1117 год
1117 год не давал покоя.
Больше всего сказано об этом годе в летописи Ипатьевской. И Шахматову, конечно, не нужно открывать книгу, чтобы вспомнить: "В лето 6625 (1117)… Привел Владимир сына своего Мстислава из Новгорода и дал ему отец Белгород. В тот же год взял Владимир за Андрея внучку Тугорканову. В тот же год тряслась земля сентября 26. Тогда приходили половцы к болгарам и выслал им князь болгарский питье с отравою, и, выпив, Аепа и прочие князья половецкие все умерли. В том же году умер царь Алексей (в Византии) и воцарился сын его Иван…"
События 1117 года сообщаются весьма подробно. Пишет, конечно, современник и очевидец. Однако византийский царь Алексей Комнин умер на самом деле не в 1117, а в 1118 году. Значит, и вся запись сделана не раньше 1118-го…
Но какие резкие перемены происходят в тексте после окончания записей 1117 года! Вместо подробного, живого изложения событий - краткое перечисление фактов.
Значит, до 1118 года летописание еще ведется, а затем - перерыв по крайней мере на несколько лет.
Значит, в 1117–1118 годах происходят какие-то события, очень важные для истории летописания.
Сильвестр положил перо еще год назад, но в 1117–1118 годах в летопись вносятся "свежие события". В 1117–1118 годах в летопись вставляют также "Поучение Владимира Мономаха".
1117-й и 1118-й
- Интересно, Алеша, кем бы ты стал, если б жил лет восемьсот назад, во времена твоих летописцев?
В кабинете Шахматова собрались старые гимназические товарищи, солидные отцы семейств, педагоги, чиновники, коммерсанты. В комнате дым, на столе недопитые бокалы, старый журнал "Братство" - коллективное творение восьмиклассников 4-й московской гимназии. Восьмиклассниками они были в 1880 году. Тому уже более четверти века. Шахматов листает странички журнала: портрет Дарвина, биография Рылеева, статья "Что такое язык" гимназиста Алексея Шахматова…
- Кем, говорите, был бы я веков восемь назад?.. Нет, летописцем навряд ли. Ученым монахом? Может быть. Скорее, просто странником…
- Эх, господа гимназисты, - восклицает статский советник, в прошлом знаменитый пятерочник и зубрила, - Шахматов и сейчас проживает не в нашем прозаическом XX столетии, а в романтическом XII. Счастливец! Какое ему дело до наших повседневных забот, до политики?
Шахматов улыбается и не спорит.
- А я слышал совсем иное, - вмешивается журналист, в прошлом - ответственный редактор этого самого журнала "Братство". - Я слышал, что в рукописном отделении академической библиотеки…
Шахматов хмурится. Журналист замечает это и замолкает, а рядом сидящие спешат пустить беседу по другому руслу.
Они объявляют, что, если б заменить у Алексея Александровича Шахматова - господина директора рукописного отдела библиотеки Российской Академии наук - академический фрак на гимназическую куртку да еще сбрить усы, то предстал бы перед ними прежний Алеша Шахматов.
- Злые языки поговаривают, что ты, Алеша, сквозь страницы читаешь и старину расколдовываешь…
- Да нет, братие, все больше путешествую.
- Как это - путешествуешь?
- Да уж который раз: из XI, скажем, века в XII… Или наоборот. Еду, высматриваю, кто да что сказал, кто да что написал.
- Ну, а сейчас?
- И сейчас путешествую. Болезнь такая. Сейчас с вами говорю и все равно путешествую. Видите ли, недавно прелюбопытнейший год обнаружил - 1117-й, вот и путешествую.
Братия шумит, просит подробностей, но Шахматов ловко отшучивается.
Вскоре все расходятся. Академик садится в кресло и задумывается. Задумывается о том, что молодость прошла и что, как это ни странно, его это обстоятельство не огорчает.
