Когда доктор ушел, дядя Иштван вспомнил о своем обещании написать письмо сестре и рассказать ей о ее сыне. Наконец после долгой подготовки и тяжелых вздохов он засел за письмо.
Дорогой Акош и милая сестра!
Сообщаю вам, что я целиком и полностью доволен вашим сыном, а также и Кряжем. Мальчик крепнет - это утверждает доктор, которого я попросил осмотреть обоих ребят. ("Что правда, то правда", - вздохнул агроном и закурил сигару.) Они занимаются математикой, а Дюла на прошлой неделе поймал огромного сома, поскольку я нет-нет да и пускаю их на реку, разумеется, под строгим надзором.
Вчера у нас был сильный град, и сейчас сыро и грязно, так что сегодня я велел ребятам оставаться дома. (И это правда!) Ничего, если они немного поваляются в постели. Сейчас я был у них в комнате, они целуют вас. ("Чего бы, черт возьми, еще написать?")
Нанчи потом пришлите чего-нибудь в подарок, платок или чулки, словом, что хотите. Она кормит ребят как на убой. Целую вас.
Иштван.
- Вот так, - проговорил он и заклеил конверт. - Опять эта паршивая сигара погасла!
Потом он тихо зашел к ребятам. Кряж крепко спал. Дюла беспокойно ворочался. Глаза у него были полуоткрыты, однако он не заметил дядю.
- Тетушка Нанчи, заглядывайте иногда к ребятам, - сказал Иштван, выйдя на кухню. - Кряж может встать, если хочет. Доктор говорит, что его теперь можно доверить вашему попечению - вашим целебным мазям.
- Он так и сказал?
- Разве я стал бы выдумывать? Я сейчас поеду на верхнюю пустошь, а оттуда… оттуда, только леший знает куда, К вечеру буду дома.
Лето же, какими бы тяжелыми ни были эти две недели, не останавливалось. А было действительно тяжело, особенно первые восемь дней. Прежде всего нашему славному Плотовщику, затем дяде Иштвану, Кряжу, тетушке Нанчи и доктору, потому что были такие моменты, когда Плотовщик чуть-чуть не отплыл в те неведомые воды, откуда никогда еще не возвращался ни один плот. Но, к счастью, на месте оказывался доктор, который снова и снова спасал Лайоша Дюлу, и в конце концов, на девятый день, наш Плотовщик глубоко вздохнул, затем крепко уснул, после чего проснулся уже без жара.
Свидетелем этого случайно оказался дядя Иштван.
А доктор, закончив вечерний визит, собрал инструменты и лекарства в чемоданчик и с облегчением перевел дух, словно борец после последней победной схватки.
- Уф! - со вздохом облегчения проговорил он. - А я уже начинал бояться, что потеряю поросенка.
Видимо, лето приняло и это к сведению, хотя вполне равнодушно: оно принесло свежий утренний воздух в комнату Дюлы и вдохнуло ему в легкие, однако не стало замедлять свой ход, решив передать нашего Плотовщика осени и новым летним каникулам.
- А где Кряж? - спросил Дюла, оглядываясь.
- Кряж работает, а не лодырничает, как некоторые, - ответил дядя Иштван с нескрываемой радостью, взяв на себя обязанности "второго отца"; он так волновался все это время за своего "ребенка", что его волнений хватило бы на трех настоящих отцов.
Но он сказал правду: Кряж действительно работал. После того, как целебные мази тетушки Нанчи выровняли его затылок и он стал без дела слоняться по двору, дядя Иштван спросил его:
- Не хочешь ли поехать со мной, Бела?
- С удовольствием..
Кряж вскарабкался на телегу. Он не только прекрасно себя чувствовал, но и с огромным интересом присматривался к сложной и в то же время стремительной жизни большого хозяйства.
