- Не спеши, - подбадривал его Матула. - Если устанешь, спокойненько передохни.
Так Кряж, удерживаясь одной рукой, отдыхал спокойненько, а Матула крепко держал веревку.
Наконец из ямы показался окровавленный лоб с шишкой величиною в яйцо, и Кряжа сразу вытащили наружу.
- Черт бы побрал эту ловушку! - проворчал Матула. - Тут и шею сломать не долго. Ну, болтать об этом мы не станем.
Кряж лежал на траве и улыбался.
- Плотовщик, можешь слазить туда, если хочешь.
- Еще чего! - заявил старик. - Никуда он не полезет, во всяком случае, не хочет сегодня, а дальше видно будет. Ну-ка, Бела, покажи руку. А! Вывихнул безымянный палец. Ладно, посмотрим. Но сначала завяжем его мокрой тряпочкой.
Эта процедура принесла Кряжу явное облегчение, ибо через несколько минут он даже стал утверждать, что в подземелье все равно нужно было бы спуститься. Он совершенно позабыл и о голове, и о руке, о всех неприятностях, и когда Матула сказал: "Дай-ка я взгляну на твой палец", он протянул старику руку, даже не взглянув в его сторону, а продолжал глядеть на Дюлу.
- Ты знаешь, Плотовщичок, в стене было кольцо, а когда я, понимаешь, потянул… А-аа-яй! - истошно завопил он вдруг, да так громко, что эхо еще долго разносило его крик по округе. Даже дятел прекратил на время свою плотничью работу.
- Да, вот и вправил палец, - объяснил Матула. - Теперь нужно только делать примочки.
Палец встал на свое место. Но у Кряжа еще долго мутилось в глазах, и даже деревья, казавшиеся ему, когда он шел сюда, могучими и стройными, теперь словно скособочились.
- Ну что ж, пора домой, - сказал старик. - Я понесу инструменты, а ты, Дюла, возьми Белу под руку. Так понадежней будет.
- Дядя Герге, Катице мы ведь ничего не расскажем? - обеспокоенно спросил Кряж. - А то она напугается.
- Не расскажем, не расскажем, можешь не беспокоиться. Наконец они добрались до дома.
Матула снова сделал Кряжу примочку на палец и компресс на голову и сразу же уложил его.
Когда Кряж проснулся, уже искрилось в сиянии росы новое утро позднего лета.
- Ты спишь, Плотовщик?
Как ты себя чувствуешь, Кряж?
- Спасибо, гораздо лучше… Голова только немного болит.
Дюла встал и принес холодной воды, Матула же пошел за дровами, добровольно сопровождаемый Серкой. После примочек и компресса Кряж снова уснул.
- Теперь дело у него пойдет на лад, - шепнул Матула. - Ты поймай несколько рыбешек, а я схожу в деревню. Но вернусь я скоро. Раз-другой загляни в хижину - может, Беле что понадобится. Когда проснется, сделай ему свежую примочку.
- Хорошо, дядя Матула.
Старик ушел, а Дюла тихонько собрал снасти, закинул за плечо ружье и пошел на берег, на привычное место.
Стояло тихое августовское утро, когда в паутинках долго держится роса, а в воздухе словно витает раздумье. Откуда-то, очень издалека, донесся шум поезда, и Дюла снова - сегодня, правда, первый раз - вспомнил про свой дом. За спиной бесконечной стеной стоял камыш, но там, за ним, за его прохладным царством, пропитанным болотистым запахом, мчался поезд навстречу городу, навстречу сентябрю.
Дюла закинул удочки, положил ружье рядом и стал смотреть на воду, думая о своей комнате, о маме Пири, о Быке, Блохе и о Юристе, об их классном руководителе Череснеи.
"Будет что порассказать, - подумал он, но тут же почувствовал, что все можно будет изложить в нескольких словах. - Ведь мало что случилось такого особенного. Подробности расскажет Кряж. Разумеется, надо будет договориться, о чем можно говорить дома, о чем нет".
"Пи-ии… пи-ии… - пропели у него над головой молодые лысухи. - Мы тут ищем, чем поживиться".