Он вспомнил утверждение статского советника, что Шахматов проживает в романтическом XII столетии и политикой не занимается… Друзья ловко переменили тему, значит, до них уже дошли слухи. Дело в том, что на днях полиция явилась с обыском к Всеволоду Измайловичу Срезневскому, его ближайшему помощнику по рукописному отделу, а потом явились и в отдел, копались, искали. Жандармский полковник кричал Срезневскому: "Запретные сочинения собираете. Крамольникам охранные листы даете!"
Шахматов понимал, что он также может удостоиться "визита".
Хорошо еще, что полковник не догадался снять с дальних полок рукописи и старопечатные книги. Нелегко было бы ему объяснить, как там очутился большой архив латвийской социал-демократической организации, сотни листовок, преимущественно большевистских, громадные комплекты запрещенной литературы…
Конечно, в чем-то зубрила, статский советник, прав: Шахматов занимается не политикой, а языками и древностью. Из того, что он прочитал в листовках и нелегальных газетах, непрерывно прибывающих на адрес библиотеки Академии наук, многое ему чуждо и непонятно. Но он нисколько не сомневается в правильности своих действий. Когда надо было передать специальную коробку для сбора рукописей с охранной грамотой и печатью рукописного отдела Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевичу, Шахматов уже знал, что этот молодой ученый, отличный знаток фольклора и религиозных течений, является профессиональным революционером, большевиком. Директор отдела рукописей догадывался также, что в этой коробке будут храниться документы совсем особого свойства. Он понимал, что сильно рискует, но коробку и охранную грамоту дал без всяких колебаний.
А через несколько месяцев, когда полиция производила обыск у Бонч-Бруевича и пыталась заглянуть в его бумаги, тот спокойно предъявил приставу печать и документ от Академии наук.
Растерянные охранники переслали нераспечатанную коробку в библиотеку академии - Шахматову и Срезневскому, а те, в который уж раз, взяли на хранение очередную порцию нелегальщины.
Недавно Шахматова негласно известили, что находящийся в эмиграции вождь большевиков Ленин сообщил в большевистские комитеты об обязательной отправке в рукописное отделение библиотеки всех нелегальных печатных произведений. Шахматов вспомнил, как недавно он говорил Срезневскому, что, пожалуй, в рукописном отделе академической библиотеки накапливается замечательный, не имеющий равных фонд нелегальной революционной литературы.
- Ох и пропишут нам власти за это! - вздыхал Срезневский.
- Чего не сделаешь для науки! - замечал Шахматов. - Для потомства это будет летописью, "Повестью временных лет" о наших днях.
Шахматов пытается представить, как будущие историки станут изучать далекое прошлое: годы 1905, 1906, 1908. Сам же он любит медленно перебирать в памяти особенно знакомые стародавние годы: с огнем и громом - 1113, тихие - 1108, 1109, в топоте далеких походов - 1096.. "Старые, старые знакомые с детских, саратовских и олонецких времен.
Сегодня путешественник выходит из 1118 года и движется в обратном направлении, что-то разыскивая, Пока он видит только два следа новой тайны: запись 1117 года и "Поучение Мономаха". Два явных следа… Но уж давно он угадывает следы скрытые, неясные. Например, отрывки о Севере из той же "Повести временных лет".