- Видишь ли, Кряж, инженеру хорошо, потому что он оперирует реальными цифрами. И архитектору тоже, потому что его проекты точно воплощаются в жизнь. И сапожнику и портному тоже, потому что они имеют дело с материалом, который не меняется. Но трудно сельскому хозяину, потому что его все время подстерегают то град, то заморозки, то ливень, то эпидемия, то какое-нибудь непродуманное постановление, то нашествие вредных насекомых, то засуха и еще тысяча всяких неведомых бед, которые ломают привычный ритм работы, вносят сумятицу, изменяют состояние и состав земли, заставляют совсем по-иному использовать машины, нарушают порядок сева и время уборки урожая, - словом, все. Сегодня я отдам какое-нибудь распоряжение, а назавтра все летит вверх тормашками, потому что ночью прошел ливень. На будущей неделе я собираюсь сдать на убой сотню откормленных бычков, а тут скот заболевает сибирской язвой, и все нужно начинать сначала. Словом, иногда кажется даже, что не мы ведем хозяйство, а природа, случай, хотя на самом деле мы должны вести хозяйство, а не природа и не случай. Ну, это еще что? - загремел дядя Иштван, когда они остановились около одной из молотилок. - Где контролер?
- Опять ему плохо стало, - доложил механик. - Лежит в вагонке. Что-то с желудком случилось. Приходится самому и взвешивать.
Дядя Иштван зашел в вагонку, а когда снова появился, стал яростно чесать затылок.
- Положите его на первую же машину или подводу и срочно к врачу.
- А как же с весами? - спросил механик. - Что же мне и дальше вешать? Пока кто-нибудь не придет.
- Ни в коем случае. В отношении этого имеется строгое указание.
- Может, учительша подошла бы?
- Да ее, наверное, дома нет.
- А Лаци Харангозо?
- Он готовится к приемным экзаменам в университет.
- Так как же тогда? - И механик недоуменно развел руками, давая понять, что больше ничего он предложить не в состоянии.
А дядя Иштван снял шляпу, машинально заглянул в нее, словно в ней находились запасные контролеры, потом посмотрел на небо и, наконец, перевел взгляд на Кряжа. Тут глаза его сразу потеплели.
- Слушай, Кряж, ты умеешь считать?
- Конечно, - ответил Кряж и покраснел, вспомнив Кендела; вопрос этот сразу показался ему неприятным.
- И ты согласился бы стоять на контрольном взвешивании, пока бедняга Лайчи не поправится? Разумеется, мы тебе заплатим, как положено.
- Мне никогда не приходилось этого делать, - с сомнением в голосе произнес Кряж.
- Но ведь ты же не дурак! Через три минуты ты станешь таким контрольным весовщиком, что будь здоров! Ну, пошли!
И если не через три минуты, то через четверть часа Кряж стал действительно таким контрольным весовщиком, что будь здоров.
- У тебя колоссальный талантище, Бела! Обед я распоряжусь прислать тебе сюда. Домой вернешься с последней машиной.
Итак, Кряж остался у весов, а механик пошел проводить начальника.
- Смотрите, Лехёц, чтобы с парнишкой ничего не случилось. Это приятель моего племянника. Отличник. Одни пятерки в аттестате… - И дядя Иштван широким жестом завершил выражение своего наилучшего мнения о Кряже. Вряд ли следует говорить, что эта похвала основывалась на неуемной фантазии дюжего агронома, щедро наделившего Белу пятерками, которые он сам столь же редко получал в свое время, как и Кряж теперь. - И к машине его не допускайте, не то, глядишь, и беда приключится.
- Само собой, - заверил его старый механик.
И само собой получилось, что уже на следующий день Кряж заводил и останавливал паровую машину и подавал свисток, когда она останавливалась. Разве можно было запретить это осиротевшему сыну машиниста первого класса, водившего скорые поезда?
Теперь уже старый механик отзывался только, если Кряж именовал его дядей Яношем, а "коллега Пондораи" отзывался только на Белушку.
Вообще-то говоря, Янош Лехёц был суховатым бездетным человеком лет шестидесяти, но он с удовольствием взял на себя роль покровителя паренька, который как-никак был сыном коллеги, бывшего товарища по профессии, тем более что этот паренек, как он вскоре убедился, чувствовал себя как дома в мире рычагов, поршней, атмосфер, валов и шестеренок.