"Привет, молодежь!" - кивнул Дюла вдогонку прошмыгнувшим мимо него птицам, и на душе у него стало радостно. Он вдруг почувствовал, как близки стали ему свобода и весь этот привольный мир, в котором основываются, правда, на беспощадных законах. Теперь он уже не был для Дюлы чем-то неведомым, и ему уже не казалось, что жизнь этого царства камышей отделена от жизни улиц, домов, школы глубокой пропастью. Нет, существуют какие-то правила, требования, которым необходимо повиноваться как там, так и тут, и тот, кто не подчиняется им, гибнет или, в лучшем случае, отстает от других.
"Стоп!" - леска натянулась, Дюла подсек и отправил в садок бьющегося карася. Теперь Плотовщик уже не волновался и не суетился. Матуле нужна рыба; следовательно, он должен наловить рыбы. Да и Кряж к тому времени проголодается. Он снова закинул удочку и почувствовал, что сам голоден.
"А неплохо бы сейчас съесть соленый рожок… Как давно я их не ел! Соленые рожки с тмином!. Надо будет обернуть учебник. А сидеть я буду снова с Кряжем. Череснеи разрешит, а класс посчитает это само собою разумеющимся".
Плотовщику показалось, что он даже почувствовал специфический запах класса, исходящий от одежды, от ребят, от покрытого мастикой пола… Ему даже почудилось, что он слышит, как заскрипела кафедра.
"Ацел!"
Снова клюнуло, но он опоздал.
"Если я тут буду сидеть и мечтать, то никакой ухи не будет. Плотовщик, возьмись за ум!"
Ниже, у излучины, вдруг испуганно закричала цапля и послышались всплески воды. Дюла посмотрел туда и тотчас же отложил в сторону удочку и схватился за ружье. Над водой кружила большая птица. Внезапно она ринулась вниз, а когда снова взмыла в воздух, в когтях у нее была большая рыба.
Дюла спрятался за куст.
- Эх, если бы сюда полетела! - прошептал он. - Ведь это же коршун!
Птица медленно набирала высоту, постепенно удаляясь. Но вот она повернула, и Дюла решил, что она должна будет пролететь поблизости. И коршун уже действительно был над кустами ракитника.
- Ложись, Серка, ложись!
Коршун летел ровно, медленно. "Надо взять упреждение! Упреждение надо взять, - говорил себе Плотовщик. - Не волнуйся! Бери на метр… Нет, пожалуй, хватит и полметра".
Грянул выстрел. Его "сухой звук прокатился по камышам, а коршун, сложив крылья, рухнул на землю, в кусты".
"Карр… ка-арр!" - испуганно закаркала на дереве ворона, но приблизиться не рискнула.
А Дюла внимательно смотрел на ветку, которую задел падающий коршун. Она еще покачивалась.
"Хорошо! - подумал Плотовщик. - Хорошо!"
Он разрядил ружье, потом отыскал в кустах птицу, которая по-прежнему держала в когтях мертвой хваткой рыбу.
- Что там, Дюла? - спросил Кряж, прибежавший на выстрел.
- Коршуна подстрелил. Подожди, Кряж, я сейчас выберусь из этой чащи. Вот посмотри!
Это было восхитительное мгновение, и Кряж, верный своей дурной привычке, принялся облизывать уголки рта.
- И рыба у него в когтях! Ну, Плотовщик! - Кряж сделал широкий жест, как бы желая сказать, что это уже венец всего, что могло произойти здесь, в царстве камышей.
- Повесь ее, Бела, в тени, но так, чтобы и дядя Матула увидал. А потом ложись.
- Хорошо, я повешу ее, но не лягу. Я искупаюсь.
- Не валяй дурака! Это с больной-то рукой?
- А я и не хочу плавать. Только так, окунуться.
Кряж ушел с коршуном, а Дюла вернулся к своим удочкам; он еще поймал две-три рыбешки, а на пути домой сообщил молодым лысухам, что они могут больше не опасаться злого коршуна.
"Пи-ии… пии-ии…" - благодарно пропищали лысухи и поплыли к другому берегу, потому что у этого берега, немного ниже по течению, Кряж окунал больную руку в воду, смачивал голову и вообще занимался лечебными процедурами. Потом он оделся и подсел к Плотовщику.
- Ну как, лучше себя чувствуешь?
Лучше. Надо же было так провалиться!
