет от тебя успехов в математике.
И Лайош Дюла плетется назад к Кряжу. Теперь он мог бы спокойно сесть опять в лодку или в поезд, но не делает этого. Кендел одним ударом отсек легкие крылья фантазии, и глаза нашего юного друга затуманиваются слезами - ведь эта тройка, конечно, затянет темными тучами сияющее небо каникул.
Кряж подбрасывает ему записку.
"Плотовщик, не вешай носа!"
Ибо Лайош Дюла носит в классе прозвище Плотовщик, как Петер Ваш - Носок, Чиллик - Бык, и так далее.
Наш друг Лайош Дюла отдыхал как-то летом на Тиссе. Один из плотов, плывших вниз по большой реке, причалил к берегу, и добродушные плотовщики пустили Дюлу посмотреть плот. Осмотр этот продолжался каких-нибудь четверть часа, но с течением времени в устах мальчика все больше затягивался и окрашивался новыми красками. Минуты, проведенные на плоту, превратились сначала в часы, потом в дни и, наконец, в бурное, полное приключений настоящее путешествие…
- Ну вот… Главный плотовщик сварил суп с лапшой, я почистил рыбу… Лука, вина у нас было хоть отбавляй.
- И ты правил? - спросил Кряж, который в увлечении даже рот раскрыл.
- Один раз, - скромно признался Дюла, - всего один раз. Ну и ругал же главный плотовщик рулевого! И был прав, потому что там шутки плохи: жизнью людей рискуешь. Мы чуть не перевернулись.
- Меня бы туда… - сказал Бык, то есть Арпад Чиллик, и выпятил широкую грудь. - Я как взялся бы за руль!
- Да ты же, Бык, в конечном счете, относишься к крупному рогатому скоту, - вмешался Элемер Аваш, который благодаря своему острому языку заработал прозвище "Юрист" и был лучшим бегуном в классе. - Что бы ты делал на плоту? Вот, скажем, у кормушки… - и тут же кинулся наутек.
А Бык, выпучив глаза и тяжело дыша, бросился за ним. Но Юрист бежал легко, как проворный заяц от грузной овчарки, и явно его поддразнивал…
Эта поучительная беседа велась на перемене еще ранней весной, когда мартовский ветер будоражил кровь мальчишек и их воображение. С тех пор Дюла носит прозвище Плотовщик, несомненно куда более почетное, чем Блоха, Юрист и прочие, и от случая к случаю пополняет новыми подробностями рассказ о сплаве леса. Он даже начал сочинять книгу под названием "Лето на Тиссе".
И все же нельзя сказать, что он принадлежит к породе врунов. Об этом и речи нет. Дюла никогда не извращает фактов, а просто верит в свои фантазии.
Если, например, отец спрашивает, вызывали ли его в школе и какую он получил отметку, Дюла говорит правду. Если отец интересуется подробностями, Дюла и их сообщает. И если даже его ожидает наказание, он и тогда не скрывает правды.
В сущности, Дюла решительный и смелый мальчик, а некоторая склонность к фантазии никому никогда не причиняет вреда. Напротив, рассказывая проголодавшимся ребятам на перемене о жареной стерляди, он доставлял им огромное удовольствие: у его товарищей разгорались глаза, а у Дубовански начинали течь слюнки.
- Не мучай меня, Плотовщик, а то я помру, - бормотал неуклюжий верзила Дубовански и шел в буфет покупать булочку, чтобы покончить с революцией в желудке.
- Собственно говоря, почему тебя зовут Лайош Дюла? - спросил однажды Тимар, носивший в классе неблагородное прозвище Блоха.
- Потому что мои предки были Дюлами. Еще во время оно, - прибавил он излюбленное выражение отца, повергнув Блоху в глубокое раздумье.
- Как же так… Неужели все твои предки были Дюлами?
- Да, они были военачальниками, то есть "дюлами", еще в эпоху древних венгров.
- Не врешь?
- Еще чего! Поэтому я - Лайош Дюла, мой отец - Акош Дюла, дед - Ксавер Дюла.
- Ксавер? Ну да! - удивился Блоха и больше не прерывал рассказа Лайоша Дюлы.
Но этот разговор произошел давным-давно, чуть ли не в первобытные времена, теперь же на свете не существует ничего, кроме страшной, пузатой кровопийцы-тройки, заработанной по милости Кендела.
Кряж, добряк Кряж опять подсовывает Дюле записку, которую тот с трудом разбирает сквозь слезы:
"Сходи потом в учительскую, пусть он тебя спросит еще раз. Ведь ты никогда не отвечал ниже чем на четверку".
Плотовщик только отрицательно качает головой, но туман перед его глазами рассеивается, и он уже чувствует, что пойдет к Кенделу.