- Здорово варит у него башка! - сказал механик дяде Иштвану, когда тот заехал к ним, возвращаясь с соседнего хутора. - Недаром на одни пятерки учится!
Молва обо всем этом, разумеется, быстро разнеслась по округе, и когда девушка-водовоз Кати назвала Кряжа "господином контролером", тот почувствовал, как сладостное тепло разлилось у него в груди, и на другой день, собираясь ранним утром на работу, он надел свою ядовито-зеленую охотничью шляпу.
Между тем лето продолжало свой бег. Тракторы уже распахивали жнивье, на тополях у дорог кричали пустельги, поблек ярко-синий цвет синеголовника, вместо стогов сена высились скирды соломы. Однажды Кряж нашел в корзинке с обедом, который привозила ему Кати, три астры, а Кати на следующий день "нашла" в той корзинке коробочку конфет.
Вслед за этим Кряж начал надевать галстук, а Кати Саняди, несмотря на угрозы матери задать ей перцу, - красную блузку.
Такова жизнь.
Да, такова жизнь, и именно поэтому дядя Иштван впервые обнаружил в подсчетах Кряжа ошибку. Иштван нахмурил лоб - это означало, что он крепко задумался. Однако, вспомнив, что Кряж стал щеголять в галстуке, а Кати - в нарядной блузке, он только сказал себе: "Ну и ну!" - и молча исправил ошибку.
Впрочем, об этом никто не узнал, даже Плотовщик, который в те дни лежал в жару и в полузабытьи и боролся с каким-то кошмаром, то отпускавшим его, то вновь возвращавшимся, в зависимости от того, утро было или вечер, в полную ли силу действовала инъекция или уже нет. Тетушка Нанчи проводила все время около больного и интересовалась лишь тем, не пора ли переменить на лбу у Дюлы холодный компресс, а отсутствия Кряжа даже не замечала. Доктор осматривал дважды в день Дюлу и неоднократно напоминал тете Нанчи, что жареного поросенка он признает только в хрустящей корочке.
- Дюла, а ты как любишь? Плотовщик горько улыбался:
- Сидя и без компрессов.
- Великолепно! - шумно радовался доктор. - Твои умственные способности восстанавливаются с невероятной быстротой!
Однако Дюла хотя и слышал эту похвалу, но уже не реагировал на нее, ибо снова впадал в полубессознательное, отрешенное состояние, и все казалось ему чём-то очень далеким.
Когда же на девятый день он, выздоровевший и радостный, открыл глаза, первая мысль его была о друге, который "работает, не лодырничает, как некоторые". Разумеется, он не спрашивал, как Кряж угодил на эту ответственную должность и как дошел до того приподнятого и счастливого, но в то же время крайне смятенного состояния, которое попросту называется первой любовью. Впрочем, Плотовщик и не мог знать во всех подробностях, как обстоят дела у его друга, потому что все это время он ничем, кроме своей болезни, не интересовался. Сейчас же ему очень не хватало Кряжа, и вечером, когда тот вернулся, Дюла ослабевшим после болезни голосом с некоторой обидой сказал:
- Ты, Кряж, что-то совсем про меня забыл.
Кряж тут же вспылил, потому что любовь сделала и его легко ранимым:
- Если ты так думаешь, то я могу вернуться домой!
- Кряж!
- Это ведь несправедливо! Как можно так говорить, что я про тебя забыл, если ты и разговаривать не мог? И к тому же доктор запретил.
- Не сердись, Кряж, но я так слаб и может, я вообще не поправлюсь..
Плотовщик замолчал, чувствуя, что вот-вот расплачется. Лицо у него исказилось, и неожиданно две крупных слезы скатились к уголкам рта.
- Дюла! - воскликнул Кряж, и сердце его тотчас же захлестнула горячая любовь к другу. - Дюла… честное слово… - Больше Кряж ничего не мог сказать. Он присел на постель к больному и взял его руку в свою. - Если ты не поправишься, я покончу с собой. Я так и сказал об этом Катице.
- Кому?
Кряж испустил такой шумный вздох, что могло показаться, будто из большого котла выпустили пар.
- Моей… невесте.