- Тогда принеси доску, Кряж, почистим рыбу до возвращения дяди Матулы. Я буду чистить, а ты вытаскивай из них крючки - все равно с одной рукой на большее ты не способен.
Кряж приволок знаменитую стол-доску. Его, разумеется, сопровождал Серка, твердо усвоивший, что эта доска всегда связана с едой, поэтому он старался быть поближе к ней.
- Серка, наверное, ты в следующий раз вообще сядешь на доску, - укоризненно заметил Дюла. - Совсем уже потерял совесть. Конечно, если бы тут был твой хозяин, ты бы себе этого не позволил.
- Не обижай его, Плотовщик! Кто знает, сколько нам еще осталось с ним дружить..
Н- у конечно. - Плотовщик полагал, что на душе у него сразу сделается грустно, но этого не произошло.
Прошедшие недели стерли в его памяти все, что было ему неприятно в городе и в собственном доме. Стерли будничность, серость, запах газа, шум. Стерли докучливые расспросы мамы Пири и ненужные ответы. И если накрытый белой скатертью стол означал культуру, то ему хотелось сесть к такому столу, оказаться рядом с родителями, которые стали ему сейчас как-то ближе, чем тогда, когда он бывал с ними каждый день.
Все это трудно было выразить словами, поэтому он сказал лишь:
- А все же и Простак неплохая собака! Меня она всегда провожала до дверей.
Тут они оба задумались. А над доской тем временем появились мухи; Серка пытался ловить их, но ребята даже не прикрикнули на него.
Согретые теплом последних дней августа, они находились во власти ленивой истомы и только тогда пришли в себя, когда Серка, подпрыгнув, стремглав припустился по берегу.
- Дядя Герге привел лодку, - проговорил Кряж.
Матула привязал лодку и, взглянув на ребят, тотчас же понял, что у них есть какая-то новость.
- Не танцуй, Серка! Сейчас не масленица. Что это ты встал, Бела? Может, следовало бы еще чуток полежать?
Я вымылся в реке, дядя Герге. Подержал в воде и руку. Лучше я после обеда посплю, - сказал Кряж. - Спасибо вам за ваше лечение, дядя Герге.
- Вижу, рыбы достаточно, - перевел разговор на другую тему Матула. - Ну, тогда я сейчас разожгу костер, а вы потихоньку собирайтесь.
Матула ушел в сопровождении Серки. Дюла именно этого хотел: вот удивится-то старик! Надо немного подождать здесь.
- Ого! - проговорил Матула, которого Серка сразу же повел к висящей в тени большой птице. - Ого! - и улыбнулся. - Подстрелили, значит. А только рыбе-то ни к чему пропадать.
Он высвободил рыбу из когтей птицы и, когда вернулись ребята, улыбаясь, чистил ее.
- Надо бы сфотографировать птицу, - сказал он. - Такого коршуна и я еще не видывал. Сфотографировать, и чтобы Дюла с ружьем стоял рядом. Одно ясно: оперились вы здесь, в камышах. Приехали беспомощными птенчиками, а сейчас ишь какими парнями стали! Это верно..
Ребята ничего не ответили на похвалу, но выслушать ее им было очень приятно, тем более что Матула был совсем не щедр на похвалы. Но зато, если уж он похвалит что-нибудь, то можно быть уверенным, что за дело.
Но вот наступил обед.
Матула сохранил свою привычку делать все основательно, не спеша, хотя он и видел, что у обоих парней волчий аппетит, видел, как раздуваются у них ноздри и как они кружат вокруг кастрюли, словно мотыльки вокруг лампы. Мудрость Матулы подсказывала ему, что вкусовые ощущения порождаются не столько самой пищей, сколько голодом.
Он медленно разливал по тарелкам уху, вдыхал ее запах, повторял:
- Ну, кажись, я лицом в грязь не ударил…
- Не уха, а волшебство! - с полным ртом воскликнул Кряж и не произнес ни слова, пока не доел. А тогда сказал: - Можно еще чуточку, дядя Герге?
- Можно. Ухи хватит, - ответил Матула, польщенный этим скрытым комплиментом.
- А тебе не повредит, Кряж? - с сомнением в голосе спросил Плотовщик.
- Уха? - Старик посмотрел на Дюлу. - Уха?!