Кенделу это не известно, и он, занятый опросом Чиллика, который "как взялся бы за руль…", не проявляет никакого интереса к Дюле. Но на сей раз Бык не выпучивает глаза, а смотрит на учителя с мольбой, как теленок на мясника.
И тут звенит звонок. От его дребезжания разлетаются мухи, дремавшие на колокольчике, а Кендел с недоумением взирает на Чиллика, точно видит его впервые в жизни. Наконец он захлопывает журнал и встает.
- Мы продолжим на следующем уроке. Я дам вам, Чиллик, еще один пример. К тому времени соберитесь с мыслями.
И, взяв под мышку журнал, он выходит из класса.
Еще несколько секунд Чиллик стоит неподвижно, не сводя глаз с доски. Потом бросает мел на подставку и вытирает со лба пот:
- Угораздило же меня заржать!
Класс жужжит, как пчелиный рой, когда по улью стучит дятел, а Плотовщик- он же автор сочинения под названием "Лето на Тиссе" - отправляется вслед за Кенделом.
Для такого поступка необходима исключительная сила духа. Кендела нельзя просто окликнуть, как, например, господина Череснеи, учителя естествознания и венгерского языка, у которого дрожит от волнения голос, когда он рассказывает о Толди или об удивительном государстве муравьев.
Нет! Кендел холоден, как формула, хотя вежлив и строг, точно теорема Пифагора. Он живет в мире чисел и с нежностью смотрит на сложное уравнение, как садовник на какой-нибудь замечательный розовый куст или обжора на еще непочатую жареную утку с хрустящей корочкой. К Кенделу относятся с уважением даже почтенные математики, и для него преподавание в седьмом классе дробей и пропорций - все равно что для большого художника малевание вывесок для магазинов.
И когда он устремляет на вас свои холодные голубые глаза и говорит "Ну?", заранее приготовленные закругленные фразы начинают путаться, и человека тринадцати лет душит тесный воротничок.
Но в данном случае на карту поставлены каникулы, и потомок военачальников Лайош Дюла, готовый принять все муки ада, мужественно бежит вслед за учителем. Ему надо успеть перехватить Кендела во дворе и поговорить с ним с глазу на глаз, потому что в учительской в присутствии стольких людей это невозможно. Даже с глазу на глаз дрожь берет!
Дюла едва ли догнал бы выдающегося математика, если бы перевелись на свете ненадежные зажигалки и курящие люди. Остановившись, Кендел долго щелкает зажигалкой, пока наконец не вспыхивает огонек и он с наслаждением не затягивается. Потом как ни в чем не бывало смотрит на Дюлу.
- Ну?
- Господин учитель, пожалуйста..
- Ну?
- Я хотел бы ответить…
- Здесь?
Ну что на это скажешь? Военачальникам, предкам Дюлы, жилось куда легче. В такой ситуации они обнажали меч или хватались за палицу. Бей-руби - и кончено дело! Однако их потомок, к сожалению, не может последовать их примеру.
- Я хотел бы исправить отметку, - бормочет он. - У меня всегда была четверка.
- Да, была, - соглашается Кендел.
- И…
- И?
- … простите меня, я был невнимательным, просто задумался, поэтому не мог продолжить. Простите меня…
- Я вас прощаю, Ладо. Вы удовлетворены?
По двору уже носятся ребята, и по ослепительно голубому небу медленно плывут под парусами небольшие галеры облаков. Но Дюла их не видит, он стоит потупив глаза, и ему приходится вытирать слезы.
- Ладо, вы неисправимый мечтатель. И когда разговариваете со мной, то смотрите на меня… Вы не умеете сосредоточиться, у вас не твердые знания. Вы могли бы шутя стать отличником, а сейчас? Тройка - не такая плохая отметка…
- Пожалуйста, спросите меня еще раз!
- Вы не сомневаетесь в успехе?
- Не сомневаюсь! - произносит Дюла с отвагой, свойственной его предкам, и думает: если он запутается в задаче, то покончит жизнь самоубийством или, возможно, убьет Кендела, но уж во всяком случае сорвет со стены доску и разнесет все на свете.
Но Кендел не выглядит испуганным, и в его глазах даже вспыхивают веселые искорки. Он не только прекрасный учитель математики, но и хороший психолог и охотно щелкнул бы сейчас Дюлу по лбу. Но вместо этого он говорит:
- Ну, я погляжу. Еще многих надо спросить, - и делает знак рукой, что разговор окончен.
Потом Дюла выпивает стакан воды и даже умывается. Кряж, чуткий Кряж, только через несколько минут задает деликатный вопрос:
- Что он сказал?
- Ничего. Ему еще многих надо спросить - вот что он сказал. И он поглядит…
- Спросит, не бойся, спросит!