Сделав это признание, Бела Пондораи низко опустил голову и, возможно, даже прослезился, подумав, как ему еще далеко до свадьбы; но Плотовщик ничего не заметил, хотя мысли о скорой кончине тут же вылетели у него из головы.
- Кряж! - вскричал он. - О чем это ты?
- Ничего, - прошептал влюбленный, - ничего… Я бы и сам не поверил, Плотовщик, но… так получилось…
- Кто такая эта девица?
- Плотовщичок, дорогой, это не "девица", прошу не называй ее так! Ее зовут Каталин Саняди. Она тоже работает у машин… водовозом. Она и обед мне привозит. У нее голубые глаза…
Тут уж Дюла сел на постели; в нем боролись противоречивые чувства: с одной стороны, ему хотелось расхохотаться, с другой же стороны, он сгорал от любопытства. Заметив, однако, как серьезен его друг, он тотчас же проникся к нему сочувствием.
- Ну, рассказывай.
И Кряж довольно-таки сбивчиво рассказал ему все. Плотовщик не мог никак понять одного: почему у его друга такой печальный вид?
- Ты поцеловал ее?
- Как ты мог такое подумать? Она тут же разочаровалась бы во мне.
- Но если она тебя любит?
- Обожает!
- Черт побери, ничего не понимаю!
- Я тоже.
Так и сидели два мальчика в освещенной неяркой лампой комнате и не могли понять, что же это такое любовь. Им и в голову не приходило, что, по сути дела, никто до конца не может понять эту сладкую боль: влюбленные - потому что они влюблены, не познавшие же любви - именно поэтому.
И лето, даже не взирая на это всепоглощающее чувство, продолжало катиться дальше. Наступил вечер, тихий, ясный вечер позднего лета, когда и Млечный Путь склоняется в сторону осени, и звезды становятся уже какими-то одинокими, точно огоньки разбросанных по округе пастушьих костров, и негромкое грустное жужжание осенних жуков, пожалуй, впервые робко проносится над сжатыми полями, теряясь в шепоте, тонущей во мраке кукурузы и тая в сладостной дреме виноградников.
На следующий день Плотовщик вышел посидеть на солнышке, а на третий день уже загорал в саду и чувствовал, как благословенные лучи солнца нежно ласкают его кости. Дюла быстро набирался сил, и одновременно росло в нем желание поскорее вернуться в камыши, к Матуле.
Тем временем пришла пора возвращаться домой тетушке Пондораи. Оба мальчика пошли на станцию повидать ее - разумеется, с гостинцами от тети Нанчи. Это был первый выход Дюлы после болезни. Поезд стоял всего несколько минут, а когда он ушел, друзья долго смотрели ему вслед, будто в запахе дыма, в его удаляющихся клубах перед ними вставали дом и школа.
Поэтому они немножко погрустнели и, хотя ничего не сказали друг другу, почувствовали тоску, пусть даже еле ощутимую, по школьным товарищам, по разнообразию школьной жизни. А на обратном пути они договорились о том, что Дюла займется после школы научно-исследовательской работой, а Кряж станет специалистом по сельскому хозяйству. Это их решение было сразу же одобрено дядей Иштваном, несмотря даже на то, что в учетной книге Кряжа все чаще попадались ошибки. В главном агрономе, при всей его внушительности, обитала нежная понимающая душа, и, ворча на Кряжа, он неизменно исправлял в его подсчетах ошибки, происхождение которых было вполне очевидным. А в туманных мечтах Кряжа Каталин Саняди фигурировала уже, разумеется, как супруга Белы Пондораи. К этой роли готовилась и девушка. Теперь она, оделяя водой жаждущих, держалась очень солидно, а по вечерам доставала учебники, чтобы тоже стать отличницей, поскольку по совету Кряжа задумала окончить сельскохозяйственный техникум.
Телега громыхала по дороге, над зарослями камыша стелился легкий туман. Когда они переехали мост через Залу, Плотовщик проговорил:
Теперь можно было бы и вернуться к Матуле.
- Я не могу оставить машину, - сказал Кряж. - Дядя Иштван может рассердиться. Впрочем, через несколько дней молотьбе конец. Возможно, правда, мне поручат какую-нибудь новую работу.