- Дорогой Плотовщичок, стрелять ты хорошо умеешь, а в этом ты не разбираешься. Всего полчаса назад я еле ноги таскал, а сейчас если схвачу тебя за шею, то тебе сразу конец - такая во мне сейчас сила!
- Это от перца, - предположил Матула.
- Ну, ты, Кряж, не хвастай, - ответил Плотовщик, - а то я зажму тебя под мышкой, как портфель или папку!
- Эх, молодая кровь играет! - улыбнулся Матула. - Ну, ребята, кто еще хочет ухи?
Но ребята были сыты, и только Серка попросил добавки, с вожделением глядя на хозяина и на половник в его руке.
- А тебя я не спрашивал. Ну да ладно, получишь. Чтобы не подумал, что нам жалко. А мы пока отдохнем чуток.
- Пошли, Плотовщик, этот великолепный обед можно переварить только лежа.
Матула ничего другого и не хотел.
Старик считал, что, наевшись досыта, молодежь менее склонна к печали, а если ребят к тому же клонит в сон, то им не до размышлений о завтрашнем дне.
- Да, чуть было не забыл: я ведь и письмо принес.
- От кого? - оживился Кряж.
- От Иштвана.
Кряж разочарованно откинулся на постели, и следует признаться, что наш славный археолог думал в этот момент не о маме… Плотовщик же достал из кошелки Матулы письмо.
- Читай вслух! - распорядился Кряж. - Люблю стиль дяди Иштвана.
Дорогие Кряж и Плотовщик! - читал Дюла. - По-видимому, в камышах нет календаря, поэтому вы ведете себя так, будто хотите прожить там до старости. Но в Будапеште календарь есть, и ваши многоуважаемые родители хотели бы увидеть вас там, да и в школе через десять дней занятия начнутся. Так что прощайтесь с Матулой, приезжайте к вашему второму отцу (прежде чем вы там окончательно свернете себе шею), дабы он, то есть я, смог бы отослать вас к вашим настоящим родителям. Завтра вечером, в шесть часов, телега будет на мосту. Заберите с собой и все ваши пожитки, а в субботу я посажу вас на поезд. Немного побудете у нас, чтобы тетушка Нанчи смогла отскрести с вас грязь и пришить пуговицы на ваши штаны. Ну как, вы рады?
Ваш любящий дядя Иштван.
Матула что-то мастерил перед хижиной, а в самой хижине царила тишина, рожденная глубокой задумчивостью. Конец!
Все, что виднелось из хижины, стало вдруг сразу каким-то далеким: лохматые кудри старых деревьев, шелестящее дыхание камышей..
Конец!
Время истекло. Оно принесло то, что могло принести, и унесло с собою, что могло.
Синяя даль стала сразу и печальной и таинственной, а крики птиц в вышине предназначались уже не им. Хижина тоже больше не принадлежала им.
Да и Матула стал другим, потому что старик остается, а они уезжают.
Кончилось, кончилось лето!
Плотовщик сложил письмо и отдал его Кряжу.
- На, Кряж, сохрани его на память, раз тебе нравится этот стиль.
Потом и он откинулся на спину и стал смотреть на покрытую паутиной обрешетину, на золотистую камышовую крышу, на осу, ищущую, где бы пристроиться, может даже уже на зиму. На зиму, когда в заснеженных камышах шныряют лисы, а над замерзшей гладью воды кружат северные птицы; в Будапеште в эту пору сметают снег с тротуаров, а Простак, просунув морду сквозь перила, с интересом взирает на снежинки и чихает, когда они попадают ему на нос.
Когда они проснулись, было уже далеко за полдень. Небо затянули тучи, и камыши окутал белесый туман. Ребята проснулись, но не пошевелились, не сказали друг другу ни слова. Мысли, которые занимали их перед сном и которые родились сейчас, как бы встретились с кольцами дыма из трубки Матулы, улетели в ничто.
- Я вот подумал, что ваши удочки я приведу в порядок и сохраню до будущего лета.
"До будущего лета", - подумали ребята. И оно казалось томительно далеким!
- Я их слегка смажу, чтобы не портились. Правда, и на рождество можно ловить щуку.
- На рождество?