Северные рассказы
Два любопытных летописных рассказа:
1096 год
Теперь же я хочу рассказать, о чем слышал четыре года тому назад от Гюряты Роговича новгородца, который поведал так: "Послал я отрока своего в Печору, к людям, дающим дань Новгороду. И когда пришел отрок мой к ним, то от них попал он в землю Югорскую. Югра же - это люди, говорящие на непонятном языке, и соседят они с самоядыо, в северных краях. Югра же сказала отроку моему: "Дивное чудо мы нашли, о котором не слыхивали раньше… Есть горы, упирающиеся в луку морскую, высотою до неба, и в горах тех стоит крик великий и говор, и кто-то сечет гору, желая высечься из нее; в горе той просечено оконце малое, и оттуда говорят, и не понять языка их, но показывают на железо и делают знаки руками, прося железа; и, если кто даст им нож или секиру, они в обмен дают меха. Путь же к тем горам непроходим из-за пропастей, снега и леса, потому и не доходим до них никогда; этот путь идет и дальше на север". Я же сказал Гюряте: "Это люди, заклепанные Александром Македонским царем, как рассказывает о них Мефодий Патарский…"
1114 год
В тот год Мстислав заложил город в Новгороде больше прежнего. В тот же год заложена была Ладога из камня на насыпи Павлом посадником, при князе Мстиславе. Когда я пришел в Ладогу, поведали мне ладожане, что "здесь, когда бывает туча великая, находят дети наши глазка стеклянные и маленькие и крупные проверченные, а другие подле Волхова собирают, которые выплескивает вода". Этих я взял более ста, все различные. Когда я дивился этому, они сказали мне: "Это неудивительно; живы еще старики, которые ходили за югру и за самоядь и видели сами в северных странах, как спустится туча и из той тучи выпадут белки молоденькие, будто только родившиеся, и выросши расходятся по земле, а в другой раз бывает другая туча, и из нее выпадают оленьцы маленькие и выросши расходятся по земле. Этому у меня есть свидетель посадник Павел ладожский и все ладожане. Если же кто этому не верит, пусть прочитает Хронограф…"
Это древнейшие в русской истории рассказы о дальнем Севере. Горы, упирающиеся в луку морскую, - конечно, Урал, "край земли", до которого в те времена добирались только самые отчаянные новгородские ушкуйники. Для древнего славянина это почти невероятная даль (месяцы, может быть, годы пути!), окутанная легендой и тайной.
Те, кто возвращаются, приносят рассказы, где причудливо смешаны быль и фантастика: маленькие белки и оленьцы, выпадающие из туч, люди, заклепанные в горах; "знаки руками" и "меха в обмен на железо" - так называемая немая торговля с северянами.
Повествуя о ладожских стеклянных глазках, летописец, сам не подозревая, становится древнейшим на Руси археологом: и по сей день Волхов близ Ладоги выплескивает на берег стеклянные, похожие на глазки, бусинки. Они служили украшениями для ладожанок задолго до летописца, в VIII–IX веке.
Но Шахматов думает сейчас не о "немой торговле" и ладожских бусах, а о двух летописных рассказах - 1096 и 1114 годов.
Рассказы эти написал один человек: они слишком похожи, эти рассказы-близнецы.
Шахматов определяет, что этот человек бывал на Севере. Именно в 1114 году в Новгородской земле, в городе Ладоге, он слышал рассказы о далеких северных народах (югра, самоядь и другие). Оба рассказа "запись впечатлений" 1114 года. Только один из них почему-то помещен пораньше, в тексте 1096 года по соседству с "Поучением Мономаха".
Остается выяснить: когда эти рассказы записаны? Мало ли под каким годом их "разместили" в летописи. Важно, когда действительно они написаны!
По во втором рассказе говорится: "Теперь же я хочу рассказать, о чем слышал четыре года назад".
Если человек путешествовал по Новгородской земле в 1114 году и пишет потом, что это было "четыре года назад", то не ясно ли, что запись сделана в 1118 году (1114 плюс 4!).
Снова 1118 год…
На летописных листах обычно пестрят названия южных рек и крепостей, киевских улиц и храмов; лишь изредка вклинивается новгородское известие. Северная Русь для Нестора и Сильвестра - очень далека и туманна. И вдруг - две столь подробные северные записи, сделанные рукой очевидца! Притом именно в 1118 году, когда в летопись кто-то внес описание последних событий, а также "Поучение Мономаха".
"Да это все он, все тот же незнакомец", - решает Шахматов. А вывод из всего этого простой и удивительный: у "Повести временных лет" был еще один автор…
Третий летописец
О Сильвестре сообщают Лаврентьевская и "родственные" ей летописи.
О Несторе - некоторые летописи да Печерский патерик.
О третьем летописце больше семи веков никто и не подозревал, хотя все эти семь веков его записи читали и переписывали. Но вот он обнаружен! Пока что это человек без имени и судьбы. Имеются только четыре летописных отрывка, им сочиненные или вставленные:
"Поучение Мономаха".