Однако дядя Иштван не поручил ему никакой новой работы.
- Достаточно, - сказал он. - Но на следующий год я рад буду видеть тебя у нас. Ты получишь полезную практику, а мне всегда пригодится помощник. - После этого он вручил Кряжу заработанные деньги и распорядился зажарить на ужин поросенка.
Доктор еще раз осмотрел Плотовщика.
- Можешь ехать! - сказал он. - Матулу я уже предупредил, на что нужно будет обратить внимание. Принимай витамины, и в сентябре ты сумеешь одолеть самого сильного парня в вашем классе.
- Невозможно! Ведь самый сильный у нас Кряж.
Ужин удался на славу, даже был слишком обильным. Но кто мог устоять перед искусством тетушки Нанчи? Поросенок был аппетитно зажарен, с румяной хрустящей корочкой, держал во рту яблоко и распространял такой вкусный запах, что устоять от соблазна было просто невозможно.
Когда послышался на рассвете стук в окно, Дюла мгновенно открыл глаза, словно его болезнь и все эти три недели были всего лишь дурным сном.
- Поехали, дядя Герге!
Матула сидел на своем обычном месте в кухне и взирал на обоих ребят, точно старый орел на вернувшихся к нему молодых орлят. Матула, видно, только что сказал тетушке Нанчи нечто приятное, так как она ответила ему:
- Ишь ты, Герге! Оказывается, ты и таким можешь быть? Не хочешь ли чаю?
- Почему же не выпить, особенно если подольешь в него рому. Доктор столько надавал лекарств Дюле, - обратился он к мальчикам, - что ими можно переморить целую деревню, хотя, как я вижу, ты уже совсем здоров.
- Я отлично себя чувствую, дядя Герге. А что поделывает Серка?
- Ну, этого я знать не могу, но привязывать пса теперь не нужно. А вообще ничего нового. Иволга уже улетела, стрижей тоже не видно, аисты и ласточки тоже готовятся к отлету.
- А орлан-белохвост?
- На месте. Давеча видел, как он рыбу тащил. Ну, да вы сами увидите.
Когда они тронулись в путь, было еще темно: ведь и рассветало теперь позднее. Однако пробуждающийся день встретил их как давних знакомых, а птичьи стаи на озере тоже как будто приветствовали возвращающихся веселым гомоном.
В предутреннем сумраке мягко вырисовывался силуэт старого вяза; нежно шептались камыши; мерно покачивалась на воде старая лодка, словно убаюкивая себя, и легкие всплески волн, бьющие о ее борт, будили знакомые приятные воспоминания.
Серка встретил их радостным лаем, и в прохладном дыхании болота тоже чувствовалась радость по поводу их возвращения.
Матула тихо улыбнулся в усы и лишь одобрительно кивнул, когда Плотовщик достал из-под обрешетины топор, а Кряж разложил на столе все, чем снабдила их тетушка Нанчи.
Они не разговаривали - слова были излишни.
Дюла отправился за дровами, Кряж стал наводить порядок на полках, а старик закурил трубку и принялся обстругивать вертел для жаркого.
Взошедшее солнце увидело их всех троих вновь.
В эту пору чувствовалось, что лето пошло на убыль. Ночи рождали туманы, которые уже не рассеивались от первого же прикосновения солнца. Река настолько замедлила свой бег, что ее течение стало совсем уже незаметным. Ветер совсем разленился и лишь изредка брался за работу, да и то быстро с ней разделывался и вскоре залегал где-нибудь в камышовой чаще, где все уже опустели гнезда и только метелки камышей созерцали небо в зеленом зеркале вод, скрытых от постороннего взгляда.
Все как-то замедлилось. Солнце всходило теперь гораздо позже и дольше стояло у горизонта. Ребята тоже перестали спешить и даже Матула вставал только после того, как выкуривал трубку.
Серка забегал в хижину, лениво помахивая коротким хвостом, присаживался на задние лапы и зевал тоже без особой охоты.
- Может, ты не выспался? - спрашивал его старик, чтобы провести время.