- Конечно! Подо льдом. Вот это стоящая рыбная ловля! Прорубаешь лунку, садишься на связку камышей и следишь за поплавком. Щуки в эту пору страсть как голодные, потому как малые рыбешки спят в иле. А щуки - те нет, не спят. А потом зимой на лис хороша охота.
- На лис?
- На них. Но в камышах надо держать ухо востро. Иногда выгоняют лису, а на тебя бежит вместо нее дикая кошка. Тут как-то подстрелили одну, громадную, прямо как тигр. С ними шутки плохи: попробуй подойди, пока не издохнет, она так тебя изуродует…
Тут мысли ребят распростились с настоящим, с хижиной и скорой необходимостью собирать вещи, и под умелым водительством Матулы понеслись навстречу зиме.
- Еще четыре месяца, - проговорил Дюла. - Почти четыре месяца.
- Э-э, пустяки, - махнул рукой Матула. - Это пустяки. До железной дороги - на санях, а Нанчи даст столько одеял, что все и не понадобятся.
- Приедем, Кряж?
Кряж пощупал лоб (шишка стала заметно меньше) и сделал такой жест, будто считал этот вопрос совершенно излишним, даже бессмысленным. Чтобы он - и не приехал?!
- Дядя Иштван тоже звал меня на лето. Практикантом.
- Тоже? - улыбнулся Плотовщик.
- Да, и он тоже! - и Кряж воинственно посмотрел на своего друга.
В доме Саняди такая чистота, что хоть на полу ешь, - сказал Матула, желая разрядить атмосферу. - А потом, если кто Белу от души приглашает, так другим нечего вмешиваться.
- Да я и не вмешиваюсь. И Бела это знает.
- Нечего вмешиваться, - повторил Матула. - А дружба все равно остается дружбой. Если она настоящая.
- Настоящая, - убежденно подтвердил Кряж.
Стемнело в этот день раньше обычного. Царство камышей словно прощалось с ним: птичий гомон стих, а звезды в небе куда-то пропали. Плотные облака, казалось, не приплыли издалека, а родились прямо над зарослями. Дым робко и лениво завивался над костром и рассеивался среди кустов. Языки пламени не прыгали весело, как обычно, а посылали искры вверх в темноту, и те парили под облаками, отбрасывая красноватые отсветы, проникавшие даже в хижину, где никто уже не говорил о том, что было, и лишь о том, что будет.
- Завтра вы еще можете порыбачить и поохотиться, словом, займетесь чем хотите, а я пока буду укладываться, - сказал Матула. - Правда, погода на дождь повернула. Дым низко стелется.
- А я и не чувствую, - задумчиво проговорил Дюла. - И сейчас не чувствую.
- А этого так сразу не почувствуешь. И это уже не летние грозы, а осенняя хмарь. Осень приходит тихо, так что сразу и не заметишь. В этих тучах даже молния отсыревает… Н-да, а ты, Кряж, давно обещал показать фотографию, - сказал старик, взглянув на Белу.
- Совсем позабыл, дядя Герге, - начал оправдываться Кряж, - я хотел, да как-то все откладывал. Вот она.
Матула долго смотрел на фотографию дяди, ставшего из кочегара доктором, воспитателем юных магараджей и знатным охотником.
- Красивый мужчина… Это у него что ж, на каждый день такая одежда?
- Думаю, что да.
- Конечно, каждый одевается, как ему нравится… - И Матула отдал Кряжу фотографию.
- Есть и такое фото, где он сидит на слоне, но я не взял его с собой.
- А жаль. На ней-то он, наверно, и вовсе хоть куда.
- Он и деньги посылает.
- Чего бы ему не посылать-то, коль у него свой слон. А тебя к себе не зовет?
- Сколько раз уже звал. Но раз я решил стать агрономом, то лучше уж мне остаться здесь, дома.
Матула улыбнулся одними глазами и проговорил:
- Оно конечно.
Дюла же нарочно отвернулся и, глядя в небо, молчал, понимая, что Кряж сегодня особенно чувствителен и обидчив.
Они оба молчали, но их мысли обрели форму и на черной доске вечерней темноты написали одно слово: "Кати!"
- Вот такие дела, - нарушил молчание Матула, но не стал уточнять, каки "же они "такие". Ведь говорить об этом бессмысленно, потому что такими они были и будут до тех пор, пока в мире будет существовать первая юная любовь…