Два "Северных рассказа".
Записи 1117 года.
- Почему только четыре? - спрашивает себя Шахматов и отвечает: - Целых четыре!
Многое, извлеченное из малого, всегда поражает человеческое воображение: облик допотопного зверя, воссоздаваемый по обломку кости, или величина, масса, скорость, температура звезды, выведенные из слабо мерцающего луча далекого света. Или биография человека, восстановленная по нескольким оставленным строкам…
Тот безымянный летописец был человеком науки? расспрашивал про дальние края, собирал "стеклянные глазки", знал Хронограф, Мефодия Патарского, греческий язык.
Семья Мономаха к нему благосклонна. Образованнейший человек, князь Владимир, разумеется, не позволит продолжать летопись какому-нибудь невежде. Летописцу доверяют даже "Поучение" - документ семейный…
В 1114 году "незнакомец" был на Севере.
Но в его же записях, сделанных спустя три-четыре года, семь раз упоминается Владимир Мономах, князь Киевский, идет речь о половцах, о киевской округе - Переяславле и Белгороде, о Севере же - почти ничего.
Прошел всего год, как закончил в Киеве свой труд Сильвестр, а уж новый человек успел летопись получить, прочесть и дополнить.
Ясно, что третий, северный летописец к 1117–1118 году уже успел перебраться на юг, в Киев.
Кого Мономах поучает?
Престарелый Мономах в ожидании смерти вспоминает прожитое, рассуждает о своих и чужих поступках - добрых и "дьявольских", разумных и грешных: "Дети мои или кто другой, слушая эту грамотку, не посмейтесь, но, кому она будет люба из детей моих, пусть примет ее в сердце свое".
Прежде всего это поучение детям.
У князя Владимира восемь сыновей. Летопись подробно информирует о рождениях, свадьбах, смертях и других семейных событиях в Мономаховом гнезде.
"Поучение" - сыновьям и сыновьям сыновей, но в первую голову, старшему сыну, наследнику, Мстиславу Владимировичу.
"В год 1117 привел Владимир Мстислава из Новгорода и дал ему отец Белгород" - так в самых первых строках записи 1117–1118 года сообщается о том, что Мстислав прибыл к отцу. Владимир стареет, хочет видеть рядом наследника, соправителя. Возвращение сына и завещание отца - эти события, конечно, взаимосвязаны и не случайно происходят в одно и то же время.
В Киеве в 1117 или 1118 году вручить летописцу "Поучение" могли и князь-отец и князь-сын.
Любопытно, что третий летописец перемещается с новгородского севера в Киев тогда же (в 1117-м), когда подобное путешествие совершает и князь Мстислав.,
Путями Мстислава
Старший Мономахович как-то причастен к загадке третьего летописца…
В 1117 году Мстиславу Владимировичу уже за сорок.
В 1095 году, девятнадцати лет, он сел князем в Новгороде и управлял им 22 года, до 1117-го. Примерно в те же годы находился в Новгородской земле и третий летописец.
Мстислав был книжником, как его отец и дед. Из Византии для него было специально вывезено драгоценное "Мстиславово евангелие", сохранившееся до наших дней.
В одно время и в одном месте с Мстиславом живет умудренный в греческих и русских словесах третий летописец.
В 1117 году Владимир Мономах вызывает Мстислава к себе на юг. Туда же в то же самое время переходит и будущий летописец.
Старый князь тогда же пишет поучение детям; летописец тут же его получает и вставляет в летопись.
Третий автор летописи к Мстиславу очень внимателен. Первые же строки "Северного рассказа" 1114 года сообщают: "Мстислав заложил город в Новгороде больше прежнего. В тот же год заложена была Ладога из камня и насыпи Павлом-посадником при князе Мстиславе…"
Первые строки о 1117 годе: "Привел Владимир Мстислава из Новгорода и дал ему Белгород".
Не слишком ли много совпадений?